— Вот какая моя песня, — сказала Маша.

Тогда вышла вперёд одна девочка гречанка и говорит:

— А я знаю стихи про мою маму, она доктор. Потом девочка прочитала эти стихи на греческом языке, и Маша не поняла, что они значат, и тогда эта же девочка гречанка прочитала их ещё раз, по-русски. И по-русски они вот что значили:

Вот какие стихи сочинила греческая девочка.

А потом один мальчик грузин, которого звали Валико, очень хорошо танцевал кавказский танец лезгинку.

И когда он танцевал, все дети и Маша хлопали в ладоши и кричали: «Асса, асса!»

И это было очень весело. А в конце дня заведующая детским садом сказала:

— Дети, завтра великий праздник — завтра девятнадцатая годовщина Октябрьской революции. Приходите пораньше в детский сад, и мы будем отсюда смотреть на демонстрацию.

Когда Маша пришла на другое утро, то все дети были уже в сборе. Все они сидели на скамейках или на траве и пели песни. И Маша села тоже рядом с ними и тоже запела.

А потом по улице пошли люди с флагами, со знамёнами, с плакатами и с цветами.

Солнце сильно грело, было очень тепло, все люди шли в белых платьях и белых костюмах, и можно было подумать, что это первое мая, а вовсе не седьмое ноября. Маша даже загорела за этот день.

И когда она пришла домой, мама сначала подумала, что Маша где-нибудь перемазалась, — такая она стала чёрная.

А вечером Маша села писать письма.

Она, правда, не сама их писала — она говорила маме, что хочет написать в письме, и мама писала. Первое письмо написала Маша папе.

Вот какое:

«Милый, дорогой папа! Я тебя очень люблю. У тебя там, на Ледовитом океане, наверно, очень холодно, а у нас тут очень тепло. Я без тебя очень скучаю и маму слушаюсь. Один раз не послушалась, но больше не буду. Приезжай к нам. Целую тебя. Маша».

А внизу, под письмом, Маша сама нарисовала море и пароход, а под картинкой попросила маму написать стихи.

Вот какие:

«Приезжай скорее! Ещё раз целую тебя».

А второе письмо написала Маша Наташе.

Вот какое:

«Милая моя, любимая Наташа! Я была с мамой в обезьяннике. Обезьяны мне очень понравились. Я поступила тут в детский сад, и тут это и вправду сад, не так, как у нас в Москве. Но всё же я очень без тебя скучаю. И без Вали, и без Гали, и без всех. Тут один грузинский мальчик танцевал очень хорошо кавказский танец лезгинку. Но о Вове я тоже скучаю, он тоже очень хорошо танцует вприсядку. Напиши мне поскорее, как живут у тебя мои Петушок и Ниточка. Здоровы ли они, кушают ли и скучают ли обо мне. Скажи им, что кукла Елизавета Петровна им кланяется. Ох, Наташа, как я без тебя соскучилась!

Целую тебя, и Петушка, и Ниточку. Твоя Маша».

А под письмом она нарисовала картинку: пальму, а рядом с пальмой высокую гору. И под картинкой попросила маму написать стихи.

Вот какие:

«Приезжай, Наташа, поскорее. Ещё раз целую тебя!»

А третье письмо хотела Маша Коле написать, да очень она за день устала.

— Мама, — говорит Маша, — ты Коле сама напиши. Я очень устала, спать хочу.

Разделась Маша и легла спать.

А в открытое окно с улицы влетела ночная бабочка. Она летала по комнате, шуршала сухими крыльями и ударялась о лампу.

Мама сидела за столом и писала письма папе и Kоле, а Маша спала.

Вот и два месяца прошло с тех пор, как Маша приехала в Сухуми.

Уже стоял декабрь месяц. И под Москвой, и под Ленинградом, и на Украине, и в Сибири уже лежал в лесах и на полях снег, трещали морозы, и люди ходили в шубах, в валенках и рукавицах. А тут было всё так же тепло. Деревья качали зелёными ветвями, и в цветнике на набережной распускались свежие цветы.

Правда, часто шёл дождь, но дождь тоже был тёплый, а не такой холодный, какой бывает осенью в других городах.

Машина мама с каждым днём чувствовала себя всё лучше и лучше. Она совсем перестала кашлять, и у неё не болел больше бок.

Как-то утром мама сказала:

— Маша, знаешь, скоро мы домой поедем.

— Очень скоро или не очень? — спросила Маша.

— Очень, — сказала мама. — Дней через пять — шесть.

— А как мы поедем, — спросила Маша: — сначала поплывём, а потом полетим? Так? Да?

— Нет, — сказала мама, — сейчас лететь холодно будет. И плыть тоже нельзя — в это время года бывают бури. Посмотри-ка на море. Видишь, какое оно сегодня страшное?

Маша посмотрела на море и увидела огромные чёрные волны с белыми гребешками. Волны ударялись о набережную, и холодные брызги перелетали через бульвар и цветник и падали на середину улицы.

— Да, — сказала Маша, — по такому морю на пароходе ехать и правда страшно. Сразу можно утонуть.

А мама сказала:

— Мы с тобой знаешь как поедем? Сначала на автобусе, а потом на поезде.

Эти пять — шесть дней, которые оставались до отъезда, прошли очень быстро. Один раз мама и Маша отправились в горы. Горы были высокие, с гор были хорошо видны город и море. Сверху море казалось совсем не таким страшным, как внизу.

И вот наконец настал день отъезда.

Утром мама и Маша встали рано-рано и пошли на автобусную станцию. Там они сели в большой автобус, без крыши и без окон, и поехали.

Вот это была дорога! По такой дороге Маша ещё ни разу не ездила. Эта дорога то поднималась, то опускалась, то сворачивала вправо, в горное ущелье, то загибала влево и шла совсем близко от моря. И всё время видны были горы— зелёные, жёлтые и снежные.

Маша сидела в автобусе, смотрела по сторонам и пела песню:

Семь часов ехали мама и Маша, а потом приехали в большой, красивый город, который назывался Сочи. И тут они сели на поезд, и поезд помчался прямо в Москву.

Утром, когда Маша проснулась и посмотрела в окошко вагона, она увидела снег. Но снег этот лежал не на горах. Гор тут совсем никаких не было, ни высоких, ни маленьких, ни зелёных, ни снежных. Снег лежал прямо на поле, и видно было, как люди ехали в санях, закутавшись в шубы.

Маша сначала даже заплакала:

— Не хочу я снега, не хочу зимы! Почему вчера была весна, и море было, и листья на деревьях, а сегодня нет?

А мама сказала:

— Маша, а ты санки любишь? А ты свой детский сад любишь? А брата Колю любишь? А Наташу любишь? А Петушка и Ниточку любишь?