— Хлопотливое это дело, — вздохнул отец, — все уже наладил, сработался, и снова все начинать…

— Как знаешь. Может, и провалишься. Но если вытянешь, всем нос утрешь.

— Ну, будем спать. — Отец выключил свет и в темноте вздохнул.

А утром, собираясь в школу, Юрка услышал, как дядя Ваня не очень вежливо сказал Валерию:

— Нет уж, от этого избавь. Да, знаю начальника Мурманской мореходки, семьями дружим, а здесь и пальцем о палец не ударю. Будешь стоить — примут без всяких писем и звонков…

— Да я понимаю, — сказал Валерий, и Юрка вдруг увидел, какое у него красное, жгуче красное, можно сказать, огненное от волнения лицо. — У них конкурс большой — все рвутся в мореходку. Кому какое дело до меня? Всех лишних резать будут под корень. А так бы хоть внимательней спрашивали…

— Нет, — повторил дядя, — уж это не по моей части, и тебе не советую идти по этой дорожке. Ты же здоровенный, умный парень, зачем тебе…

— Да я так просто… — смешался Валерий. — Думал, вам ничего не стоит. Подумаешь, парочку слов накатать… Ну, а если это так трудно — не надо.

— Ты, я вижу, еще обижаешься? — Дядя отставил чашку с чаем и внимательно посмотрел на него. — Да, это мне трудно. Невозможно.

Юрка пошел в школу, понимая, что разговор у них был крупный и он слышал только конец его.

Вернувшись, узнал от Васька, что дядя Ваня с отцом отправились на сейнер: уж очень дяде не терпелось посмотреть на отцовское судно.

Час спустя Юрка видел, как дядя Ваня оглядывал приборы в штурманской рубке, на камбузе трогал руками плиту, бачки, никелированный электрокипятильник на десять литров — как закипит, так зальется звоночек.

Спустился и в жилые кубрики.

— Ничего, — сказал он, — правда, тесновато, но ничего. Наконец-то и о морских колхозниках заботиться начали.

Зато на верхней палубе он дал отцу такого нагоняя, что даже Юрке стало неловко, и он, чтоб отец не видел его, спрятался на корму. Ругался дядя из-за того, что траловые сети лежали на палубе сырые и грязные, с запутавшимися в ячеях рыбинами, с бородами водорослей…

— Капрон? — Дядя пощупал кончиками пальцев сетевую дель.

Отец промолчал.

— Под суд тебя за это отдать надо. Сколько тысяч стоит такая сеть? А долго служит она вам?

Юрка даже разозлился на дядю за такой тон: Валерию отказал, отца отчитывает… А вначале казался таким спокойным и добрым, сколько подарков привез!

Через два дня отец ушел в море, ушел на другом сейнере — всего на один пробный рейс, как объяснил он своей команде. А вскоре, со следующим рейсовым пароходом, уехал дядя.

На прощанье он звал всех погостить в Архангельск, где жил, и долго махал с рейдового катера провожавшим его дедушке Аристарху с матерью, Валерию, Юрке и маленькому Ваську.

Когда ехали на дорке назад, Валерий спросил у Юрки:

— Ну как тебе он?

— Силен, — ответил Юрка. — Будь здоров.

— Верно. А все-таки я ждал от него большего, — сказал Валерий. — Тоже обюрократиться немного успел. Как только человеку дают большой пост, так он и начинает портиться. Такой уж, наверно, закон. Родственного у него маловато.

— Ерунду городишь. Хотел, чтоб он тебя на блюдечке с синей каемкой внес в мореходку?

— Дурак, — спокойно сказал Валерий. — Папуасом был, Папуасом и остался. Без его помощи как-нибудь обойдусь. У меня голова на плечах, а не на другом месте… Меня ничего не остановит. Пробьюсь. Я, брат, я, брат… Эх, да что тебе говорить! — Глаза Валерия холодно и жестоко блеснули. — Мал ты еще такие вещи понимать. Подрастешь — узнаешь.

— Постараюсь. — В Юркином голосе дрогнула обида. — Не всем те быть таким умным…

Хотел прибавить про «новую эру», но сдержался.

— Мужик он твердый, верно, — сказал Валерий, — а вот быстро забыл таких, каким сам недавно был. Пробился на высокое место, а других… Ничего. Без него обойдусь.

— Не нужно, — сказал Юрка, — не говори больше ни слова.

Валерий замолчал, и все провожавшие дядю думали каждый о своем, пока дорка пересекала Якорную губу.

Через два дня выяснилось, что нужно провожать еще одного человека — Раю. Ей вдруг срочно понадобилось съездить в Мурманск — коротко постричься и заказать в ателье костюм.

Все Раины подруги по гидрометеостанции стриглись коротко, как стригутся в Мурманске, не говоря уже о столице, а она все еще таскает старомодные косы. Якорный — ведь не медвежий угол, где можно ходить как попало и в чем попало…

И в один из тихих майских дней все семейство опять махало рейдовому катеру.

Он увозил на рейсовый пароход Раю с ее невообразимыми волосами, в ее устаревшей, длинной юбке и по-провинциальному пестрой кофточке.

В последнюю секунду, когда дочь подняла ногу, чтоб ступить на катер, мать — в который уже раз! — шепнула, чтоб одумалась — на пароходе много будет времени, — стоит ли стричься, как овечка…

— Наган купи, — крикнул вслед Васек, — и пять коробочек пистонов!

— И про книги не забудь, про книги! — перекрикивая стук мотора, басом рявкнул Валерий, давший сестре уйму поручений.

Один Иван Тополь, дежуривший сегодня на причале, вооруженный — при армейском ноже и пистолете-автомате, — не сказал Рае ни слова, а только помахал рукой. И сделал он это малозаметно и быстро, потому что находился при исполнении служебных обязанностей. Но улыбка, все время не сходившая с его лица, как ни старался он согнать ее, была не очень служебная и мало вязалась с холодной сталью оружия.

Рая вернулась через неделю — короткий отпуск в счет внеочередных дежурств кончился, и, глянув на нее, мать засмеялась, а потом заплакала. Коротенькая юбочка, коротенькие волосы, открытые туфельки…

— Овечка, одно слово — овечка. — Мать покачала головой, оглядывая со всех сторон дочь. — Как ходить-то стали… В наше время все шили подлинней да позакрытей…

— Стильной девочкой стала твоя дочка, столичной — будь здоров! — сказал Валерий.

Он углубился в привезенные ею книги, а Васек, до зубов вооруженный купленным Раей оружием — тупоносым браунингом и наганом, носился по дому, заряжал пистонами, палил, и в комнатах пахло жженой серой. Потом боевые действия развернулись на улице. Играя в пограничников, он охотился за нарушителями — овечками и козами, занимал оборону за каким-нибудь бревном и героически отстреливался от врагов…

Валерий все время упорно думал о чем-то.

Близились летние каникулы, экзамены он сдавал хорошо, готовился мало, а домой приносил почти одни пятерки. Даже находил время читать. Валяясь на койке, сплетая и расплетая ноги, проглатывал книгу за книгой, потом ложился, закладывал за голову кулаки и о чем-то размышлял.

Однажды он подозвал Юрку и усадил в ногах.

— О чем ты думаешь сейчас? — Валерий пристально глядел на Юрку.

— Ни о чем.

— Совсем-совсем?

— Ну да.

— И плохо. Я давно приглядываюсь к людям и заранее могу сказать, что из кого получится. Взят;, хотя бы отца и его братьев. Дальше всех шагнул дядя Ваня. Почему? Что он, особенно умней отца или дяди Феди? Не сказал бы. В нем просто тверже костяк, воля крепче. Он знал, чего хотел, и достиг всего. Наш отец хороший моряк. Железный. Я видел, как слушаются его на сейнере. Прекрасно знает район лова, навигационные приборы. С закрытыми глазами приведет сейнер в Якорную. Но и все. Дальше этого суденышка он не шагнет. Больше ему ничего и не нужно. Так и проживет всю жизнь у этих дедовских берегов, а потом уйдет на пенсию и, подобно своему бате, будет похрустывать на печи косточками, рассказывать байки своим внукам… — Тут Валерий улыбнулся. — Твоим, Юрка, ребятам…

— А может, твоим! До моих еще далеко.

— Нет, только не моим. — Валерий резким движением головы откинул назад волосы. — Моих тут не будет. Хватит того, что прожил здесь шестнадцать лет…

— А я, думаешь, навсегда отдал здесь якоря?

Валерий зевнул, потянулся и закрыл глаза.

— А вот меня вы не знаете. Вот ни на столечко. Я из тех, которые выбиваются. Я еще удивлю вас. И не только вас. Я…