Де Мариньи и Филлипс не знают, что и думать обо всем этом. Что, в конце концов, было доказано? Существовала некая история. Существовал некий ключ, могущий быть подделан по одному из рисунков, которые Картер широко раздавал в 1928 году. Существовали бумаги — все, не имеющие решающего значения. Существовал незнакомец под маской, но кто из ныне здравствующих под маску заглядывал? Под двойным воздействием напряжения и курений фимиама исчезновение в часах легко могло оказаться парной галлюцинацией. Индусы знают немало о гипнотизме. Здравый смысл провозглашает «Свами» преступником, незаконно претендовавшим на имение Рэндольфа Картера. Но вскрытие показало, что Эспинуолл умер от удара. Одна ли только ярость была тому причиной? И кое-что в той истории…

В пространном покое, увешанном причудливо узорчатыми гобеленами и проникнутом курениями фимиама, Этьен-Лорэн де Мариньи часто сидит, вслушиваясь со смутным чувством в ненатуральный ритм тех гробоподобных, в иероглифических резах часов.

Сон о неведомом Кадате

 Трижды снился Рэндольфу Картеру дивный город, и трижды его подхватывало и уносило прочь, пока он медлил на высоких террасах над городом. Златозарный и чудный, весь город как жар горел на закатном солнце, все его стены и храмы, и колоннады, и арчатые мосты из мрамора с прожилками, серебряные чаши его пестроструйных фонтанов на пространных площадях и в благоуханных садах; его широкие улицы убегали вдаль меж рядов стройных деревьев, и фиалов с ворохами цветов, и светлеющих статуй слоновой кости; круто взбирались по северным склонам ярусы красных черепичных кровель и старинных островерхих фронтонов на укромных улочках с пробивающейся меж булыжниками травою. Это была горячка богов, трубный глас нездешних фанфар и грохот нетленных кимвалов. Тайна осеняла его, как туманы осеняют баснословную недосягаемую вершину; и пока, затаив дыхание, Картер ждал у перил той террасы, у него занялось в груди от щемящей несбыточности полустертых воспоминаний, боли потерь и приводящей в исступление нужды вновь найти то место, что когда-то вызывало в нем восторг и ужас и было преисполнено значимости.

Он знал, что значение того места для него когда-то было превыше всего, но на каком круге или в каком воплощении, наяву или в дремах он то место знал, сказать он не мог. Оно пробуждало глухие отголоски давно забытого раннего детства, когда каждый день был удивительным и радостным таинством, а свет дня и мрак ночи равно наступали под пылкие звуки лютни и пения, как провозвестники, отворяющие огненные пути к будущим и негаданным чудесам. Но, стоя из ночи в ночь на той высокой террасе из мрамора с причудливыми фиалами и резными перилами и устремляя взор к спящему закатному городу красоты и сущности неотмирной, он чувствовал на себе ковы тиранических богов сна; ибо ему было никак не сойти с того выспреннего места и не спуститься широкими пролетами порфировых лестниц, бесконечно свергающихся туда, где улицы древней чары распростерлись широко и маняще.

Когда он проснулся на третий раз и лестницы эти так и остались нехожеными и спящие закатные улицы неторенными, он долго и истово молился сокрытым богам сна, вынашивающим свои прихоти и причуды на заоблачных высотах неведомого Кадата в холодном пустолюдии, где не ступала нога человека. Но боги не давали ответа и не оказывали снисхождения; не подавали они знака благосклонности и тогда, когда он посылал им молитвы в своих дремах и вызывал их жертвованиями через брадатых кумирослужителей Наштом и Каман-Тахом, чей пещерный храм огненного столпа лежит неподалеку от врат мира яви. Однако, казалось, его молитвы были услышаны, но в дурном смысле, ибо уже после первой из них дивный город сокрылся от его взоров; словно те три коротких видения были делом простого случая или недоглядчивости и противоречили некоему сокровенному промыслу богов.

Наконец, нестерпимо томясь вожделением к тем закатным сияющим улицам и укромно-загадочным переулкам на склонах, покрытых черепичной чешуей старинных кровель, не в силах ни спать, ни проснуться, чтобы изгнать их из памяти, Картер решился пойти со смелой мольбой туда, куда до него никто не ходил, и, презирая опасности, пройти ледяной пустыней во мраке к тому месту, где на неведомом Кадате, повитом туманами и увенчанном невоображаемыми звездами, покоятся таинственные, как темная ночь, ониксовые чертоги Вящих.

В первосонье спустился он на семьдесят семь ступеней в пещеру огненного столпа и заговорил о задуманном с брадатыми кумирослужителями Наштом и Каман-Тахом. И кумирослужители качали своими наголовниками-пшентами и клялись, что он найдет там погибель своей душе. Они ссылались на то, что Вящие уже выказали свою волю и что им претит докучание назойливыми мольбами. Они напоминали ему, что не только никто не бывал на Кадате, но никто даже не подозревает, в каком краю света он может лежать — то ли в дремном краю нашей мироколицы, то ли в сопредельном одному из негаданых спутников Фомальгаута или Альдебарана. Если в нашем дремном краю вообще мыслимо достичь его, от начала времен лишь трое в полном смысле людей пересекли беззаконные чернотные пустоты на пути в чужой дремный край; назад двое из тех троих вернулись умопомешанными. Такие путешествия чреваты бессчетными опасностями, а что и говорить о той всесокрушительной грозе в конце пути, что творит несуразную тарабарщину за пределами мироздания, куда не досягают дремы; та последняя безвидная напасть преисподнего хаоса, что кощунствует и клокочет в самом сердце всей бесконечности, — беспредельный демон-султан Азафот, имя которого ничьи уста не смеют произнести вслух и который неутолимо гложет себя в невообразимых хоромах во мраце бурном за гранью времен под приглушенный исступляющий стук злых барабанов и тонкое однотонное завывание окаянных флейт; и под оный мерзящий грохот и вой медленно, неловко и нелепо пляшут исполинские Вышние Боги, безглазые, безгласые, отемневшие, несмысленные. Иные Боги, духом-вестоносцем которых служит ползучий хаос Ньарлафотеп.

Так остерегали Картера кумирослужители Нашт и Каман-Тах в пещере огненного столпа, но все же он не оставил своей решимости найти богов на неведомом Кадате в холодном пустолюдии, где бы оно ни находилось, и, склонив их к себе, снискать для себя права не терять из виду, не терять из памяти тот дивный закатный город. Он знал, что путешествие предстоит странное и долгое и что Вящие будут препинать ему путь; но он был старожилом в дремном краю и полагался на многие памятки и полезные уловки. Так что, чин по чину испросив благословения у кумирослужителей и во всех тонкостях обдумав свою дорогу, он храбро низошел на семь сотен ступеней к Воротам Глубокой Дремоты и вступил в Заколдованный лес.

В тесноте того криворослого леса, где низкие чудовищные дубы сплетались протянутыми ветвями и тускло играли свечением странных лишайников, обитали скрытные и таинственные зуги; им ведомо много темных тайн мира дрем и немало секретов дневного мира, ибо лес в двух местах сопределен землям людей, но сказать, где именно, означало бы накликать беду. Там, куда зуги могут пробраться, с людьми приключаются необъяснимые происшествия и исчезновения, и это благо, что зуги не могут отлучаться далеко за пределы дремного края. Но его околицами они ходят свободно, мелькают маленькие, темные и незримые и приносят с собой пряные повести, за которыми коротают время у очагов в своем любимом лесу. Большинство их обитает в норах, но некоторые населяют стволы громадных деревьев; и хотя основным пропитанием им служит лишайник, идет шепоток, что лакомы они и до мяса, и плотского и бесплотного, ибо верно, что в лес заходило много сновидцев, да не все вышли обратно. Картер, однако, не чувствовал страха, ибо долго скитался по стезям сновидений и научился шелестящему языку зугов и завязал с ними не один уговор; с их помощью отыскав блистательный город Селефаис в Оот-Наргае за Тальнарианскими холмами, где полгода царствует великий король Куранес — человек, при жизни известный ему под другим именем. Куранес был тем единственным, кто, побывав в межзвездных пустотах, вернулся, не повредившись умом.