— Тем более что я уже в прошлом году рассказывала ему про Дмитрия Ивановича,— сказала баба Ната.

— А про Эдика... То есть про Алешу? — быстро попра­вилась Галка.

Баба Ната внимательно посмотрела на нее, потом на меня.

— Про Алешу я в прошлом году сама почти ничего не знала.

Вечером мы сидели возле наших дверей на скамейках. Они стояли «лицом» друг к другу. У нас в Харькове такие скамейки называются беседками, может, потому, что люди сидят на них и беседуют. Дед откинул голову на спинку беседки и смотрел наверх, будто увидел там что-то очень интересное. Он волновался. Я знаю, какое у моего деда бывает лицо, когда он волнуется. Мама тихонько качала головой, вздыхала, она хорошо умеет слушать, ей всегда так и хочется чего-нибудь рассказать.

А Галка, наверно, дышать забывала и долго даже не пе­ребивала бабу Нату. Я уже слышала разговор бабы Наты с Дмитрием Ивановичем. Дмитрий Иванович немножко го­ворил ей о своей болезни, потому что баба Ната спрашива­ла его о том, как он себя чувствует, что говорят врачи, ка­кими лекарствами они его лечат. Но больше всего он го­ворил про Алешу. Сейчас баба Ната рассказывала и о се­годняшнем разговоре с Дмитрием Ивановичем, и о том, о чем знал один дед Володя. Баба Ната рассказывала обо всем по порядку...

Та ночь была темная, потому что не было на небе ни луны, ни звезд, а фонари в нашем поселке редко попада­ются. Алеша жил на даче с родителями, но в ту ночь его родители остались в Москве, и в доме были только Алеша да хозяйка дачи. И вдруг к ним постучали. Хозяйка спро­сила, кто это стучит.

— Здесь не живет врач? — тоже спросила ее какая-то женщина.

Хозяйка ответила, что не живет.

— А вы не знаете, где живет врач?

Хозяйка ответила, что не знает.

Алеша услышал этот разговор, вышел в коридор, быст­ро открыл дверь и увидел совсем молодую женщину. Это была дочь Дмитрия Ивановича, Данилкина мама. Она ска­зала, что у ее отца плохо с сердцем и она ищет врача.

Алеша тоже не знал, где живет врач, но сказал, что пойдет с ней искать врача. Данилкина мама уже набегалась, она очень устала, и Алеша оставлял ее возле калитки, а сам бежал к дому, стучался в дверь и спрашивал, не жи­вет ли здесь врач. Постучался Алеша и к нам. Тогда мы еще не приехали из Харькова. Баба Ната взяла все, что было нужно, и побежала с ними.

Дмитрий Иванович лежал в комнате у распахнутого ок­на. Он вообще тогда мог только лежать, такая у него была болезнь. Но сердце его врачи хвалили, они говорили, что сердце у него хорошее, что с таким сердцем ему не страш­ны никакие болезни. И вдруг с этим хорошим сердцем ста­до плохо, да еще ночью. «Ничего страшного,— сказала Дмитрию Ивановичу баба Ната,— сейчас мы вам сделаем маленький укольчик...»

Наша баба Ната ласково лечит. Она говорит мне или Галке, когда мы болеем: «Ну-ка покажи свой длинный язык... Вот так, а теперь я тебя угощу капельками, они не больно вкусные, но мы их запьем сладким чаем...» Всё говорит, говорит, тихо так, спокойно, и до того вдруг спать захочется...

После укола Дмитрий Иванович заснул. Но баба Ната все прикладывала трубку к его сердцу, слушала, правиль­но ли оно бьется. А Мария Васильевна и Данилкина мама смотрели на нее и все тихонько спрашивали: «Ну как?»

И вот баба Ната наконец ответила им, что теперь уже совсем все хорошо, но она еще часок-другой побудет у них. Но сидела она не час и не два, а долго, до самого утра. Вот тут-то ей Мария Васильевна и рассказала про своего мужа.

Всю войну Дмитрий Иванович воевал. Почти два года Мария Васильевна не получала от него ни одного письма, даже не знала, жив он или нет. А Дмитрий Иванович был жив и здоров. Он вообще был всегда крепким здоровым-человеком, он даже мог толкнуть одной рукой очень тяже­лую гирю, такую тяжелую, сказала баба Ната, какую нам всей семьей не поднять. Он был настоящим богатырем. А не писал Дмитрий Иванович потому, что был он развед­чиком и выполнял в это время особое задание, трудное, важное и очень секретное, поэтому ни он, ни его товари­щи, никто ничего ей не мог сообщить.

Потом Мария Васильевна узнала, что Дмитрий Иванович лежит в госпитале, что у него была очень тяжелая рана и врачам пришлось сделать ему много операций. Война уже окончилась, а Дмитрия Ивановича все не выпускали и не выпускали из госпиталя. Но наконец-то выпустили, только велели ему еще долго отдыхать, копить силы. А он сказал Марии Васильевне, что ничего ему не надо копить, что сил у него и так хватит на десятерых. И стал он работать, он работал как самый здоровый человек на свете, ведь он был инженером-строителем, а после войны везде люди строили заводы, дома, школы, театры. Он работал много лет и тя­жело заболел, и опять его положили в больницу. Тут он стал очень послушным, принимал все лекарства, которые ему прописывали доктора, хорошо ел. Он сказал бабе На­те, что готов был глотать лягушек, лишь бы скорее выздо­роветь.

И ему стало немного лучше, совсем немного, просто меньше стала болеть голова, а руки и ноги все равно были как не живые. Врачи разрешили ему болеть дома. Мария Васильевна хотела бросить работу, но Дмитрий Иванович сказал, что никогда он на это не согласится, что уж он-то знает, как это тяжело — не работать, особенно человеку, который любит свое дело. А Мария Васильевна очень лю­била свой завод. За Дмитрием Ивановичем присматривала соседка, каждый день его навещали друзья, друзей у него было много. А Данилка жил в яслях, его брали домой толь­ко на выходные дни.

Летом переехали все на дачу. Сначала взяла отпуск Ма­рия Васильевна, потом Данилкина мама, потом Данилкин папа. Все лето около Дмитрия Ивановича кто-нибудь был, заботился о нем. Часто приезжал из Москвы его доктор, и каждый раз он говорил, что Дмитрию Ивановичу лучше И вдруг ночью у него стало плохо с сердцем. Это когда Алеша с Данилкиной мамой прибегали за нашей бабой Натой...

— Очень я тогда испугалась,— сказала баба Ната.— На следующий день приехала я из Москвы на дачу и прямо с вокзала пошла к Дмитрию Ивановичу. Смотрю, а возле его дачи стоит Алеша...

Баба Ната сразу поняла, что Алеше тоже хочется узнать отом, как себя чувствует Дмитрий Иванович, но он стеснялся идти к нему, потому что видел его всего один раз, той ночью. Алеша сказал бабе Нате, что подождет ее здесь, а она сказала, что они пойдут вместе. И они пошли вместе.

Дмитрий Иванович уже лежал на открытой веранде, где было сколько угодно свежего воздуха. Баба Ната, конечно, сразу спросила его, как он себя чувствует, и он ответил:

— Прекрасно, уже давно я не чувствовал себя так хо­рошо!

Потом баба Ната рассказала про то, о чем я уже знала, потому что слышала их разговор с Дмитрием Ивановичем...

Сначала Алеша редко приходил к Дмитрию Ивановичу, он боялся его утомить, а Дмитрий Иванович все вспоминал о нем, все говорил жене или дочери: «Что-то наш добрый молодец давно глаз не кажет».

Но Алешу Дмитрий Иванович никогда не спрашивал о том, почему он редко заходит, даже ни разу не попросил его приходить почаще. Дмитрий Иванович жалел Алешу, он думал, что уж очень это скучное дело для мальчишки: сидеть у постели больного человека. Баба Ната сказала, что, наверно, Дмитрий Иванович забыл то время, когда сам был таким, как Алеша. Алешин отец во время войны был маленьким, про войну он только читал в книжках. И това­рищи Алешиного отца не воевали. А Дмитрий Иванович почти всю войну был разведчиком. А какому мальчишке, сказала баба Ната, не хочется посмотреть на живого раз­ведчика да послушать про его боевые дела!

— Почему это только мальчишкам,— спросила я,— а де­вочкам, думаешь, не хочется? Мы с Галкой уже, наверно, десять раз смотрели «Подвиг разведчика». И еще «Адъю­тант его превосходительства».

Тут баба Ната посмотрела на маму и покачала головой. Мама сразу стала оправдываться.

— Но что я могу сделать! Я ведь часто и по вечерам ухожу в университет. Только я за дверь — они тут же включают телевизор. Хоть говори им, хоть нет.