— Однако в мае родился кто, всю жизнь маяться придется, — вроде как самой себе сказала Елена.

— Выбирай июнь, — предложил Ник.

— До июня дожить надо, — Медуница, казалось, выглядывала, прикидывала свою дорогу в июнь. — Пускай в мае будет.

— Какого числа? — заволновался Шашапал.

— Какого скажешь.

— Лучше ты сама число назови, — почувствовав смущение друга, попросил Елену Иг. Или, хочешь, погадай сама себе. Ты ведь умеешь гадать, — напомнил он Елене.

На дне глаз девчонки что-то насторожилось. Но дальше пугливое беспокойство свое Елена не пустила.

— Умею. Но по-пустому не стану.

Сказала это твердо, но ласково, Словно по щеке Ига погладила.

— Чтобы гадать научиться, можно просто узнать, что какая карта означает? — простодушно полюбопытствовал Сергей. — Или все-таки надо что-то внутри такое иметь, как у древних вещуний?

— Не знаю, — не сразу ответила Медуница.

— Тебя кто гадать научил?

— Бабушка Мария.

— А зачем?

Елена пытливо посмотрела на Сергея, как бы соизмеряя возможности его восприятия с тем, что она сейчас поведает ему, зачем-то бросила взгляд на фотографию юной Вероники Галактионовны и начала не очень внятно, как всегда перед трудными воспоминаниями:

— Как мать меня к бабушке Марии привезла… сказать не могу. Запамятовала. Помню только, что сперва мы ехали через город Остров.

— Остров? — удивился Шашапал. — Город на острове стоял?

— Не знаю. Запомнила, что говорили вокруг Остров да Остров… А после Острова мы к бабушке Марии приехали… Кругом лес и цветов не счесть. Большие, духовитые. Елки мохнатые, синие до неба. Июнь обначаливался только… Про войну в деревне слыхом не слыхали. Я все к цветам да травам ластилась. Один раз к бабушке Марии подошла… «Отчего, — спрашиваю, — бабушка, у тетки Ксении тень на лице?..» — «Какая тень? Чего ты?» — удивилась бабушка Мария… «Вот, — говорю, — как туча на лицо нашла и не уходит. И глаза в тумане…» Поглядела на меня бабушка. Погладила по голове. Побегай, говорит, лучше по лужку клеверному. Глянь, какой он ласковый. Белый да алый. Вбери в себя дух добрый. Я и убегла. Так на другой день дочка-двухлетка Ксении в озере утопла. Детишки старшие купались там себе. Жарко. Ну и Ксения искупалась да на дневную дойку заспешила. А дочку под присмотр старших оставила. Она уже не раз так делала. Ребятишки заигрались и не видали, как та в воду пошла… Схватились, когда малая уж захлебнулась так шибко, что и не откачали… На всю деревню беда. До немцев ничего хуже не было. Ксения молчком убивалась. Не плакала. Так ее в больницу и свезли. А война замутила всех, да вслед немец пришел. Я про Ксению и позабыла. А бабушка Мария, выходит, помнила.

Медуница взяла со стула чашку с морсом, осторожно, словно он горячий был, стала отпивать.

— Значит, ты прорицательницей оказалась? — глухо спросил Сергей.

— Может, совпало так, — задумчиво усомнилась Медуница. — Скорее, что совпало. Потому как бабушка Мария когда сызнова меня про Ксению пытать стала, я уж в голове и не держала ничего. Тогда она сама мне напомнила…

Медуница примолкла. Как будто внутрь себя заглянула.

— Вот ведь как… Бабушка Мария всегда хлопотала да бегала. В делах недосуг ей со мной разговоры разговаривать. Зато как отрезал ей Вальтер ногу, кончилась беготня. Мамаша-тетка и за нее и за себя хозяйничать стала. А я какая ни есть, несмышленая, а все-таки при бабушке. Хотя, кто знает, может, и время подошло. Или почуяла она, что расставаться нам вскорости, а я не научена, как с чужими людьми быть.

— Погоди, Елена. Погоди, — прервал девчонку растревоженный Ник. — Я про этого проклятого Вальтера ничего понять не могу! Сколько раз ты его поминала уже. А у меня в башке все не сходится никак. Кто он был в конце концов?

— Доктор немецкий, — напомнила Елена.

— Ничего не понимаю. Он в бабушку твою стрелял?

— Стрелял.

— Убить хотел?

— Нет… Он с ней обходительный был. И Курт бабушку во всем почитал. Курт при Вальтере денщиком служил. И по врачебным делам помогал ему, как санитар. Курт по-нашему лучше Вальтера понимал. Хотя Вальтер тоже много слов знал. Вальтер куда как хорошо перед другими немцами говорил.

— Все-таки ты что-то путаешь, — вмешался Шашапал. — Сама говорила, я помню, немцы в вашей деревне недолго задерживались.

— До Вальтера с Куртом так оно и было, — подтвердила Медуница. — А к декабрю немцев пришло много. И к нам и по соседним деревням встали. Курт пошел по деревне для Вальтера самую чистую избу выглядывать. И чтоб потолок высок был и просторно. Выглядывал, выглядывал да избу бабушки Марии и взял. Она крепко рублена была. На взгорке, над озером самым. За водой ходить недалеко. Опять же нас с бабушкой Марией двое, какие есть. А уж в чистоте ни с кем в деревне бабушку равнять нельзя. Весной-летом каждое бревно на стене да на потолке, что твое золото, под солнцем горело… Бабушка на неделе избу по два раза мыла. Я ей страсть помогать любила. Она всякие забавы тогда вспоминала да мне сказывала… На что осенью грязюка наползала, а в избе у нас все одно чисто. Нарядно всегда… Вальтер за чистоту сильно бабушку Марию хвалил. Но сам, как халат белый наденет, меня озноб пробирал.

— А в форме ты его не боялась? — усмехнулся Иг.

— Нет, — отвечала Елена. — Вальтер мне круглый шоколад давал.

— И ты брала? — ужаснулся Сергей.

— Брала… Но галеты мне больше нравились.

— Да как же можно из рук врагов брать еду? — возмутился Сергей.

— Уж брала, — глаза у Медуницы сузились, ушли в глубь воспоминаний.

— Понимаешь, — попытался оправдать Елену Шашапал, — если отказываться, то можно было этих немцев разозлить. И неизвестно, что бы они сделали c Еленой, да и с бабушкой ее…

— Курт Тучку любил, — вспомнила Медуница. — И она его признавала. Когда бабушка без ноги лежала долго, Курт лучше меня доить Тучку намастырился. Тучка немцев не жаловала. А Курта вот допускала к себе. Курт смешной был. Пухлый. Как большой лопух с огорода… Вальтер против него худой. Чернявый, дотошный до всякого, что узнать хочет. Очки аккуратненькие. Двое очков у него было. С одними писал больше, другие всегда на носу. А без очков потешный. Что ворона удивленная.

— Скажи, а как же бабушка твоя с партизанами встречаться могла, когда у вас немцы стояли? — спросил Ник. — И в селе немцев полно?

— До того, как без ноги осталась, бабушка Мария много чего мамаше-тетке и Аксюте косенькой таскала. Картошку, муку… У мамаши-тетки огород прямо в ельник упирался. А у Аксюты, с другого угла деревни, лес с подлеском за плетнем. Елочки плотно к погребу подходили. Ну и мамаша-тетка с Аксютой к нам тоже нередко наведывались. Как-никак сродственникам, где детишек полон дом, помогать надо. Такое и немцы понимали. К тому же Вальтеру бабушкина стряпня сильно полюбилась, — Медуница при этом воспоминании даже руками помогать себе стала, для большей наглядности, должно быть. — Перво-наперво Вальтер дрочены в яйцах с кислым молоком уважал. У бабушки Марии сестра замужем за белорусом была. Через него бабушка дрочены и научилась печь. Вальтер, когда дрочены ел, вспоминал, как они с дружком Хельмутом, так дружка его звали, когда малые были, оладьями из картошки с луком у бабушки Хельмута объедались. Это нам Курт объяснял… Курт харчей для нас тоже не жалел. Вот у бабушки, хоть по малости, да кое-что скапливалось, сродственникам в подспорье… Еще нет-нет, да глядишь, лекарствами какими Вальтер бабушку снабдит. Как она ему про болезни детячьи жаловаться станет. Понимал, откуда людям теперь брать. А что до мамаши-тетки да Аксюты косенькой, они очень даже с понятием бабы. Зима многоснежная, вьюжная стояла. След всякий мигом заметает… Теперь с дровами как быть? Война. Летом да осенью не каждый дров запасти успел. Бабушка у Вальтера для себя да сродственников наловчилась поблажку испрашивать, чтоб в лес за дровами на санках съездить. Вальтер часовым на околицах говорил, они пропускали. Знали бабушку в лицо, потому как из-за всякой болячки не только в сельсовет, где Вальтеру немецкую больницу сделали, но и к нам захаживали. Один начальник охраны чаще других наведывался. Имя смешное… Отто… Отто… Туда и обратно говорить можно… На гусака похож. Как Отто в избу заявится, бабушка Мария капусту и грибы на стол выставляет. Потому что Вальтер с Отто за бутылку принимались. А Курт им банки консервные открывал… Этот Отто над всеми охранниками в деревне командовал. Оттого бабушке и нашим всем на санях за хворостом в лес путь открыт был. А зимой в санях как без сенной подстилки, али соломенной, усидеть? А в соломе завсегда схоронить кой-чего можно. Да и партизаны тех немцев, что у нас в деревне стояли, не тревожили до поры. Все тихо, без стрельбы шло. «День короток, ночь велика. Силы копить надо», — так бабушка Мария про зиму сказывала. Партизаны в деревню нечасто в ту пору наведывались. Лишь по крайней нужде. Больше в сумерки иль в ночь. Когда завьюжит крепко. Раз один пожаловал все ж. Вальтер с Куртом у нас недели две как в избе стояли. Ну да… В ноябре я ноги поморозила… А в начале декабря немцы пришли. Календарь свой повесили. Курт меня обучал по нему. Децембер — декабрь по-ихнему будет… Вот в децембер самый дед бородатый из лесу и пожаловал к нам в избу. Хорошо, Вальтер и Курт у себя в больнице, в сельсовете были. Я на печке заспалась. Проснулась когда, слышу голос чужой. Гляжу, сидят бородач с бабушкой. Разговоры разговаривают. Тут Вальтер с Куртом возвернулись. Дед с лица спал. А бабушка Мария и говорит Вальтеру, кум вот, дескать, из Сугробина явился. Беда у него в дому. Внук захворал сильно. Прознал кум, какие у меня знатные немецкие начальники стоят. Голову сложить не убоялся, пришел Христом-богом лекарство вымаливать… Гляжу, поверил Вальтер. Только не поймет никак, что значит «кум». Уж бабушка ему тогда через Курта объяснять стала, что «кум» по крестинам родственник. Она «кума». А бородач — «кум». То есть матерь и отец крестные. Того ребенка, которого крестили. Вальтер сочувствует, кивает. Понравилось ему про крестины… У Вальтера тоже крестик был. Я видела раз. На крестике боженька замученный.