— Если бы ты только знал, папа, какой он глупенький! — доверительно сообщает она. — Я привела его пастись на самую лучшую травку, а он жует колючки. Ничего не соображает! А вообще он очень умный. Бабушка Тодорка говорит, что он натаскал ей дров на зиму. Он и бидоны с молоком носит, все таскает на себе. Ты не смотри, что он такой малыш…

Скоро внимание Маргаритки привлекает нечто более значительное — лошади дяди Груда. Дядя Груд работает звеньевым, и моя дочь вот уже третий день и не заглядывает домой.

Рано утром она уходит на конюшню сельскохозяйственного кооператива, садится в телегу и вместе с дядей Грудом возит с лугов сено. Теперь она посматривает на меня свысока — ведь я не умею править лошадьми. В течение дня она несколько раз проезжает на телеге мимо нашего дома — и надо видеть, с каким гордым видом она восседает на облучке! Улыбка у нее до ушей. Поравнявшись с моим окном, она натягивает вожжи, кричит по-крестьянски: «Тпрррру!» — и одним глазом посматривает на меня: видал, дескать, папа? Дядя Груд сидит рядом с нею и добродушно улыбается.

— Гляжу я на этого ребенка, и душа радуется, — говорит он мне. — Отдай-ка ее нам. Мы вырастим из нее такую крестьяночку, хоть куда…

— Дядя Груд, — деловито прерывает его Маргаритка, — поехали, а то сено не ждет. Нельзя так задерживаться…

— Давай! Давай! — Дядя Груд размахивает кнутом.

— Зачем же? Не бей их, не надо их бить, дядя Груд! — протестует Маргаритка. — Они и так везут. Но-о, Дорчо, но, Златко!

Лошади бегут рысью. Моя дочь еще раз бросает на меня через плечо победоносный взгляд, на меня, отсталого, ничего не смыслящего в сельском хозяйстве человека.

Я несколько раз пытаюсь заманить Маргаритку поохотиться за бабочками, но ей не до этого. У нее с дядей Грудом слишком много дел в сельскохозяйственном кооперативе: сейчас они заняты перевозкой арбузов с бахчи.

— Да погоди ты, папа! — с досадой говорит Маргаритка. — Бабочки никуда не денутся. Мне вон дядя Дико поручил срочно вывезти арбузы.

Дядя Дико — председатель сельскохозяйственного кооператива. Они с моей дочкой большие друзья. Не кто другой, как именно он публично заявил, что, если бы не Маргаритка, не убрать бы им арбузов. Разве сейчас время заниматься такими пустяками, как бабочки!

— И вообще, папа, ты очень легкомысленно смотришь на вещи. Мама права.

— А ты не соскучилась по маме? — спрашиваю я Маргаритку.

Маргаритка задумывается.

— Соскучилась, — отвечает она. — Но сперва надо выполнить задание.

Дни летят незаметно. Близится время нашего отъезда. Моя дочь уже ездит верхом на коне без седла, ее обожженного солнцем лица прямо не узнать — загорелое, так и пышет здоровьем. Привезенные лекарства стоят на сундуке без употребления. С приятелями дяди Груда она на равной ноге, ее так же, как и их, беспокоит то, что для кукурузы маловато дождей.

Как ей сказать, что у нас осталось только два дня? Неужели придется опять запереть эту вольную птичку в темных софийских комнатах? Но что делать… Наша мама уже зовет нас. Неисправимые лентяи! Кому больше нас не терпелось взяться сейчас за французский язык и сесть за пианино?

На улице еще темно и, видно, холодно, раз на окнах иней. А надо вставать. Точно в половине восьмого звонок позовет в класс.

— Подъе-о-ом! — кричу я по-солдатски.

Над детской кроваткой поднимается сонная русая косматая голова. Это, как вы, наверное, догадываетесь, наша Маргаритка.

— Который час? — спрашивает голова, не раскрывая глаз.

— Восемь.

— Ой!

В глазах девочки невероятный испуг, одеяло взлетает вверх, и маленькое тельце в длинной ночной рубашке переваливается через грядку кровати.

— Почему ты раньше меня не разбудил? Теперь будут говорить: и звеньевая начинает опаздывать… — Но вот ее глаза смотрят на меня с недоверием. — Или ты обманываешь?

— Восемь.

— Честное пионерское?

Мое положение безвыходное.

— Может, я и ошибся в темноте, — пытаюсь я вывернуться. — Ну-ка, включи свет!.. Ой, верно, без пяти семь!

— Эх, ты! — с упреком качает головой Маргаритка. — Еще бы хоть пять минуточек поспать. Я как раз черную пантеру видела во сне…

На прошлой неделе мы с Маргариткой смотрели в кино «Сон джунглей», и с тех пор ей все время снятся слоны, обезьяны, черные пантеры.

— Ну не стой босиком! Беги на кухню!

— Там тепло?

— Тепло. Умойся и зубы почисть!

Маргаритка морщит носик.

— Слышишь?

— Слышу… Я не глухая. Значит, зубы почистить? Уууух! Придумают еще…

Она убегает на кухню, и вот уже у входной двери звенят голоса ее неразлучных подружек — двух девочек нашей дворничихи. Маргаритка хватает приготовленный с вечера портфель, сует в карман деньги на завтрак и, помахав нам рукой, уходит в школу. На лестнице звенит смех, потом все стихает. Вся наша квартира вдруг пустеет, становится какой-то холодной и неприветливой, словно ее покинул добрый и веселый дух. Мама тоже уходит на работу.

Я один сную по комнатам, курю трубку, и мне ужасно скучно. Не с кем мне шутить, не с кем придумывать разные «фантазии», не вижу я веселых голубых глазок, не слышу звонкого голоска и торопливых легких шажков. Волей-неволей приходится садиться за письменный стол. Но и за столом меня не покидает тоска, по крайней мере до тех пор, пока на белом листе бумаги не появится первая неуклюжая фраза. Потом увлечешься, и время бежит незаметно.

Но вот у входа слышится звонок: два коротких и один такой длинный, что хоть уши затыкай. Это наш условный сигнал. Я открываю дверь. За ней действительно стоит моя дочь. Лицо грустное, только глаза лукаво поблескивают. Опять что-то хитрит.

— Что-нибудь случилось? Тебя спрашивали?

— Да, — отвечает она плаксивым голосом. — По географии.

— Проходи же! Ну, и как?

— Тройка.

— Почему тройка? Ты же выучила!

— Выучила, но… Я сказала, что Балканский хребет начинает свое течение от Дуная…

— Ну-ка, давай дневник!

Маргаритка вытаскивает из кармана свернутый в трубку дневник и с поникшей головой, едва удерживаясь от смеха, подает его мне. Я нахожу отметки, и квартира наполняется радостным, торжествующим смехом.

— Шесть, шесть, глупенький. Шестерка[1].

— К чему ты разыгрываешь эту комедию?

— А ты какие комедии разыгрываешь с мамой?

Я с улыбкой развожу руками. Прыжок, и маленькая Маргаритка повисает у меня на шее.

— Ты рад, папуля?

Вместо ответа я целую ее в розовую щечку.

— Только тут, — замечаю я, — не шесть, а шесть с минусом.

Маргаритка отпускает мою шею:

— Большая важность — минус! Главное — цифра!

— Но ты все же скажи, за что тебе минус поставили?

— А, так… за уверенность.

— За какую такую уверенность?

— За какую?.. Когда я вышла к доске, сердце мое делало вот так.

Сжимая руку в кулак, Маргаритка показывает, как билось ее сердце.

— И голос вначале не слушался меня… Учительница подумала, что я онемела.

— Как так? Ведь ты учила!

— Учила, но во всем Дунайская равнина виновата. Ты знаешь, сколько там одних городов… Хотя откуда тебе знать. А Коларовград… Я сказала, что там открыт первый театр. Этого нет в учебнике, и все готовы были лопнуть от зависти. Учительница велела повторить еще раз, чтоб про это знали все в классе.

— А сама ты откуда об этом узнала?

— Я прочла в одной маминой книжке… Слушай, папочка, когда мама придет, смотри не проговорись, что у меня шестерка. Скажи: «Тройка». Потом можешь добавить: «Не хочу я видеть в своем доме ребенка, который не желает учиться…» И еще скажи: «Придется с ней по-другому, надо лупить…» Только ты сердито, ладно? А я буду стоять в углу и реветь. Вот она рассердится, да?

— Куда тебе плакать, когда ты вся сияешь.

— Заплачу, не беспокойся. Раз понарошке — заплачу. Только ты не сумеешь быть сердитым, все усмехаешься… Иииий, звонят! Это она! Папа, делайся сердитым, ну пожалуйста! Вот еще, не может притвориться!..