Они прошли еще несколько шагов, и Андрес на что-то решился.

— Рина, — сказал он. — Ты подождешь в этом подъ­езде. Если меня не будет через пять минут, — спасайся, как можешь. — Он перехватил ее удивленный взгляд; как всегда мягко и застенчиво, объяснил: — Я вернусь, конечно. Но стоит предусмотреть и другую возмож­ность.

Он пересек вестибюль и вышел в патио — внутрен­ний садик, так украшающий староиспанские дома. Пальмовая аллея привела его к затемненной галерее, которую он прошел и очутился в другом саду, где было меньше пальм и кустов, но всюду валялись части разо­бранных машин. На его вопрос человек в комбинезоне ткнул пальцем в угол дома. Андрес быстро взбежал по лесенке на галерею и стукнул в первую дверь.

— Входи, — сказал хозяин комнаты, к чему-то при­слушиваясь, отчего стал вдруг похож на готовую взлететь птицу. — На авениде свистки. За тобой охо­тятся?

Андрес в двух словах рассказал о столкновении в кафе.

— Вы ослы! — гневно сказал собеседник. — И это в дни, когда нужно руководить студенческой забастов­кой! Партия тебе этого не спустит, товарищ Андрес.

— Товарищ Ривера, я готов ответить. Но Рина Мар­тинес ждет.

— А если я скажу тебе, — зорко всматриваясь в Андреса, спросил Ривера,— что мне столь же нелепо рисковать явкой ради Рины Мартинес, как ей было рисковать собой и всеми вами ради неизвестного бег­леца...

— Я подчинюсь твоему решению. Я поищу другой выход.

— Ты останешься здесь.

— Товарищ Ривера!

— Ты останешься здесь. Рину Мартинес выведут другие.

...Серебристо-черная вытянутая машина везет в пре­зидентский дворец группу офицеров вместе с Хусто—Мигелем.

Имя полковника Леона во дворце известно. Часовой отдает ему честь, адъютант докладывает о нем прези­денту. Президент не один. Но упоминание о студентах подобно действию электрического тока. Студенты — слабое место Армаса. Он мнит себя любимцем студен­чества.

Аугусто Чако знает об этой слабости друга. Знает о ней и второй собеседник президента — некий Бер Линарес, которого президент мечтает поставить во главе всей жандармерии. Этого человека гватемальцы окре­стили: Бочка Желчи. В страшные годы диктаторства Убико он прославился тем, что, возглавляя тайную по­лицию, знал только три метода обращения с гватемаль­цами: слежка, арест, пуля. Еще не пришло время публично предлагать ему пост начальника тайной поли­ции, но пройдет с полгода, и президент осуществит свое намерение. А пока Бер Линарес, как и Аугусто Чако,— тайный советник президента по вопросам репрессий и душа «Комитета по защите от коммунизма».

Президент принимает полковника Леона. Полковник чувствует, что настал удобный момент заработать орден Кецаля. Он докладывает по-военному кратко, но внушительно. Группа террористов заседала в кафе, но была выслежена им, полковником Леоном, и теперь обезврежена. Арестованы главари. В операции прини­мал участие лично он, полковник, трое офицеров его группы и его воспитанник, Хусто Орральде. Да, да, сын пропавшего дона Орральде. Он, полковник, будет сча­стлив представить мальчика президенту — тем более, что решительность молодого Орральде спасла ему жизнь.

Но президента почему-то интересуют не подробности захвата террористов.

— Скажите, мой милый Леон, — с плохо скрытой тревогой спрашивает президент. — А в кафе были люди?

— Кафе было набито битком, мой президент.

— Плохо. Очень плохо, полковник, — с раздраже­нием замечает президент. — Мы только что успокоили прессу в связи с «восстанием чести», а вы преподносите ей лакомый гостинец — террористов. Что же, по-вашему, вся молодежь в меня собирается палить?

— Сеньор президент!

— Дело надо закончить тихо. Без шума. Я поручаю это вам, Линарес...

— Буду счастлив, мой президент.

— Без шума... Но, конечно, изъяв всех неблагона­дежных из учебных заведений.

Полковник Леон стоял с высокомерным видом.

— Не обижайтесь, дон Леон, — миролюбиво заме­тил президент. — Вы ведь знаете, как начался для всех нас август. И у президента есть нервы. Давайте сюда вашего мальчишку.

Как видно, президент решил задобрить полковника.

И вот Мигэль, простой газетчик из Пуэрто, сын грузчика Каверры, больше всего в жизни ненавидящий грингерос и крепко поработавший, чтоб помешать армасовцам высадиться на севере, входит в кабинет Кастильо Армаса. Он никогда не видел живого прези­дента, он видел президентов на портретах и в газетных полосах. Это первый президент, с которым Мигэль сталкивается лицом к лицу. Но вместо почтения он испытывает нечто, похожее на стыд и презрение к са­мому себе. Да, ему стыдно, что он должен смотреть на человека, в которого по долгу рабочей совести обязан плюнуть, бросить камень, выстрелить. Но ему сказали: стань у них своим...

— Тебя зовут Хусто? Здравствуй, Хусто Орральде.

— Здравствуйте, мой президент.

— Ты нам помогаешь, Хусто, — улыбнулся дон Кастильо. — Впрочем, представителю древнего рода и полагается вести себя храбро.

Мигэль поднимает глаза, и ему кажется, что улы­бающееся театральное лицо президента сейчас сузится и удлинится, темная кожа покроется чешуйчатыми пят­нами, а руки протянутся вперед — и уже не президент, а хищный аллигатор раскроет пасть и втянет Мигэля, Он стряхнул с себя оцепенение и, как мог вежливо, сказал:

— Я готов перестрелять их всех, — мысленно он тотчас поправился: «всех вас».

— Значит, мы с тобой заражены одной идеей, — пошутил Армас. — А теперь признавайся: есть у тебя желания?

«Только одно: чтобы ты убрался», — подумал Ми­гэль.

— Только одно: разыскать отца, — сказал он.

— Мой друг Аугусто Чако поможет тебе в этом. — Президент легким жестом пригласил Чако принять участие в беседе.

И вот враг номер два, которого Мигэль отлично за­помнил, хотя видел только однажды в жизни, в ночном Пуэрто, враг, убивший его друга Руфино, человек с цеп­ким взглядам удава и отточенными движениями, пожи­мает ему руку.

— Гватемальские мальчишки — моя слабость, — за­мечает Чако.

Мигэлю хочется крикнуть: «Как ты можешь так бессовестно лгать, удав!»

— Я знаю, — режет Мигэль.

— Что ты знаешь? — Чако слегка насторожился.

— Я знаю, — Мигэль выпутывается как может, — друзья сеньора президента избавят нас от красной заразы.

Президент подзывает Чако. Ему только что доста­вили ошеломляющую новость. Коммунисты передисло­цировали свои силы. В столицу ожидается приезд крупного партийного вожака, который объединит дей­ствия недовольных режимом Армаса в центральных департаментах. Его ждут многие. Фисгоны, эти поли­цейские ищейки, уверяют, что приезжего шифруют буквой «К».

— Я знаю двух бывших секретарей их Цека с именами, начинающимися «К», — заметил дон Леон. — Но оба в эмиграции.

— Я знавал еще одного парня «К», — угрюмо про­изнес Чако. — Не настигни меня лихорадка, я мог бы доложить сегодня, что его тоже нет.

— Чего вы ждете? — вдруг взвизгнул Армас. — Чтобы нас съели живьем? Вы налгали мне. Вы хотели орденов и денег. Где отряд Кондора? Где трупы?

— В болоте, — сказал дон Леон. — Я сам видел.

— В болоте? — Армас подбежал к столу и схватил испещренный бланк. — Клянусь мадонной, я все время в это верил. Но наши американские друзья прислали на днях приметы и биографию нескольких деятелей, которые представляет наибольшую опасность для на­шего дела. Зачем они не вычеркнули из этого списка вашего болотного деятеля? Зачем? — я спрашиваю. Послушайте, в каких тонах о нем пишут! Карлос Вельесер... тут еще следует пять — шесть кличек... Один из зачинщиков гватемальского рабочего движения... По профессии — пеон... Нетерпим к ЮФКО... Организо­вал переброску множества испанских беженцев в Гва­темалу... Пламенный и находчивый оратор... Умелый коммунистический агитатор. Зачем это прислано?

— Они забыли, что он остался в болоте, — вставил Леон.

— Полковник, американцы не столь забывчивы, как иные из нас!

— Мы будем искать, — наконец откликнулся Чако.

Армас уже остыл.