– Значит, его все-таки убили?

– Малыш, я тебе об этом весь день говорю, – Игорь остановился, – теперь тебе понятно, что произошло?

– Игорь, но за что?– спросила Лена, посмотрев на Игоря. – За что его надо было так ужасно убивать? Я не понимаю!

– Это уже другая история. Пошли домой, я не хочу больше находиться на этих улицах, я тут с ума сойду. Пойдем скорее.

Районная больница, где находился Иван Павлович, расположилась на окраине Города. Это было выцветшее желто-серое бездушное здание с отвалившейся штукатуркой – два этажа пустых надежд.

Федор Андреевич, Сомов и Лена подошли к зданию больницы и остановились в небольшом запорошенном снегом дворике. Сомов докуривал сигарету, тяжело дыша и глубоко кашляя.

– Вот так и закончим все здесь, в этой городской богадельне. Тьфу! – Сомов брезгливо осматривал двор больницы. – Вот тебе и пристанище: две гнилые лавки да три засохших тополя.

– Да что вы такое говорите, Андрей Семенович! – возмутился Федор Андреевич. – Что за чушь? Нашли время, обязательно сейчас об этом говорить.

– Чушь не чушь, а путь-то у всех нас одним закончится – вот такой вот обшарпанной обителью, – Сомов вдруг обернулся и обратил внимание, как из другого корпуса больницы выходила молодая семья с новорожденным.

– Вон, глядите, – Федор Андреевич указал на радостных родителей. – Люди детей рожают, а вы с такой обреченностью на жизнь смотрите.

– Это они через другую дверь жизнь получают, а нас вот эта ждет, – Сомов кивнул в сторону двери с табличкой «Городская больница № 1» и нахмурился. – Подождите, Федор Андреевич, скоро всем ключи выдадут. Уж не более пятнадцати лет терпеть осталось, а может и того меньше. Ладно, пошли.

Сомов выбросил сигарету и направился в сторону двери, которая, как и вся больница, была истрепана временем и десяток раз покрашена несколькими грубыми слоями краски. Сомов резко дернул за ручку, ожидая сопротивление ржавой пружины, но дверь легко отворилась и ударилась об угол портала.

– Чего там дверями долбите! – захрипел старый охранник.

– Ничего, – ответил Сомов, – в гости пришли.

– Ну и не хулюгань, гость! – перед ними предстал старый сгорбленный лысоватый дед в форме охранника.

– Гляди-ка, Федор Андреевич, такой же, как наш крот в школе, – Сомов и Лена усмехнулись, – этих сторожей, наверное, специально где-то разводят.

– Покупаем шлепки по десять рублей, раздеваемся и проходим к постояльцам. Денежки готовим без сдачи, – заявил «крот» и стал доставать из ящика стола синие бахилы для обуви.

– Вот, пожалуйста, сто рублей, – Лена протянула купюру.

– Я же говорю, без сдачи, здесь не магазин, – он сделал ударение на второй слог в слове «магазин».

– Хорошо, сдачу оставьте себе, – спокойно ответила Лена и положила сто рублей на стол.

– Крохобор! – возмутился Сомов, но Лена его успокоила и, наконец, раздевшись в гардеробе и «обувшись» в бахилы, они пошли на второй этаж.

– К постояльцам только на час! – крикнул им вслед охранник, но слова его уже никто не слышал.

Лестница и стены были такими же убогими, как и все здание больницы. Внизу вдоль ступенек шла широкая синяя полоса, грубо намазанная на бледно-желтых стенах, а часть лестницы не имела перил. Сомов что-то ворчал, упоминая старого охранника, а Лена продолжала рассматривать «интерьер» больницы, который казался ей гармоничным продолжением Города. Она усмехнулась, вспомнив, что, еще собираясь сюда, она представляла больницу именно такой, какой увидела сейчас, словно в этом здании заключалась вся обреченность горожан.

Лена старалась молчать, когда Сомов и Федор Андреевич разговаривали между собой. Изредка она кивала, соглашаясь с доводами то одного, то другого, хотя в большей степени воспринимала происходящее с ней как странный и дурной сон.

Ее «поход» в больницу был обусловлен просьбой Федора Андреевича. С утра она приготовила несколько бутербродов для Ивана Павловича и пожарила котлеты с картошкой. Федор Андреевич не настаивал, но Лена сама подтвердила желание навестить Казакова, желая пополнить историю пребывания в Городе, которая должна была закончиться уже через неделю. Историю эту она «написала» сама, поэтому решила не отказываться.

Словно Алиса в стране чудес, она уже несколько недель наблюдала за происходящими вокруг себя событиями, людьми и все больше убеждалась в бессмысленности существования этих эпизодических ролей, которые стали частью дурного спектакля.

Лена забыла бы Город с его персонажами достаточно быстро и пожалуй что вернулась бы домой раньше срока, несмотря на ремонт, но в ее жизни появился Игорь, который ее «держал».

Она понимала, что он любил ее сильнее и глубже, чем кто-либо. Возможно, думала она, никогда больше в жизни рядом с ней не появится «такой» человек, но принять его любовь Лена еще была не готова. Размышляя о своих чувствах, ей было очевидно, что с первых мгновений встречи с Игорем она испытывала нечто особенное, но была ли это любовь? Она не могла ответить утвердительно и в то же самое время не хотела лгать себе и отрицать свою сильную привязанность к Игорю.

Сомнения останавливали ее в своей искренности. Порой ей хотелось оказаться в его объятиях и признаться в своих чувствах, но… что-то внутри запрещало ей так поступить и она сдерживала себя, несмотря на ту физическую раскованность, которую позволяла себе только с ним.

Неопределенное отношение к Игорю не могло длиться долго, и Лена понимала, что совсем скоро они достигнут той черты, когда ей надо будет выразить свои чувства, говорить о которых она совсем не умела. Еще ни разу в жизни она не сказала слова «люблю» другому человеку. Она пряталась за разными глаголами, но с Игорем это уже сейчас было невозможно и недавняя «сцена» у Федора Андреевича убеждала ее в своей правоте.

Лене хотелось с кем-нибудь поделиться своими мучительными размышлениями, кому-нибудь рассказать о них, посоветоваться. Поделиться с Катей? Лена даже не могла представить, какими словами ей следовало говорить о нем, чтобы донести глубину его чувств.

Удивительные признания, которыми Игорь выражал свои чувства, поражали ее. Нельзя было сравнить, осмыслить или упорядочить ту дерзкую откровенность и чувственность, с которой он ворвался в ее практичный и правильный мир. Игорь был полон необузданных страстей: вспыльчивый и нежный, жесткий и ранимый, такая «смесь» пугала и возбуждала Лену.

Время от времени она вспоминала недолгую предысторию их отношений, поражаясь тому, как «легко» он оказался столь близок с ней: переломав собственные устои, она разделила с ним постель практически в первый день знакомства, а за случившиеся фантастические дни между ними уже не существовало тайн.

Теперь, когда Игорь нуждался в ней, Лена не хотела больше терзать его и откладывать назревшее признание, решение было принято…

– Так, где-то здесь должна быть его палата, – Федор Андреевич оглядел небольшой холл и направился к медсестре, сидевшей в небольшой комнатке за окном.

– Смерть, как видите, Леночка, пахнет кашей и еще Бог знает чем, – философствовал Сомов. – Видимо, порохом, потом и кровью смерть пахнет на войне. Ароматами королевских особ она пахнет в рыцарских романах, а у нас она пахнет горелой кашей и, кажется, щами.

– Да, – ответила Лена, чувствуя, что Сомов сказал бы об этом, будь он даже в полном одиночестве, и в ней собеседника не искал.

Неожиданно справа из коридора раздался возглас мужчины. Сомов и Лена повернулись и увидели пьяного болезненно бледного худого мужчину лет пятидесяти, который в одних трусах лежал на каталке и бранил всех и вся на чем свет стоит. Лена недоуменно смотрела на мужчину, когда из самой последней палаты появилась женщина. Женщина была в темно-синем халате и шла к ним навстречу, держа в руках деревянную швабру и ведро с висящей на нем тряпкой. Увидев мужчину, который ей уже порядком надоел за часы своего пребывания в больнице, она подошла к нему сзади и принялась хлестать его тряпкой.