Слово Г.И. Шавельскому: «В деле, в работе он все брал на себя, оставляя лишь мелочи своим помощникам. В то время, как сам он поэтому надрывался над работой, его помощники почти бездельничали. Генерал-квартирмейстер был у него не больше, как старший штабной писарь. Может быть, именно вследствие этого Михаил Васильевич был слишком неразборчив в выборе себе помощников: не из-за талантов, он брал того, кто ему подвернулся под руку, или к кому он привык. Такая манера работы и такой способ выбора были безусловными минусами таланта Алексеева, дорого обходившимися прежде всего ему самому». Ю.Н. Данилов подчеркивал, что характеру Алексеева «не чужда была некоторая нетерпимость к чужим мнениям, недоверие к работе своих сотрудников и привычка окружать себя безмолвными помощниками. Наличие этих недостатков сказывалось у генерала Алексеева тем отчетливее, чем расширялась область его деятельности».

Шавельскому и Данилову вторит генерал П.К. Кондзеровский: «Вследствие ли полной непригодности Пустовойтенко или же вследствие свойства своего характера, но ген. Алексеев вел лично всю главную работу Генерал-Квартирмейстерства. Дело это он поставил так, что писал собственноручно все оперативные телеграммы. Мне постоянно приходилось заставать его за тем, что, сняв очки с одного уха и наклонившись совсем близко левым глазом к бумаге, он писал своим мелким, “бисерным”, четким и ровным почерком длиннейшие телеграммы, которые затем приказывал передать Генерал-Квартирмейстеру Я думаю, он потому и держал на должности Генерал-Квартирмейстера генерала Пустовойтенко, что тот не высказывал никакого протеста против такого его обезличения, — всякий другой едва ли согласился бы играть такую жалкую роль». Ю.Н. Данилов отмечал еще один недостаток Алексеева: «Я бы прежде всего отметил у генерала Алексеева недостаточное развитие волевых качеств». А.А. Брусилов: «Его главный недостаток состоял в нерешительности и мягкости характера». В.Е. Борисов: «Главным недостатком Алексеева было отсутствие у него волевого характера и уступчивость в отношениях с лицами высшего командования, в особенности с главнокомандующими армиями фронтов, которые с ним почти не считались, тем более что они непосредственно подчинены были не ему, а самому верховному главнокомандующему». Приказать главкомам фронтов сделать то-то и то-то Алексеев попросту не имел права, поэтому зачастую ограничивался советами и рекомендациями. А уж следовать им или не следовать, каждый главком решал сам. Легко себе представить, какой разнобой царил зачастую в штабах фронтов, получавших одновременно противоречившие друг другу директивы Ставки и приказы собственного главкома. Настаивать же на проведении в жизнь своих идей, «продавливать ситуацию» авторитетом Алексеев не любил и не умел. Более того, будучи по натуре человеком деликатным, он был склонен улаживать даже мелкие конфликты миром. Так, когда его адъютант накричал на какого-то офицера и не согласился принести ему извинения, Алексеев лично извинился перед оскорбленным за выходку адъютанта.

Другим слабым местом Алексеева было его стремление видеть во всех только хорошее, неумение «узнавать» нужных людей и проводить их на высокие должности. Таков был генерал-квартирмейстер Ставки М.С. Пустовойтенко, которого за глаза все звали «Пустоместенко». Когда жена поинтересовалась у Михаила Васильевича, почему он так держится за Пустовойтенко, он ответил:

— Больших людей нельзя брать с фронта — там они нужней, а я и с ними обойдусь.

Весьма странной фигурой в Ставке был также генерал-лейтенант В.Е. Борисов. «Есть один тип, который в штабе мозолит всем глаза, — писал о нем великий князь Андрей Владимирович, — это закадычный друг генерала Алексеева, выгнанный уже раз со службы за весьма темное дело, генерал Борисов, — маленького роста, грязный, небритый, нечесаный, засаленный, неряшливый, руку ему давать даже противно. Алексеев считает его великой умницей, а все, что он до сих пор делал, свидетельствует весьма ясно, что это подлец, хам и дурак… Наши неудачи на Карпатах — это всецело его вина… Но Алексеев слепо ему верит, и его не разубедить».

Необъяснимой ошибкой Алексеева стало «воскрешение» из небытия 67-летнего генерала от инфантерии А.Н. Куропаткина, чей авторитет в армии и стране после Русско-японской войны был крайне низок. После начала Первой мировой Куропаткин буквально рвался на фронт — обивал пороги начальства, засыпал его рапортами, умоляя доверить ему хотя бы дивизию. «Поймите меня! — писал Куропаткин. — Меня живого уложили в гроб и придавили гробовой крышкой. Я задыхаюсь от жажды дела. Преступников не лишают права умереть за родину, а мне отказывают в этом праве». Но великий князь Николай Николаевич словно не слышал жалоб Куропаткина. Алексеев же отнесся к просьбам старого генерала с пониманием («Жаль старика, да и не так он плох, как многие думают») и ходатайствовал за него перед императором. В результате в сентябре 1915-го Николай II доверил Куропаткину командование Гренадерским корпусом, а 6 февраля 1916 года — должность главнокомандующего армиями Северного фронта. Но после того как Куропаткин провалил мартовское наступление 1916-го, Алексеев разочаровался в своем протеже и, когда вернувшийся с Северного фронта Г.И. Шавельский передал ему от Куропаткина привет, раздраженно ответил:

— Баба ваш Куропаткин! Ни черта он не годится! Я ему сейчас наговорил по прямому проводу…

В июле 1916 года, после провала летнего наступления на Северном фронте, А.Н. Куропаткин был снят с должности.

Главком Юго-Западного фронта Н.И. Иванов, вообще относившийся к Алексееву с плохо скрываемой неприязнью, характеризовал его так: «Алексеев, безусловно, работоспособный человек, имеет свои недостатки. Главное — это скрытность… Он никогда не выскажет своего мнения прямо, а всякий категорический вопрос считает высказанным ему недоверием и обижается… Он не талантлив и на творчество не способен, но честный труженик». Генерал Н.Н. Головин отмечал малую известность Алексеева среди солдат: «Солдатская масса его знала мало; в нем не было тех внешних черт, которые требуются малокультурным массам для облика героя. То же самое происходило и по всей стране: все мало-мальски образованные слои знали Алексеева, уважали и верили ему; народные массы его не знали совсем».

А вот каким видел Алексеева и вовсе далекий от него человек, Э.Н. Гиацинтов: «Алексеев — ученый военный, который никогда в строю не служил, солдат не знал. Это был не Суворов и не Скобелев, которые, хотя и получили высшее военное образование, всю жизнь провели среди солдат и великолепно знали их нужды. Алексеев — это канцелярский военный, профессор военных наук, но и только. Он равнодушно относился к солдатам и к их нуждам». Так воспринимал начальника штаба Верховного обычный фронтовой офицер-окопник. Такой отзыв расходится со словами генерала от кавалерии П.А. Плеве, утверждавшего, что армейские офицеры-строевики как раз видели в Алексееве «своего брата, вышедшего на высшие ступени иерархии исключительно благодаря личным заслугам».

Были у М.В. Алексеева и совсем уж откровенные недоброжелатели из придворных кругов. Они высмеивали простоту и демократичность генерала, незнание им застольного этикета, утверждали, что как только он лишится высокого поста, то тут же пропадет на армейских «задворках», и даже пустили про Алексеева злое присловье: «Посдавал все крепости немцам и получил повышение». Но Алексеев не обращал на это внимание. Он не раз говорил о том, что на высокую должность его назначили временно, чтобы выправить сложную ситуацию на фронтах, а когда дела наладятся, его уволят, чтобы победоносно завершить войну смог «свой» человек.

…Осенние месяцы 1915 года для Ставки выдались не менее тяжелыми, чем летние. В ходе оборонительного Виленского сражения русская армия, сдав противнику Вильно и мощную Ковенскую крепость, отступила вглубь Белоруссии, а германские мобильные соединения предприняли так называемый Свенцянский прорыв — попытку кавалерийского «блицкрига». В течение нескольких дней вражеские конные разъезды проникли глубоко в тылы русской армии, над Московским и Петроградским направлениями нависла реальная угроза. По инициативе главкома Западного фронта А.Е. Эверта, поддержанной Алексеевым, на ликвидацию прорыва была брошена 2-я армия генерала от инфантерии В.В. Смирнова, благодаря энергичным и активным действиям которой прорыв был ликвидирован. Начиная с конца октября 1915 года театр военных действий начал постепенно стабилизироваться на линии Рига — Двинск (ныне Даугавпилс, Латвия) — Поставы — Барановичи — Пинск — Черновицы (ныне Черновцы, Украина). Германские войска окончательно выдохлись и больше не могли развивать наступление, а русские армии, нанеся противнику ряд ощутимых контрударов, начали возводить мощные линии обороны. Война на русском фронте приобрела позиционный характер, который в основном и сохранила на протяжении около двух лет. «По мере того как войска устраивались на новых линиях обороны и спокойная рука генерала Алексеева приводила все в порядок, настроение армии стало улучшаться», — отмечал военный историк Н.Н. Головин.