— крикнул Вова.

Валя засмеялась, а Галя сказала:

— Всё ты, Вовка, дразнишься. А Наташа его не слушала.

И Маша его не слушала. Она смотрела на рыбок и на ежа, и они ей очень нравились. Ах, как ей было жалко, что это не её рыбки, не её ёж!

— А вот и черепаха, — говорит Наташа. — Её можно потрогать, ты её не бойся. Она твёрдая и холодная и зимой всё время спит.

Потрогала Маша черепаху, вздохнула и даже хотела заплакать, так ей жалко было, что это не её черепаха.

— крикнул Вова.

Тут уже засмеялась не только Валя — даже Галя не выдержала и стала вместе с ней смеяться.

А Маша даже не улыбнулась, так ей было грустно.

Потом она подумала и говорит:

— А у меня собака Петушок есть. И она живая и вовсе не спит зимой, всё время лает и бегает… Петушок, полай, пожалуйста, я тебя прошу, — сказала она ему.

А Петушка, знаете, не надо долго просить. Он всегда с удовольствием лает. И когда он залаял, Вова испугался и вскочил на стул.

— Ой, — закричал он, — я собак боюсь! Ой, она, наверно, кусается!

Тут все девочки стали над ним смеяться, и Маша тоже улыбнулась.

А потом Валя сказала:

— Давайте в школу-мячики играть.

А потом они играли в поезд и в Чапаева, и Вова так хорошо свистел — совсем как паровоз, и стрелял — совсем как пулемёт, и так ловко и быстро ездил на стуле, словно на коне, что тут Маша даже сказала Наташе на ухо:

— Нет, он всё-таки, наверно, хороший мальчик. И, наверно, не трус. А что он моего Петушка боится, так его все сначала боятся. У нас даже почтальон первое время его боялся.

Потом вошёл в комнату Наташин папа. Он был военный человек; он послушал, как Вова из пулемёта строчит, и спросил его:

— А что такое танк, ты знаешь?

— Знаю, — сказал Вова. — У него вместо колёс цепи. Это такой автомобиль, он где хочешь пройдёт.

А из девочек никто не знал, что такое танк. Потом, когда они от Вовы да от Наташиного папы о танках услышали, они вспомнили, что видели танк когда-то на улице, но просто не знали, что он так называется.

И вот, когда они говорили про танк, вошла Наташина мама. И с нею Машина мама. Наташина мама сказала:

— Идите обедать. Обед на столе. Но сначала, пожалуйста, вымойте руки.

Все пошли мыть руки, а когда сели за стол, то к супу были поданы вкусные пирожки с капустой. Все девочки съели по три пирожка подряд без передышки, а Вова — тот шесть штук съел. На второе были куриные котлеты, а на третье — сливочный крем, и лучше того крема никогда, наверно, ничего не было. Очень, очень вкусный был крем. Все так наелись, что захотели спать и пошли по домам.

А на прощанье Наташа подарила Маше мишку, очень большого, но, конечно, тоже неживого.

В этот день, как всегда, Маша пришла в шесть часов из детского сада. Мама была дома. Коля тоже. Кукла Елизавета Петровна сидела на диване рядом с мишкой. В волосах у неё был красный бант, а на шее — белый.

Диван стоял перед зеркалом, и казалось, что мишка и Елизавета Петровна всё время смотрят в зеркало, всё время любуются собою. Кукла Елизавета Петровна, наверно, думает: «Ах, какая я красивая! Я гораздо лучше мишки». А мишка думает: «Здорово я хорош! Далеко кукле до моей красоты». А Ниточка лежит на полу, на ковре, и спит. Все сегодня дома, как всегда.

Мама, конечно, рисовала картинки. Коля строил из железных палочек не то мост, не то подъёмный кран, а радио кричало: «Слушайте, слушайте, слушайте!..»

— Маша, — сказала мама, — что у тебя хорошего в детском саду?

— Всё у нас хорошо, — сказала Маша, — всё хорошо. Только один мальчик зарезался.

— Как — зарезался? — испугалась мама. — Совсем?

— Совсем, — сказала Маша, — с кровью. Он себе кухонным ножиком палец порезал. Так кричал! Прямо жалко было смотреть, когда ему йод на палец лили.

— Это что! — говорит Коля. — У нас в школе лучше было. У нас сегодня одна девочка на улице ворону нашла с подбитым крылом и на урок принесла. И мы этой вороне перевязку делали, а она меня в руку клюнула. Вот, видишь, какой синяк? А потом мы ворону покормили, и теперь она у нас в школе будет жить.

— А у нас, — сказала Маша, — а у нас… — И она не знала, что бы ей сказать такое, чтобы это было интереснее вороны. А потом вдруг вспомнила. — А у нас, — сказала она, — сегодня в младшей группе мышь с мышатками по комнате бегала. Из детей никто не испугался, а руководительница на стол вскочила с ногами.

Так сидели и говорили Коля и Маша, может быть, целых два часа. А мама слушала их и рисовала картинки. Картинки были маленькие, их потом должны были в книжке напечатать. Мама рисовала их красками.

А потом Маша перестала разговаривать с Колей. Она села рядом с мамой и стала смотреть, что мама рисует. Мама нарисовала синюю тучу. Из тучи сверкала молния. Под тучей на земле стоял дом. Шёл сильный дождь. В окно дома высунулась с непокрытой головой какая-то женщина, и глаза у неё были такие, словно она сейчас горько, горько заплачет.

— Мама, — сказала Маша, — почему эта женщина плакать хочет?

— Потому что она ждёт свою дочку. Муж этой женщины ушёл в лес дрова рубить, а дочка, маленькая девочка, ему обед понесла, и вдруг началась гроза. И ветер подул, и дождь полил, и молния засверкала. А муж в лесу, и дочка где-то в лесу. Вот и беспокоится эта женщина, думает — как бы чего с ними не случилось.

Маше стало жалко эту женщину, ещё больше она пожалела её мужа и дочку. Но потом она увидела другую картинку. На ней тоже была туча с молнией, и тот же дом и та же женщина, но она уже не у окна, а у раскрытой двери. Дождь льёт по-прежнему, но она улыбается, потому что видно, как выходит из лесу её муж — дровосек, а на руках у него сидит девочка и машет матери рукой.

— Вот видишь, — говорит мама Маше, — вот они и домой пришли. Сейчас переоденутся, обогреются, поужинают, спать лягут.

А Маша сказала:

— Наш папа тоже что-то долго домой не идёт.

А потом мама кончила рисовать картинки и говорит:

— Маша, давай я тебя нарисую.

— Давай, — отвечала Маша. — Только рисуй недолго, а то мне скучно станет.

И пока мама её рисовала, Маша пела песню:

Эта песня Машина любимая. Она пела её и летом, и весной, и в плохую, и в хорошую погоду, и даже осенью, и зимой, когда грозы совсем не бывает. А потом Маша легла спать и уснула.

Сколько она проспала, она не знала, и проснулась оттого, что мама плакала. В комнате горел свет, и было похоже на то, что сейчас вечер или ночь, но только не утро. Мама плакала, а папа гладил её по голове и говорил:

— Ну что ты плачешь! Это же очень интересный перелёт. И ведь я вернусь месяца через три — четыре. Ну перестань, ну не плачь.

А Коля стоял в одной рубашке и всё время спрашивал:

— Папа, а на Камчатке белые медведи есть? Папа, а Камчатка дальше Владивостока или ближе? Папа, а ты нам оттуда письма писать будешь?

А папа смеялся и говорил:

— Нет, белых медведей там нет, они в Ледовитом океане живут. Камчатка дальше Владивостока, и письма писать буду.

Тогда Маша встала с кровати и сказала:

— О чём вы все разговариваете? Я ничего не пойму.

— Да вот, Маша, — сказал папа, — завтра уезжаю в Хабаровск, в Сибирь, а там буду летать на Камчатку и над Ледовитым океаном. Поняла?