– Да заткнись ты, сука, алкоголик ты проклятый! – шипела она сквозь стиснутые зубы.

Мужчина беспомощно закрывался от хлестких «мокрых» ударов. Лицо женщины исказилось, а ярость все больше охватывала ее. Мужчина перестал браниться и заплакал, одновременно обмочившись прямо на каталку и на пол.

– Тварь, тварь! – озверела уборщица. – Я целый день горбачусь, а ты тут ссать будешь!

На крик выбежала сестра и бросилась к мужчине. Отчитывая уборщицу, они уложили хныкающего мужчину на каталку и накрыли его одеялом. Лена и Сомов остолбенев наблюдали за сценой «экзекуции», пока к ним не подошел Федор Андреевич.

– Палата 25, по коридору за углом, – Федор Андреевич пошел вперед и пригласил с собой Андрея Семеновича и Лену. – Пойдемте, друзья, у нас не так много времени.

В шестиместной палате с Иваном Павловичем лежало еще два человека. Три койки были пусты. Сомов и Федор Андреевич сразу уселись на свободную кровать, стоящую напротив кровати Казакова, а Лена принялась раскладывать на тумбочке еду.

– Иван Павлович, ну и напугали вы нас, – бодро начал Федор Андреевич. – Как вы тут?

– Не знаю, – ответил Иван Павлович, – уж лучше бы сдох.

– Что врачи говорят? – вновь спросил Федор Андреевич, поправляя халат на плечах. – Мы вот еды домашней принесли, а Вероника Ипполитовна варенье передала из крыжовника.

– К чему мне варенье?

– Как к чему? К чаю, – улыбаясь, ответил Федор Андреевич.

– У меня ни чайника, ни стакана нет. У меня теперь ничего нет. Ни убеждений, ни совести, ничего.

– Что вы такое говорите, Иван Павлович! – возмутился Федор Андреевич.

– А что мне теперь говорить? Что? Если из-за меня… – Казаков закрыл глаза и сжал кулаки, вцепившись в простынь. – Это все по моей вине случилось.

– Иван Павлович, что случилось? В чем ваша вина?

– О, протрезвел, – тихо произнес Сомов. – Я вам говорил, что не надо лезть не в свое дело.

– Перестаньте, Андрей Семенович, опять вы… – резко сказал Федор Андреевич.

– Федор, это ведь я Соснину все рассказал про Дятлова, я заставил его думать, что Дятлов во всем виноват, я и только я ему все выложил, – Иван Павлович схватил Федора Андреевича за руку. – Только ведь я справедливости ради сказал. Ты же меня знаешь!

– Конечно, конечно, – Федор Андреевич успокаивал Казакова, – не волнуйтесь.

– Я еще проверить ничего не успел и рассказал ему. Мне хотелось помочь, а смотри как все вышло, – Иван Павлович попробовал привстать на постели, но у него не хватило сил. – Я и к Коле ходил. Знаешь, специально ходил, чтобы правду узнать. Я же не просто так на него наговариваю, улики-то против него были. Пуговица-то у Соснина оказалась от куртки Николая, значит, он был там и… но я смерти его не хотел, поверь, Федор, Богом клянусь.

– Зачем вы себя в смерти вините? – спросил Федор Андреевич. – Вы-то здесь причем, Иван Павлович?

– Федор, Соснин страшный человек, он мне угрожал… я же его вот таким сопляком знал, а он… он кому-то все рассказал, – Казаков нервничал. – Я слышал, как он какому-то Мазаю звонил. Он думал, я ушел, а я за дверью спрятался и все слышал. Он про Николая говорил. Говорил, что, возможно, пистолет у него надо искать, и поскорее, а то его из милиции выгонят. Потрясите его, говорил. Как же он вот так взял сразу и кому-то все рассказал. Зачем? Я же ведь еще ничегошеньки не проверил, не разузнал, разве можно так было… и кто такой этот Мазай?

– Не волнуйтесь, Иван Павлович, все образумится.

– Послушай меня, Федор, – Иван Павлович сжал руку Федора Андреевича и с трудом сглотнул, – я по всем соседям в Колином подъезде прошел. Никто после полуночи Соснина не видел, его встретил только Колька. Только он его тогда видел, но не бил, знаю, что не бил он его. Я об этом вчера и хотел рассказать, но видишь, как все получилось… Господи, как тяжело говорить… Федор, послушай меня.

– Слушаю, – Федор Андреевич склонился над Казаковым, который говорил почти шепотом.

– Федор, я главное понял, самое главное понял! Понимаешь, если Коля кому-нибудь рассказал о Соснине той ночью, то этот человек и есть бандит и преступник. Из-за него все случилось, понимаешь, из-за него… подонок… он во всем виноват, а не я… – Иван Павлович почти бредил, болезненно схватившись за грудь. – Федор, когда Колины похороны? Мне непременно нужно быть на похоронах, понимаешь?! Мне надо быть там, я… я должен быть там! Федор, забери меня отсюда… умоляю, забери…

Иван Павлович беззвучно заплакал, дергаясь всем телом. Сомов и Федор Андреевич попытались его успокоить, а Лена с трудом пыталась осмыслить услышанное, отложив еду в сторону.

– Это еще что такое? – возмутился вошедший в палату доктор. – Разве можно так тревожить больного! Прошу вас, покиньте палату. У человека инфаркт, ему нужен покой и никаких волнений.

На улице вновь пошел снег, когда посетители покинули больницу. Снежинки были похожи на перья, словно гигантская подушка была распотрошена прямо над городом. Лене казалось, что снег в падении застывал на едва уловимые мгновения, отчего снегопад словно замирал, как причудливый фон к городской суете.

– Андрей Семенович, ну зачем вы опять с ним спорить пытаетесь, – возмутился Федор Андреевич. – Вы же видите, в каком он состоянии.

– Да ни с кем я не спорю. Загубил парня, а теперь придумывает небылицы. Безумец, совсем рассудка лишился. Я пойду, до свидания. – Сомов развернулся и пошел к автобусной остановке, исчезая в снегопаде.

– Вот опять обиделся, – Федор Андреевич обратился к Лене.

– Как вы думаете, Федор Андреевич, что имел в виду Казаков, когда говорил о Соснине и Николае?

– Не знаю, но, кажется, та глупая история с пуговицей и Дятловым получила какое-то страшное продолжение. Что точно случилось, боюсь, теперь никто не скажет.

– А вы верите в то, что Дятлов мог вот так повеситься? – Лена пристально посмотрела на Федора Андреевича.

– Лена, люди иной раз могут совершать совершенно необъяснимые поступки, истинный смысл и мотив которых нам неведом. Люди убивают себя, своих детей и матерей, скажи, есть ли в этом смысл и оправдание?

– Не могу сказать.

– И я не могу сказать. Парень был из неблагополучной семьи. Отец в тюрьме, мать спивается. Могло быть у такого человека недовольство от жизни? Могло. – Федор Андреевич сам ответил на вопрос. – А когда я думаю, что его убили, то мне непонятен мотив преступников, хотя сегодня и за сто рублей убить могут…

– Наверное, вы правы, – согласилась Лена.

– Лена, я знаю Ивана Павловича всю жизнь. Лет пятнадцать назад его сына убили в электричке, и с тех пор он себе места не найдет. Ты не думай, что он «сыщиком» и борцом с преступностью по своей воле стал. Ничего в жизни не происходит просто так, а забыть смерть сына он, как видишь, не смог.

– Я не знала об этом.

– Теперь знаешь, – Федор Андреевич остановился. – Видишь ли, все эти страдания относительно Николая не что иное, как вернувшиеся воспоминания о потерянном сыне и вина, которой он терзает себя много лет. Поэтому относиться к его предположениям серьезно не стоит. Полежит пару недель, отдохнет и вернется к жизни. Поверь мне, так и будет, потому что так устроена жизнь.

Федор Андреевич по-отцовски посмотрел на Лену.

– Как у вас с Игорем?

– Все нормально, вроде, помирились.

– Ты должна быть с ним сейчас. Я знаю, ему нелегко. Он только с виду такой сильный, а в душе… да ты и сама, наверное, знаешь.

– Знаю, Федор Андреевич, знаю…

– Ну и хорошо, кстати, когда похороны? Завтра? – озадаченно спросил Федор Андреевич.

– Кажется, да. Мы с Игорем были у матери Николая вчера. Она очень подавлена и пьет. Неужели сейчас обязательно пить? Такое горе, а она пьет…

– Пила она всю жизнь, как это ни ужасно. Может быть, сейчас водка действительно позволяет ей пережить смерть Николая. Я не могу судить ее, хотя мне ее по-человечески жаль, – Федор Андреевич внимательно огляделся, рассматривая застывшие в воздухе снежинки и поймав несколько из них на руку. – Время лечит, и в этом я убедился на собственном примере.