— Я больше верю старшему брату, — первым откликнулся Додик.

— Мерси, — вежливо кивнул Гешефт и снова обратился к Розе: — Я вам много раз говорил и опять подтверждаю. Наша мама лежит в закрытой больнице. В городе Н. Где проходит длительный курс лечения. А теперь ответь, Роза. Сколько раз вам морочил голову этот шепелявый кудесник? — Витя презрительно кивнул на подвал Щавы. — И сказал ли я вам хоть раз неправду?

— Щава врет все время, — ответил за сестру Веня.

— Что такое проституция? — спросила Роза.

Витя саркастически усмехнулся и пояснил:

— Проституция — одна из гипертрофированных форм непрекращающегося распада нравственно-этических устоев вконец обанкротившегося капиталистического общества. Питательной средой для коей являются люмпены-вырожденцы типа вашего Щавы.

— Видишь, — приободрился Веня, обращаясь к сестре, — Щава сам — «проституция».

— Еще Щава, знаешь, что говорит? — распалившись, начал Додик.

— Ты догадываешься, из чего сделан Щава? — сбил запал Додика Гешефт.

— Из чего? — еще быстрее спросил Додик-щепка.

— Из того, что выбрасывают в помойное ведро, — убежденно ответил Витя.

Веня и Роза хмыкнули. А Додик так и остался стоять с открытым ртом.

— В этом пакете девять конфет монпансье, — показал Витя. — По скольку должен получить каждый из вас?

— По четыре! — гаркнул Веня.

— По три! — перебила брата Роза.

— Роза, как всегда, права. Поэтому ей поручается дележка и раздача. Но только после суфле… В восемь разогреешь гренки с яичным порошком, и в восемь тридцать по койкам.

— А можно нам котят тети Вали посмотреть? — на всякий случай решился попытать счастье Венька.

— Она вас приглашала? — спросил Гешефт.

— Еще как!

— И позавчера зазывала!

— «В любое время жду!» — перебивая друг друга, разом загалдели Роза, Венька и Додик.

— Чур, надоедать тете Вале не больше десяти минут, — отпустил младших Витя и растворился в подворотне.

На дальнем конце «Постройки», в окружении малышни, надрывно подхохатывая, носилась Люся Дармоедка. Выбрасывая перед собой сильные ноги, нескладеха прытко уходила от погони, то и дело забывая о маломощных партнерах. Вглядываясь в аритмичные виражи дылды-дурочки, Сергей вдруг вспомнил лицо отца головастых близнецов.

Из красно-розовой чересполосицы спекшихся шрамов и рубцов властно вглядывались в Сергея сумасшедшие цыганские глаза с рыжей искоркой.

Видение надвинулось столь стремительно, что Сергей едва удержался от крика. Губы у отца близнецов обкромсаны. Ресницы спалены. Там, где должны быть брови и веки, лишь перекрученные швы. Вместо носа узловатый комок. Живыми остались лишь глаза и клочковатые волосы, схожие с сапожной щеткой.

Горчицын!.. Горчицын!.. Горчицын!.. Вот какая была фамилия у человека с исковерканным лицом.

О нем во дворе знали немного. Говорили, что после тяжких ран Горчицын полтора года отвалялся в госпитале, еле выжил и теперь работает директором ремесленного училища. О том, что у Горчицына есть сыновья, никто и не подозревал…

Преследователи, обегая с двух сторон нескончаемую лужу, попытались взять Люсю Дармоедку в кольцо. В момент, когда верещащая малышня уже хватала дылду за полы короткого пальто, дурочка озорно взбрыкнула, высоко выпрыгнув, распахала, вздыбила веером лужу, понеслась по самой ее середине, взметывая фонтаны острых, лучистых брызг.

Вырвавшись из одиннадцати квадратных метров, плотно заставленных шкафами и комодами, где она обитала вместе с родителями, двумя бабушками и младшим братом, смешливая Люся по прозвищу Дармоедка неистово упивалась волей.

Пять, шесть часов кряду, ни на мгновение не останавливаясь, она без устали прыгала через веревочку, играла в салочки и двенадцать палочек, визжала и смеялась, изматывая самых выносливых непосед. Люся легко сносила жестокие каверзы и насмешки, не жаловалась и не плакала, даже когда в нее летели острые камни и палки. Чем сильнее ей доставалось, тем громче бедняга всхохатывала, уносясь от обидчиков.

В то утро Харч, Конус и Щава, загнав Люсю в тупик между стылыми гаражами, принялись в упор расстреливать мятущуюся жертву «шрапнелью» из грязи.

Откуда явился тогда отец близнецов, Сергей так и не понял:

Истошно взвыв, Конус вдруг завис головой вниз в карающих руках Горчицына.

— Не трожь убогих! Не трожь! — гортанно выхаркивал ярость всклокоченный смерч. Конус уже не выл, а хрипел, задыхаясь от боли и ужаса, а коренастый человек беспощадно тряс и тряс неудачливого паршивца.

Сергей не заметил, как Шашапал возник из Черниговского переулка. Что это он тащит? Неужели столько разной проволоки намотал? Присел. Опять что-то высмотрел?..

Шашапал — человек необычный. Начать хотя бы с прозвища. Имя Шашапала — Саша. Неплохое имя. А фамилия еще лучше — Шпагин. Прекрасная мушкетерская фамилия. О такой фамилии кто не мечтает. Лет до пяти Шашапал вместо Саша произносил — Шаша. И тут же, не переводя дыхания, пришпиливал к своему имени фамилию, которую до конца не мог почему-то выговорить. В результате получалось — Шашапа… С ударным, выстреливающим «а» на конце.

Все вещи Шашапалу выкраивает и перешивает его бабушка — Вера Георгиевна. Например, у нее был плащ. А в эвакуации, во время пожара, этот плащ наполовину сгорел. Так Вера Георгиевна и не подумала его выбрасывать. А выкроила из того, что не сгорело, для внука порпуэн[1]. Теперь у него не только мушкетерская фамилия, но и мушкетерский порпуэн.

Отец Шашапала ушел на фронт добровольцем. Последнее письмо от него в сорок втором пришло. Похоронки не было… С полевой почты ничего не ответили. В военкомате тоже никак не разберутся.

Щава прошлой весной, когда Шашапала доводил, орать стал: «Твой отец без вести пропавший! Значит, к фрицам драпанул!» Шашапал затрясся, убежал. Драться он не горазд. Сергей на носилках лежал еще. Швырнул в Щапу что под рукой было. Да не докинул…

В стенной нише у Шашапала собрано столько всякой всячины для его изобретательств, что, по прикидкам Сергея, хватит на сто приемников. Если, разумеется, к каждому нужные лампочки достать. И все это богатство (не говоря об инструментах), разложенное по десяткам ячеек и ящичков, содержится в идеальном порядке. Шашапал может в своей нише хоть тысячу лет без передыха что-то ввинчивать, паять, наматывать, соединять, подтачивать. Во время любой игры, будь то хоть лапта, хоть штандер, Шашапал способен все бросить и начать вытягивать из земли какую-нибудь железяку. Вот как сейчас…

Они появились из-за угла дома два. Сначала Харч и Юрка. Потом Щава. За Щавой Конус.

Первым к Шашапалу подкатил Харч. Оскалился, пошел вокруг, приседая в дурашливых поклонах.

— Не одолжите ли малость вашей добычи, профессор?

Шашапал сжался, подтянул к груди клочковатый клубок.

— Зачем тебе проволока?

Подскочил Юрка, вырвал проволочный клубок, перекинув Щаве, гаркнул:

— Тотальная мобилизация всех железных вещей!

Щава, хихикнув, забросил клубок в мутную лужу.

— Не желаете ли искупнуться вместе с вашей проволочкой? — присел перед Шашапалом Харч. — Или предпочитаете отдать должок?

— Какой должок? — совсем тихо переспросил Шашапал, по-пингвиньи подтягивая к животу руку. В левой дрожала никчемная загогулина.

— Неужто не помним?! — вытянув вперед губы, «ужасаясь», засюсюкал Харч. — Но раз память отшибло, то мы поможем.

Харч вдруг штопором ввинтился в карман к Шашапалу, выхватил перочинный ножичек.

Поднял вверх, закрутил умиляясь.

— Хорошенькая игрушечка! Вкусненькая!

Гнев швырнул Сергея прямо на Харча. Харч успел отскочить. На Сергея бросился Юрка… Взревел, перепоясанный встречным ударом костыля. Сергей рванулся было за Щавой, но дорогу ему пересек Конус.

— Псих костыльный!

— А-а-а!!!

В Сергея полетели куски кирпича! Камня! Стекла! Не чувствуя боли, Сергей бросался то на одного, то на другого!.. Полосовал костылями, рычал, упиваясь бешеной сшибкой.