тературе таким низким лишь для того, чтобы высокое стало
еще выше, еще более достойно уважения!
Нам любопытно бы знать, каким мелочным страстишкам,
мелочным обидам, какой жалкой зависти — из-за места, отве
денного нами такому-то или такому-то, — обязаны мы тем, что
автор «Мертвого осла» открещивается от нашей книги и стыд
ливо ужасается ею. Но дело в том, что этот человек, в котором
фальшиво все — от фраз до рукопожатий, от стиля и до самой
совести, — ужасается правды, иначе бы его так не бесил правди
вый показ действительного. Это — единственная разносная
статья за всю нашу литературную жизнь, не оставившая в нас
ни малейшей горечи...
31 января.
«Господин редактор!
Позвольте нам ответить в нескольких словах на статью, лю
безно посвященную нашей книге «Литераторы» критиком, кото
рый своими строгими высказываниями только делает честь лю
бой работе и уже премногим обязал нас в прошлом, — господи
ном Жюлем Жаненом.
Фельетон в «Журналь де Деба» от 30 января представляет
нашу книгу якобы отражающей только одно отвратительное в
литературе, грязь, развращенность, нездоровое воображение,
предательство и измены деятелей пера.
Наша же книга — в чем мы по совести уверены — совсем не
похожа на такое едкое, безжалостное и обезнадеживающее про
изведение.
Если она касается того, что порочит литературную профес
сию, касается людей, ее компрометирующих, то ведь она гово
рит также о благородных чувствах, о возвышенных умах, кото-
232
рыми литература может гордиться. Если книга резко осуждает
пороки и низости, она приветствует в то же время величие, пре
данность, молчаливый героизм, нравственные силы, таящиеся
в литературном мире. Уничтожая охвостье и наемников этой
армии, она славит ее знаменосцев и солдат. И таким противо
поставлением сцен и персонажей авторы романа, по своему
глубокому убеждению, не нанесли ущерба доброму имени той
великой литературной корпорации, к коей сами имеют честь
принадлежать.
Примите, господин редактор, уверения в нашем неизмен
ном почтении.
Эдмон и Жюль де Гонкуры».
Четверг, 2 февраля.
Сталкиваюсь у Жюли с Абу, по привычке он разом выпа
ливает мне свои поздравления *. Абу, смахивающего на ма
ленькую обезьянку, сопровождает нечто вроде медведя: его
fidus Achates 1, Сарсе де Сюттьер, здоровенный, неотесанный
мужлан с грубыми ручищами и грубыми ножищами, грубым и
тяжелым провинциальным выговором; он низко кланяется,
услышав мое имя, поздравляет меня, затем, снова влезая в свою
шкуру критика, говорит, что в нашей книге слишком уж много
ума, слишком густо («Вот именно, слишком густо», — он, ка
жется, в восторге от своего словца), что мы недостаточно пом
ним о рядовом читателе и провинция нас не поймет... Я до
вольно резко обрываю эти плоские теории, эту пошлятину:
«Писать на публику? Но разве любой почетный успех, завид
ный успех прочной славы не насиловал вкусов публики, не соз
давал ее для себя, не заставлял ее считаться с ним? Возьмите
все великие произведения, — они поднимают читателя до себя,
а не опускаются до него... А затем, о какой публике речь?
О публике из кофейни «Варьете» или Кастельнодари, о публике
вчерашнего вечера или завтрашнего утра? Все это рутина».
Спрашиваю у Абу, не запретят ли из-за его рассказа о дуэли
продажу «Фигаро» на улицах. «Да, — отвечает Абу, — Билло
при мне велел Ла Героньеру написать приказ; а вечером, за обе
дом у принцессы Матильды, я громко, чтобы вынудить у
Ла Героньера ответ, спросил его, когда он отправит свой приказ.
Он отвечал: «Завтра»... Сегодня я рассказал об этом Фульду,
и тот заметил: «Задержал приказ Моккар, или префект поли-
1 Верный Ахат ( лат. ) *.
233
ции, Вильмессан держит его на веревочке...» И Абу добавляет:
«Не представляете вы себе, что такое правительство. Непотреб
ная компания».
Произведения Уссэ напоминают мне сувенирчики розового
дерева, изделия кустарей Сент-Антуанского предместья, с севр
скими дощечками, разрисованными, как парфюмерные кар
тинки. < . . . >
Суббота, 4 февраля.
Иду в «Деба» узнать судьбу маленького, в десять строчек,
нашего ответа на восемнадцать колонок Жанена, где мы, в об
щем, просто выразили уверенность, что не задели чести лите
ратуры, противопоставляя истинный труд литературному ремес
ленничеству, а знаменосцев — обозникам этой армии. «Су
дарь, — говорит мне г-н де Саси, — ваш ответ появится, если вы
этого требуете: это ваше право. Но я вас откровенно предупреж¬
даю, что «Журналь де Деба» никогда больше не станет говорить
о вас». Это слишком дорогая цена, и я забираю свое письмо
обратно. Вот к чему сводится в наиболее почтенной газете на
шего времени право выступить с ответом.
Гаварни явился к обеду. Он героически решается пойти с
нами на бал в Оперу. Едва переступив порог, просит бумаги и
записывает какие-то математические штучки, придуманные по
дороге. Говорит нам: «Я родился совсем молодым, я и сейчас
еще совсем молод. Только мозг у меня — стариковский...»
По поводу бала вспоминаем о Шикаре, настоящее имя кото
рого — Александр Левек. Вход стоил пятнадцать франков. Про
пускали строго, Шикар сам стоял на контроле и лично встречал
каждого. В основном пускал коммерсантов. Был настолько не
сговорчив, что не хотел пропустить Кюрме, редактора «Фран
цузов», где была напечатана статья, прославившая Шикара и
посетителей его бала на всю Европу *.
Гаварни сводил туда раз Бальзака; тот, усевшись на бан
кетку, в своем белом монашеском одеянии, с маленькими искро
метными глазками, раблезианским лицом, подняв свой носик-
картошку, разглядывал все вокруг.
Знаменитые танцоры, это прежде всего Брунсвик, хотя он
почти и не танцевал, только ходил взад и вперед, делая вид,
что крутит шарманку; а хохотали до слез. Женщины сомни
тельного свойства, из борделей и т. п. ... Иной раз бывала ме
жду ними и потасовка; мужчины не дрались никогда. Ярост
ные танцы, женщины так и прилипали к своим партнерам.
234
Шикар отплясывал в каске, украшавшей Марти в «Отшель
нике» *. Большой потехой считалось напоить муниципальных
гвардейцев, стоящих на страже у входа, посдирать с них каски
и танцевать в них.
Кабинеты, куда отправлялись до и после ужина. Огромный
стол, накрытый в танцевальном зале.
Самый смешной и гнусный среди всех — Дуве, ювелир Пале-
Рояля, распевающий с гитарой песенку о парижском гамене.
Шикар, солидный банкир, связанный с кожевенной торгов
лей, жил тогда с маленькой честной гризеткой, даже не подо
зревавшей, что это тот самый знаменитый Шикар.
Ведем Гаварни поглядеть на Леотара. Затем, после Цирка,
пьем грог в плохонькой кофейне, где Гаварни с восхищением
рассказывает нам о трудах Био, о его книгах по математике, в
которых фигуры отсутствуют.
И вот мы в Опере, подымаемся по лестнице на бал, где Га
варни не бывал уже пятнадцать лет. Вот он идет со
мной под руку, затерявшись в этой толпе, он, Гаварни, неузнан
ный в своем королевстве король, имевший полное право ска
зать: «Карнавал — это был я» *.
Он пришел сюда, чтобы приобщиться к нынешним маска
радным выдумкам, к новым модам в области нелепого. Подни
маемся в ложу и целый час смотрим на танцы и маски; Га
варни, кажется, тщательно изучает новые костюмы: почти все
танцорки в детских платьицах выше колена, которые оставляют