– Надо в академию съездить. Сегодня три пары, – ответила Лена, пристально рассматривая кусочек черного хлеба, который она держала большим и указательным пальцами. – Выпью кофе, душ приму и вперед.

– Понятно. Скажи, пожалуйста, а кем тебе приходится Артем? – спросил Федор Андреевич, отмывая над раковиной сковородку от пригоревших яиц.

– Это мой друг, – ответила Лена, надкусив кусочек хлеба.

– Друг, – удивленно произнес Федор Андреевич. – Я видел, как он смотрит на тебя, и потом, уезжая, он тебя поцеловал. Так друзья не целуют.

– Не стоит строить предположений из поцелуя в щечку. Он друг семьи и сейчас управляет папиным бизнесом. Он очень помогает нам с мамой. Между нами только дружеские отношения.

– Он тебе нравится? – спросил Федор Андреевич.

– Да, он умный, но слишком практичный человек. С ним не поспоришь, он почти всегда прав, – Лена на мгновение замолчала. – Федор Андреевич, зачем вы меня допрашиваете? Я уже не маленькая девочка.

– Извини, если я излишне навязчив, – смягчился Федор Андреевич, – я просто за тебя… Извини, это действительно нелепо.

Лена поблагодарила Федора Андреевича за беспокойство и отправилась в ванную комнату. Приняв душ, она быстро оделась и вернулась на кухню, где Федор Андреевич пил чай.

– Федор Андреевич, теперь вы мне ответьте, – Лена села напротив с чашкой растворимого кофе и настойчиво посмотрела на Федора Андреевича.

– Слушаю тебя.

– Кто этот наш сосед? Игорь, да? Он еще вчера вам сахар дал, – спросила Лена.

– Да, Игорь. Игорь Носов, – подтвердил Федор Андреевич. – А кто он? Хм, непростой вопрос. Во-первых, он наш сосед. Во-вторых, наверное, самый интересный и странный мой ученик.

– Странный?

– Даже не странный, а… как бы поточнее сказать, – Федор Андреевич вдумчиво почесал лоб указательным пальцем, – необычный, что ли.

– Что же в нем необычного?

– Знаешь, такие люди всю жизнь где-то маются и никогда себя не находят.

– В каком смысле маются? Ему что, жить негде?

– Да нет, что ты. Он как раз довольно обеспеченный «жених», – улыбнулся Федор Андреевич. – У него состоятельные родители, вернее, супруг его матери. Отец-то с ними с третьего класса не живет, а то может и больше.

– Почему?

– Да пьяница он, прости Господи. Здесь уж мужики почти все спились. Как мебельный завод стал загибаться в перестроечные времена, так и народ вместе с ним ко дну пошел, – Федор Андреевич безнадежно махнул рукой. – Даже говорить не хочется.

– Н-да, – задумчиво произнесла Лена.

– Здесь не у него одного семья распалась. Слава Богу, хоть мать его достойного человека нашла, да и Игорь не чета отцу вырос. Много читал и читает, что, по-моему, не очень свойственно молодому человеку в наше время.

– Пожалуй.

– По себе знаю, как пылкий ум воспаленный юношескими терзаниями, слепо ищет для себя ответы и истины там, где их нет. Как ни печально, но Игорь не избежал таких пустых распутий. Бывало, заходил ко мне, забирал книгу на ночь, а с утра возвращает и говорит, прочитал. Конечно, у меня не Бог весть какая библиотека была, но всю философию он брал и поглощал молниеносно, хотя и без особого понимания, кажется. Путь его также прост, как и бесплодные старания других молодых людей с тонкой конституцией: литература, философия, психология, религия и заново. Бесконечный замкнутый круг, из которого одинокой душе уже никак не вырваться.

– Интересно и необычно вы рассуждаете, Федор Андреевич. Я, правда, удивлена, – сказала Лена, внимательно слушая Федора Андреевича, который ей напоминал отца.

– Рассуждений тут и нет вовсе, так же как и необычного, – это жизнь, ничего нового, – улыбнулся Федор Андреевич. – Признаться, я и сам таким мечтателем в свое время был, но потом встретил Верочку, полюбил и все мытарства растаяли как сон. Любовь почти всегда творит чудеса.

– А он что, одинокая душа по-вашему?

– Не знаю, но загадочная это точно, – Федор Андреевич снял очки и принялся их протирать салфеткой. – Был у нас случай. Он с Иваном Павловичем Казаковым, учителем рисования, в десятом классе поспорил, что Иисуса Христа нарисует карандашом как на иконе.

– Нарисовал?

– Неделю возился, нарисовал. Недочеты, конечно, были, но в целом фантастический рисунок получился. Христос был со слезами на глазах, и на меня это тоже произвело впечатление, а уж Иван Павлович с ним с тех пор за руку здороваться начал.

– Он хорошо рисовал? – спросила Лена.

– Видимо, да, но больше ни одного его «творения» я не видел, а он и не стремился об этом распространяться, – Федор Андреевич неловко откусывал печенье. – Удивительно, что такое творческое начало уживалось в нем с настоящим бунтарем. В школе мать с ним покоя не знала. Драчун был страшный.

Когда отец его ушел из семьи, Игоря словно подменили. Мать его, Оксана, ко мне часто заходила, когда еще Верочка, супруга моя покойная, жива была и жаловалась на него. Сядет, бывало, вот тут, как ты, и ревет полночи, пока сын спит. Ей тогда было очень одиноко, они без отца лет пять уже жили. Игорь почти совсем от рук отбился, и я ей посоветовал его в секцию бокса отдать, раз у него кулаки так чешутся.

Лена с интересом слушала рассказ Федора Андреевича, периодически выпивая горячий кофе.

– Ох и досталось ему в первый день. Ну ничего, он вытерпел, а потом стал заниматься и даже увлекся боксом серьезно, вон какой вымахал. По крайней мере в школе больше не хулиганил. Даже учиться хорошо стал, – Федор Андреевич невольно засмеялся.

– Что вы смеетесь? – спросила Лена.

– У них тренер был, Лев Павлович, крепкой закалки мужик, сибиряк. Я гляжу, Игорь как-то разом присмирел и успеваемость подтянул. Ну, я поинтересовался, как да что, а он мне рассказал такую историю, в которую и поверить-то трудно было, – Федор Андреевич налил себе еще одну чашку чая. – Так вот этот чудак Лев Павлович, оказывается, завел правило каждую четверть дневники проверять. Если на протяжении четверти были двойки, то в зависимости от количества двоек сек их прыгалками.

– Как сек? – удивилась Лена

– Да просто сек. Выводил на середину ринга, заставлял оголять заднее место и лупил прилюдно.

– И что, все молчали?

– До поры до времени молчали. Мальчишки они и есть мальчишки, что с них взять – волчата. Кто будет жаловаться? Все как один молчали, пока кто-то из родителей не заметил. Написали жалобу, и пошло-поехало. Льва Павловича чуть не привлекли.

– Ничего себе успеваемость повысил.

– Ну, метод может и дикий, однако результат был налицо, – Федор Андреевич одним махом допил чай. – Лена, что-то мы заговорились. Ты в академию не опоздаешь?

– Да, вы правы, пора собираться, – утвердительно ответила Лена и встала из-за стола.

– Тогда тебе на маршрутку на железнодорожную станцию надо пойти, здесь возле дома уже не сядешь. На маршрутке до метро, думаю, минут сорок, – Федор Андреевич задумался. – Да-а, чуть не забыл! Там возле телевизора номер телефона Игоря записан на бумажке. Запиши, мало ли что… и еще, у него есть комплект ключей от моей квартиры. Ну, теперь, кажется все. Будешь уходить, дверь просто захлопни.

Федор Андреевич обстоятельно описал путь до станции. Пожелал удачного дня и отправился в школу.

Лена осталась одна. Присев на диван, она прочитала несколько сообщений в телефоне и прибавила громкость телевизора. Слушая новости, она обратила внимание на клочок бумаги, о котором говорил Федор Андреевич. Мгновение – и ее телефон обзавелся новым контактом «Игорь боксер». Быстро взглянув на часы, она помыла посуду и собралась в академию.

Игорь вышел из дома позже Лены и также следовал на маршрутку, где договорился встретиться с Дятловым. В назначенное время Дятлов не пришел. За свое десятиминутное опоздание ему пришлось вытерпеть от раздраженного Игоря массу упреков и нравоучений, которые Николай привык выносить стойко и без споров. Закончив причитания, Игорь пихнул Дятлова в автомобиль.

Николай Дятлов являлся практически единственным другом Игоря из тех, с кем он был знаком в Городе, хотя их отношения назвать полноценной дружбой было нельзя. Николай общался с Игорем чаще других общих знакомых, поскольку работал барменом в отеле, где Игорь отвечал за службу приема и размещения. Игорю всегда импонировала непосредственность друга, находившаяся порой на грани глупости, но все же никогда таковой не становилась. Со временем он заметил, как Николай стал ему близок в том смысле, что уже ни с кем кроме него он не общался, впрочем, в свете предстоящего переезда «новые» друзья ему и не требовались.