Основной задачей Ставки на рубеже 1915—1916 годов было пополнение обескровленной долгими оборонительными сражениями армии и преодоление «снарядного голода». Эта задача была успешно выполнена. Если в октябре 1915 года строевой состав армии составлял 870 тысяч человек, то в феврале 1916-го — уже 1 миллион 800 тысяч. Значительно улучшилось в 1916 году и боевое снабжение русских войск. Так, выпуск винтовок в сравнении с 1914 годом удвоился (с 55 до 110 тысяч в месяц), пулеметов — вырос в шесть раз (с 160 до 900 в месяц), снарядов малых калибров — в девять раз (с 70 до 665), снарядов калибра 76,2 миллиметра — в шестнадцать раз (с 100 тысяч до 1 миллиона 600 тысяч). Вырос и импорт оружия: в 1916 году Россия получила из-за рубежа 9428 пулеметов, 8 миллионов снарядов среднего и 1 692 тысячи — крупного калибра, 446 осадных орудий. У. Черчилль отмечал: «К лету 1916 г. Россия, которая 18 месяцев перед этим была почти безоружной, которая в течение 1915 г. пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела собственными усилиями и путем использования средств союзников выставить в поле — организовать, вооружить, снабдить — 60 армейских корпусов вместо тех 35, с которыми она начала войну».
К 1916 году в России встали под ружье 15 миллионов муж- чин. Но в сопоставлении с другими воюющими странами эта цифра вовсе не кажется такой уж огромной. Судите сами: в России воевало менее 9 процентов населения страны, в то время как в Великобритании — 13 процентов, а в Германии и Франции — по 20. Дошло до того, что в Германии в армию начали призывать 17-летних юношей, всерьез рассматривался вопрос о мобилизации женщин и о тотальной мобилизации всего населения от 15 до 60 лет. В январе 1916-го в Турции начали призывать 50-летних, в Австро-Венгрии — 55-летних… Ничего подобного в России не происходило даже близко. Только в феврале 1917 года в армию начали призывать 18-летних парней.
Третий год войны, 1916-й, стал для Российской империи годом тяжелых сражений, причем все они так или иначе находились в прямой зависимости от европейского театра военных действий. 1 февраля 1916 года во французском городе Шантильи состоялась межсоюзническая военная конференция представителей стран Антанты, на которой было решено предпринять совместное наступление на противника в июне. Однако Германия спутала эти планы, буквально через неделю после конференции в Шантильи навязав французам тяжелое сражение за крепость Верден. Уже 21 февраля представитель Франции при Ставке генерал П. По запросил помощи у России. Результатом стала продолжавшаяся с 5 по 18 марта Нарочская операция — попытка Западного и Северного фронтов прорвать линию германской обороны в Белоруссии и тем самым отвлечь внимание немцев от Вердена. Сражение шло в тяжелейших условиях — дождь вперемешку со снегом, минусовая температура… Русские войска проявили массовый героизм и самоотверженность, крупным успехом стало освобождение 8 марта города Поставы. Однако прорвать сильно укрепленную полосу обороны противника не удалось. 20 тысяч убитых, 65 тысяч раненых, 5 тысяч пропавших без вести — в такую цену обошлась русской армии помощь союзникам, оборонявшим Верден. Характерно, что в своем историческом труде «Верден» (1929) маршал Франции А. Петен не обмолвился о героях Нарочского сражения ни единым словом…
По итогам Нарочской операции 1 апреля 1916 года в Ставке было собрано совещание главкомов фронтов. По свидетельству А.А. Брусилова, руководил прениями Алексеев, Верховный же главнокомандующий лишь утверждал его предложения. Итогом совещания стала выработка плана нового летнего наступления. Главный удар в направлении на Вильно должен был наносить Западный фронт А.Е. Эверта, вспомогательный удар на Свенцяны доверили Северному фронту А.Н. Куропаткина, а демонстрационный на Ковель — Юго-Западному фронту А.А. Брусилова. Но военная история распорядилась по-своему. Блестящий Брусиловский прорыв Юго-Западного фронта вошел в анналы Первой мировой войны как самая успешная наступательная операция, а вот наступление Западного фронта на Барановичи, от которого столько ждали, обернулось для русской армии тяжелейшими, но почти безрезультатными боями и огромными потерями…
Вторая половина 1916-го также не принесла России решающих побед. Ковельское сражение Юго-Западного фронта закончилось безрезультатно, не было использовано в полной мере и выступление Румынии на стороне Антанты. По мнению А.А. Брусилова, «произошло это оттого, что верховного главнокомандующего у нас по сути дела не было, а его начальник штаба, невзирая на весь свой ум и знания, не был волевым человеком». С Брусиловым был согласен и крупнейший военный историк А.А. Керсновский, который в своей «Истории Русской армии» со свойственной ему эмоциональностью писал: «Решение Ставки нанести главный удар Западным фронтом в самое крепкое место неприятельского расположения — и это несмотря на неудачу Нарочского наступления — было едва ли не самым большим стратегическим абсурдом Мировой войны. И то, что это решение было навязано союзниками, лишь отягчает вину русской Ставки перед Россией и русской армией. А когда не поддержанное Ставкой наступление Юго-Западного фронта уже успело захлебнуться, Ставка решила его развить и указала для главного удара опять-таки самое крепкое, единственно крепкое место вражеского расположения — Ковель!..
Вместо того чтобы управлять событиями, Ставка сама следовала за ними. Верховного руководства российской вооруженной силы не существовало».
Такой жестокий приговор, вынесенный М.В. Алексееву, можно оспорить по многим пунктам. Конечно, управление работой штаба Ставки было не под силу одному человеку, даже такому талантливому, как Алексеев. Он просто физически не мог вникнуть во все детали многочисленных операций, планировавшихся на гигантском, протянувшемся от Риги до Румынии, фронте. Конечно, его вина в том, что он не сумел (и, видимо, не очень стремился) подобрать себе умных, опытных и самостоятельных помощников, взявших бы на себя техническую часть работы. В каких-то вопросах Алексееву не хватало настойчивости, стальной воли полководца, умения возразить Николаю II и навязать ему свою точку зрения. В корне порочной была и система взаимоотношений Алексеева с главкомами фронтов, которые могли принимать или не принимать к исполнению его советы и рекомендации. Наконец, нет сомнения, что Алексееву порой попросту не хватало полководческой фантазии для того, чтобы воплотить в жизнь казавшиеся ему авантюрными планы. Так, именно из-за его противодействия в апреле и октябре 1915 года не воплотилась в жизнь идея десантной операции против Константинополя, а в августе 1916-го не были использованы возможности только что вступившей в войну Румынии. Между тем в первом случае поражение Турции и Болгарии, а во втором случае — Австро-Венгрии было бы скорым и неизбежным.
И конечно, Алексеев был скован в своих решениях железными цепями союзнических обязательств, тяготевших над Россией. Оттого все победы нашей армии, даже самые блестящие, такие как Брусиловский прорыв, осуществлялись фактически не во имя России, а во имя интересов Антанты. Постоянная оглядка на союзников, исполнение всех их требований и вместе с тем неумение самим потребовать помощь тогда, когда она была необходима, действительно характеризовали все действия русской Ставки Верховного главнокомандующего.
Но винить в этом лично Михаила Васильевича Алексеева было бы несправедливо. В точно таких же условиях оказался бы на его месте любой военачальник, назначенный на пост начальника штаба Верховного в 1915 году. Работать практически в одиночку, имея крайне нечетко обозначенную компетенцию, зачастую исходя из интересов союзников, к тому же имея прямым начальником императора, было бы невероятно трудно даже гениальному полководцу.
Не следует к тому же забывать, сколько было сделано М.В. Алексеевым для выправления сложнейшей ситуации на фронте в 1915 году и для восстановления армии в 1916-м. Только благодаря его руководству вооруженными силами линия русского фронта смогла быстро «закаменеть» и местами оставаться неизменной в течение двух лет. О том, чтобы подпустить врага к Киеву, Минску, Москве, Петрограду, а тем более к Волге, тогда никто не мог и помыслить!..