— Что вы хотите у меня узнать, мистер Мак–Манус? — осведомилась она, бросив выразительный взгляд на часы. Она решила не предлагать ему кофе.

— Мне бы хотелось узнать, что вы видели, — ответил он. — Просто расскажите мне всё.

— Я видела очень мало, — сказала Изабелла. — Я видела, как он падает, а потом — как его уносят на носилках. Вот и всё.

Мак–Манус кивнул:

— Да, да. Вот и расскажите мне об этом. Как он выглядел, когда падал? Вы разглядели его лицо?

Изабелла посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. Она видела лицо того молодого человека, и, как ей кажется, он тоже ее видел. Его глаза были широко раскрыты не то от удивления, не то от ужаса. Она помнила этот взгляд.

— Зачем вам знать, видела ли я его лицо? — спросила она.

— Это могло бы что–то нам сказать. Ну, вы же понимаете. Что–нибудь о том, что он чувствовал.

С минуту Изабелла пристально смотрела на своего гостя, стараясь преодолеть отвращение к его бесчувственности.

— Я не видела его лица. Простите.

— Но вы успели заметить, как он падал — отвернувшись от вас или лицом к вам?

Изабелла вздохнула.

— Мистер Мак–Манус, все случилось очень быстро, за какую–то долю секунды. Полагаю, я не очень много увидела. Просто тело, падавшее сверху, — а потом все было кончено.

— Но вы же должны были что–то заметить, — настаивал Мак–Манус. — Вы должны были что–то увидеть. Тела состоят из рук, ног и всего остального, и есть еще лицо. Мы видим не только целое, но и отдельные детали.

Изабелла подумала, не попросить ли его удалиться, и решила, что именно так и поступит через пару минут. Но тут Мак–Манус вдруг переключился на другую тему.

— Что случилось после? — спросил он. — Что вы делали?

— Я спустилась по лестнице, — ответила она. — В партере стояли люди. Все были в шоке.

— А потом вы увидели, как его выносят?

— Да.

— И тогда–то вы и увидели его лицо?

— Полагаю, что так. Я видела, как его выносят на носилках.

— И что же вы сделали потом? Вы сделали что–нибудь еще?

— Я пошла домой, — резко произнесла Изабелла. — Я дала показания полиции, а потом пошла домой.

Мак–Манус снова начал играть своим карандашом.

— И это всё?

— Да, — ответила Изабелла.

Мак–Манус что–то записал себе в блокнот.

— Как он выглядел на носилках?

У Изабеллы кровь застучала в висках. Нет никакой необходимости, чтобы она терпела это и дальше. Он гость — в некотором роде — у нее в доме, и если она не желает больше обсуждать с ним этот вопрос, то может просто попросить его удалиться. Она глубоко вздохнула.

— Мистер Мак–Манус, — начала она, — я действительно считаю, что не имеет смысла вдаваться в подробности. Не вижу, каким образом они могут повлиять на отчет об этом происшествии, который вы опубликуете. Молодой человек упал и разбился насмерть. Я полагаю, этого вполне достаточно. Нужно ли вашим читателям знать то, как он выглядел, когда падал? Чего они ожидают? Что он смеялся, когда падал? Что он держался молодцом, когда его уносили? А его родители — чего вы ожидаете от них? Что они сражены этим несчастьем? Право, как удивительно!

Мак–Манус рассмеялся.

— Не учите меня, как выполнять мою работу, Изабелла.

— Вообще–то миз[6] Дэлхаузи.

— О, конечно, миз Дэлхаузи. Старая дева, блюстительница нравов. — Он сделал паузу. — Это удивительно. Вы же привлекательная женщина, сексуальная, если позволите.

Она обожгла его яростным взглядом, и он опустил глаза на свою записную книжку.

— Мне нужно заняться своими делами, — сказала она вставая. — Вы позволите?

Мак–Манус захлопнул блокнот, но остался сидеть.

— Вы только что прочитали мне небольшую лекцию о том, как должна вести себя пресса, — сказал он. — Полагаю, вы имеете на это право. Но жаль, что ваш собственный авторитет несколько подмочен.

Она взглянула на него в недоумении, не зная, как понимать это замечание.

— Дело в том, что вы солгали, — продолжал Мак–Манус. — Вы сказали, что пошли домой, в то время как мне случайно стало известно, из бесед с полицией и кое с кем еще, что вы поднялись наверх. Кое–кто видел, как вы смотрели вниз как раз с того места, откуда он упал. Но вы весьма осторожно обошли это молчанием, беседуя со мной. Фактически вы сказали, что пошли домой. Интересно, зачем вам понадобилось мне лгать.

Изабелла поспешно ответила:

— У меня не было причин рассказывать вам об этом. Это не имеет никакого отношения к несчастному случаю.

— В самом деле? — насмешливо произнес Мак–Манус. — А что если я скажу, что, по моему мнению, вы знаете об этом происшествии больше, нежели делаете вид? Вы не думаете, что я вправе прийти сейчас к такому выводу?

Изабелла подошла к двери и с многозначительным видом распахнула ее.

— Я не должна терпеть это в своем собственном доме, — заявила она. — Не будете ли вы так любезны удалиться?

Мак–Манус не спеша поднялся.

— Разумеется, — сказал он. — Это же ваш дом. И у меня нет никакого желания злоупотреблять вашим гостеприимством.

Пройдя в холл, Изабелла открыла входную дверь. Мак–Манус последовал за ней, задержавшись на минуту, чтобы рассмотреть одну из картин.

— У вас полно красивых вещей, — заметил он. — И все это потому, что у вас денег куры не клюют, не так ли?

Когда у тебя плохое настроение, нужно осторожно обращаться с перцем: от досады можно всыпать слишком много и безнадежно испортить ризотто. После общения с Мак–Манусом ей казалось, что ее облили грязью, — такое чувство у нее неизбежно возникало, когда приходилось беседовать с тем, чьи взгляды на жизнь были совершенно аморальными. Таких людей удивительно много, подумала Изабелла, и они стали обычным явлением — эти люди, кому чужда сама идея морали. Особенно ужаснуло ее в Мак–Манусе то, что он намеревался побеседовать с родителями, горе которых значило для него меньше, нежели желание публики посмаковать чужие страдания. Она содрогнулась. По–видимому, им никто не хочет помочь; никто не готов сказать: «Оставьте в покое этих несчастных людей».

Она помешала ризотто, попробовав его, чтобы определить, удалось ли блюдо. Жидкость от вымоченных свинух придала рису приятный аромат, и это было прекрасно. Скоро она поставит это блюдо в духовку и оставит там до тех пор, пока Кэт и Тоби не усядутся вместе с ней за стол. А пока что нужно было еще приготовить салат и откупорить бутылочку вина.

Она уже немного успокоилась, когда зазвонил дверной звонок и появились ее гости. Вечер был прохладный, и на Кэт было длинное коричневое пальто, подаренное ей Изабеллой на день рождения в прошлом году. Сняв его, она положила пальто на стул в холле, оставшись в длинном красном платье. Тоби, высокий молодой человек, на пару лет старше Кэт, был в темно–коричневом твидовом пиджаке и банлоне. Изабелла взглянула на его брюки из вельвета цвета давленой земляники — нечто подобное она и ожидала увидеть на нем. В этом отношении он никогда ее не удивлял. Я должна попытаться, подумала она. Должна попытаться полюбить его.

Кэт принесла с собой нарезку семги, с которой отправилась на кухню. Изабелла пошла туда вместе с племянницей, а Тоби ждал их в гостиной.

— Тебе немножко лучше? — спросила Кэт. — Сегодня утром ты казалась такой несчастной…

Изабелла взяла из рук племянницы нарезку и сняла с нее фольгу.

— Да, — ответила она. — Мне гораздо лучше. — Она не упомянула о визите журналиста — отчасти потому, что ей не хотелось, чтобы подумали, будто она зациклилась на этой теме, отчасти потому, что ей хотелось выбросить это из головы.

Они выложили семгу на блюдо и вернулись в гостиную. Тоби стоял у окна, заложив руки за спину. Изабелла предложила гостям напитки из бара. Когда она передала Тоби бокал, он поднял его и обратился к Изабелле с тостом на гаэльском языке:

— Slàinte.[7]

Изабелла неохотно подняла свой бокал. Она была уверена, что «sláinte» — единственное слово на гаэльском, которое знает Тоби. Ей не нравилось, когда в один язык вклинивают слова из другого; pas du tout.[8] И она пробормотала себе под нос: