Ну чего зря прокисать?.. Глупо… Вон день какой. Солнца навалом. И тополиными почками пахнет. Даже свежими огурцами иногда. На «Постройке» стекляшки умытые вспыхивают. Только ветер психованный. То стихнет, а то… как резанет шлачной пылью по глазам… Опять огурцами повеяло. Когда же он последний раз ел свежие огурцы? В августе… В августе сорок первого. Внизу, под балконом санатория, цвели бело-лиловый табак и настурции. Мать показала ему веселые, мелкие огурцы, стоя за спиной дежурной сестры Татьяны Юрьевны. И улыбнулась… А теперь начало апреля сорок пятого. Значит, сколько времени прошло?

«Тири-томба, тири-томба, тири-томба, песню пой…» — выпорхнула из двух серединных окон шестьдесят второй квартиры довоенная песенка. У тети Вали патефон играет. Для всех у этой женщины улыбок хватает и «приветиков» с отмашкой.

Сергей чуть раздвинул костыли, встал поустойчивее. Приладил левой рукой кинжал к кирпичному выступу, правой стал осторожно фокусировать лупу над гербом, что был намечен простым карандашом на круглой деревянной ручке. Герб сочетал Тайну, Ужас и Победу. Гордая пантера, стоя на задних лапах, замахивалась коротким мечом. В левой, передней лапе пантера сжимала три целительных тюльпана. За спиной развевался короткий крылатый плащ. Противостоял пантере змей с зубастой пастью. Над змеем и пантерой завис в воздухе Маленький Мук в огромном тюрбане, готовый в любую минуту взмахнуть своей волшебной палочкой, чтобы просигналить начало битвы. Обрамляла грозную троицу гирлянда из черепов и свежеотрубленных голов с живыми, любознательными глазами.

Больше двух недель пришлось ухлопать, чтобы равномерно распределить герб на круглой кинжальной ручке. Зато теперь, если начать медленно вращать кинжал вокруг собственной оси, пантера, змей и Маленький Мук начинают оживать, двигаться. Лишь бы не сплоховать, выжечь все удачно, потом покрыть прозрачным лаком… А уж такого ножика из текстолита ни у кого…

Увесистый ком грязи, просвистев над ухом Сергея, шмякнулся в стену! Взорвавшись, грязь брызнула на лицо, руки, пальто!

— Эй, Костыль, семечек не желаешь! Каленые! — косорото ощерившись, завопил Славка Харч, смывая руки в луже.

Сергей не успел среагировать на вызов — разом вспыхнувшие карманные зеркала полоснули по глазам, ослепили, заставили шарахнуться за выступ стены.

— Не ндравятся Хромову наши зайчики. Может, тебе умыться принести?! — перекрывая гогот дружков, надрывался Окурьянов-младший.

Перехватив правый костыль левой рукой, Сергей выхватил из кучи пригоршню шлака, рванулся из-за выступа, что есть силы швырнул шлак в ликующих врагов.

Промазал!.. Горлопаны задергались, заскулили, злорадствуя.

Сергей снова метнулся к шлаковой куче, захватил новую порцию, опять швырнул не целясь. Недолет!..

Заухал филином, хлопая себя по ляжкам, старший брат Славки — Юрка.

Заблеял, зафурыкал Харч, выпучив лягушачьи глазищи. Конус небрежно посвистывал…

Следующая горсть шлака тоже не достигла цели.

— Ай, Костыль Костылевич, разве так мазать можно? — завопил Славка, легко присел на корточки, в секунду слепив колобок из грязи, изловчившись, пустил в Сергея.

«Снаряд» пролетел над головой, влепился в дальнюю стену.

— По Хромухам-Костылюхам — пли! — Гнусавый Щава метнул в Сергея слежавшийся ком глины.

И тут же вслед! Нагло!!

Захлопала по стенам жирная грязь!

Острый камень резанул по пальцам левой руки. Второй, здоровенный, выбил костыль… Плетью хлестанул по шее сгусток грязи! Опоганил рот!

— А-а-а! Невкусно! — где-то совсем близко заорал Окурьянов-младший.

Отплевываясь, Сергей отступил за стенку, споткнулся о кучу шлака, ударился локтем, невольно вскрикнул, и тогда… взревел трубный глас Огольчихи.

— Я ща пошвыряюсь! Я вам пошвыряюсь, погань болотная! Так мозги раскурочу!!!

Проскочив мимо сарая, огромная тетка погнала ребят к подвалу Щавы.

Первым в щель между двухэтажной и глухой стеной пустующего склада ушел Харч. Последним Щава…

Есть у Щавы старший брат Аким. Лицо стертое, как у людей в сумерках. Правда, Сергей и видел его раз пять. Не больше… Подружка Алены уверяет, что Аким «всю жизнь по тюрьмам ошивается». Но почему Сергей должен верить какой-то трепливой Клавке?.. Только потому, что она подруга его старшей сестры?.. Нет уж.

Но и похвальбам Щавы веры нет…

Припомнилось, как запальчиво Щава внушал Конусу, что брату его Акиму «за перевыполнение плана полная досрочна обломилась. Без поражения на все города…». И уже к лету Щава с Акимом в хлебные азиатские края подадутся. «Баранов за хорошие деньги стричь…»

Последний раз Аким и Мотя появились из провала дворовой арки в день трех салютов. Вслед плелся Чапельник с вещмешком в руках.

Мотя шел в затылок за Акимом. Нога в ногу. Тяжело тащили короткий ящик, прикрытый брезентом. Дыхание сбито. Испарина на лбу Акима. У Моти короткопалые кисти рук взбухли венами.

Щава пришивал пуговицы к бушлату Акима. Как увидал своих, сорвался с батареи, навстречу кинулся. Улыбочкой гадливой засветился. Аким на Щаву и не взглянул. Буркнул что-то, не разжимая зубов. Щава хихикнул, как почудилось Сергею, лизнул брезент, прикрывавший ношу. Стреканул к своему подвалу, до предела распахнул обитую ржавым железом дверь. Аким и Мотя пошли быстрее. Заспешил за ними и Чапельник, тащивший прямо перед собой увесистый вещмешок.

Нежданно Чапельник споткнулся, заскользил юзом по мокрым камням. В вещмешке что-то хрустнуло, заскрежетало. Аким и Мотя разом замерли, обернулись… Чапельник рванул к животу вещмешок, ухнул ногами в лужу, взбил фонтан грязи, и… счастливо затормозил, шало тараща глаза. Аким отвернулся. Мотя сплюнул. Чапельник выжал дурацкую ухмылку…

Хитрющая улыбка была у Конуса, когда он на следующий день спросил Щаву:

— Слышь, Щава, а чего это Аким с Мотей в ящике притаранили? Не дешевку, поди? Да ты не лыбься под деревню. Слыхали мы, какой у Чапельника перезвон пошел. Слабо не соврать?

Щава задергался, кривя рот.

— Щево слабо?.. Щево слабо?.. Гвозди Аким откумекал. Нам же в этот… Ташкент, знаешь как гвоздей надо? Дом строить… Там из глины все… Без гвоздей нельзя…

Сергей поймал себя на том, что давно смотрит на дверь Щавиного подвала. Как ни пытался, но глаз Акима он так и не вспомнил. Ускользают… Неуловимые какие-то… заячьи… В стороны и назад смотрят… Если долго в Акима вглядываться, обязательно озноб пробирать начнет. Что-то жуткое в этом Акиме гнездится. Огольчиха говорит — «тварь закомарная».

Что же все-таки Аким с Мотей в ящике под брезентом тащили? И почему так на Чапельника озлились, когда он споткнулся?..

Мотя одет в бушлат и тельняшку, а знаков отличия и бескозырки не имеет… Щава плел, будто в рукопашной Мотя двадцать одного немца заколол. А у того даже медали ни одной нет. Может, не носит, стесняется. Вон Конус говорит, будто штрафникам ордена и медали не дают… Странно… Еще Щава гундел, что Мотю ранили смертельно, мол, семь контузий он получил… А Шашапал в бане на Моте ни одного рубца не выглядел. Весь из мускулов, говорит. И прет, что твой «студебеккер». Финкой банку консервную как повидло режет… Опять все не сходится. Хотя от контузии следов на теле не остается… Но ведь слышит Мотя хорошо… Патрулей почему-то не любит.

Мимо прошмыгнула черно-белая кошка из семнадцатой квартиры.

Как нитку из клубка, потянула за собой любопытство Сергея… Легко проскользнула вдоль одноэтажного деревянного флигелька с просевшей крышей, быстро одолела короткий отрезок въезда во двор, бесшумно вспрыгнула на узкую крышу подвала.

На пологом лоскуте крыши лежала… Она… Грелась на зябком солнышке… А рядом кошки. Четыре… Нет, с черно-белой, из семнадцатой квартиры, уже пять… Сергей снова прозевал, как Она возникает на своем излюбленном месте…

Девчонку он приметил на «Постройке» в середине марта. Увидал темно-лиловый балахон-размахайку, что нелепо, боком двигался по пустырю. Кто под балахоном спрятан? Девчонка или старушка?.. Сергей так и не понял тогда… Некогда было. Спешил.