— Везет кому-то. На море едут, — с сожалением произнес брат. Нам теперь долго моря не видать.

— Не расстраивайся, я думаю долго держать не будут. Ну, год, может, быть два.

— Нет, Шурик. Меня продержат три года, а тебя и того больше, — уверенно сказал брат. — Помнишь, я тебе говорил, что от Толика записку получил. Откуда он это мог знать?

Я смутно помнил, что брат мне что-то об этом сообщал очень давно, но я просто знал Толика, мастера на выдумки. Неужели следователь Ефимов уже тогда знал, сколько нам придется сидеть в спецбольнице, и сказал об этом Анатолию.

— Увидишь… Так оно и будет, — произнес брат. За окном послышались команды, лай собак. Конвой в вагоне забегал.

— Первый, второй, — начал отсчет заключенных конвой.

На Холодную Гору, харьковскую тюрьму, прибыли совершенно мокрые от пота. Шмон (обыск) прошел быстро. Нас с братом даже не заставили раздеваться, только проверили карманы, а рюкзаки пропустили через рентген. Я такого чуда нигде раньше не видел. С контролером мы вышли во двор и прошли вдоль построек с выбеленными стенами.

Заключенные из хозобслуги сидели в тени, прячась от солнца. Они вскочили по стойке «смирно», пропустили нашего контролера и снова сели.

После бани мы получили постели и поднялись по лестнице на второй этаж. В камере нас радушно встретили два её обитателя. Одного звали Сашка Комар, а другого — Игорь Пинаев. Игорь сам шил и продавал джинсы незаконно, а сидел здесь за любовь к азартным играм. Оба сидели в этой камере уже несколько месяцев в ожидании разнорядок быть отправленным в больницы. Сашка Комар попался за кражу шести тысяч рублей из магазина. Суд признал его невменяемым и присудил лечение в больнице общего типа.

Игорь, как и Комар, всячески «косил» (симулировал болезнь) на медэкспертизе. Его тоже признали невменяемым, но после лечения в больнице специального типа, должны были судить.

— Идиот я! Зачем я на это поддался! — стал рассказывать нам Игорь, как он дурковал на экспертизе. — Я представить себе не мог, что они меня в «Днепр» на спец. запихают.

Зато Сашка Комар браво хвалился, как ему удалось врачей обвести вокруг пальца. Он уже не раз сидел в лагере за воровство, однако на этот раз ему особый режим грозил, как рецидивисту.

— Зачем ты украл в магазине деньги, куда ты их дел? — спрашивали меня врачи, — рассказывал Сашка. — Я не вор! Я просто одолжил их у продавца. Продавец — очень хороший парень, но он бы мне денег не дал для моей великой цели, поэтому я их одолжил, а деньги я платил ученым, и они должны были построить мне радиопередатчик для управления мужем моей сестры, который её бьёт и обижает, — вот это я им постоянно как грампластинка повторял изо дня в день.

Шли дни. Наши новые знакомые были такими же «психами» как и мы с братом. Каждый день кормушка открывалась и появлялся врач.

— На что жалуетесь, больные? — спрашивал он.

Мы уже знали, что сейчас начнется представление Комара и он обязательно выкинет что-то новенькое. Перед приходом врача он втер себе под глазом графит от карандаша. Получился вполне натуральный синяк. Врач сразу обратила внимание на него.

— Кто побил тебя?

Сашка сделал серьёзную мину и жалобным голосом запричитал:

— Николай, молодой парень, в шестьдесят два года жену ящуром заразил, а сам застрелился.

— Что, что? Какой Николай? — переспросила врач.

— Николай, молодой парень, шестьдесят два года, — повторял Сашка слово в слово.

Врач сунула ему две горошки аминазина, хлопнула дверцей кормушки и пошла дальше. Сашка бросал таблетки в унитаз и, глядя на нас хохотал.

3 июня нас вызвали на этап. Мы прощались со своими сокамерниками, с которыми так хорошо провели время.

Они были местными, и им родственники, как больным, постоянно приносили продуктовые передачи. Они по-братски делились с нами, иначе нам пришлось бы есть тюремную баланду. Стоит сказать отдельно о здешней еде: нет равных поварам Харьковской тюрьмы, такую гадкую еду вы нигде больше не найдете.

В Днепропетровск на этап шло несколько человек и в «воронке» было не так тесно, хотя мне с братом было все ровно, нас всегда сажали в одиночные боксики. В вагоне Миша сразу запрыгнул на вторую полку и лег.

— За границу захотели, братцы-акробаты? — подошел к нам прапорщик и, не дожидаясь ответа, пошел дальше.

Это немного удивило солдата-конвоира.

— Вы оба сумасшедшие?! — как бы не веря документам, переспросил он. — Я бы так не сказал, — ответил он сам себе.

Ему было интересно знать, как мы перешли границу, а мне было приятно рассказать ему о наших похождениях.

После моего рассказа солдат-конвоир сам предлагал принести нам воды и передавал продукты от Карлена из соседней камеры.

Карлен был армянином. На вид ему было под пятьдесят. Он был одет в очень приличный костюм, что сразу бросалось в глаза. Как и мы он шел на Днепропетровский спец. Он провёл 19 лет в политических лагерях Потьмы и три года в Сычевской спецбольнице. За стенкой от Карлена сидели девушки-малолетки. В течение шести часов он склонял советскую власть и её вождей по всем падежам. Девчонки слушали внимательно Карлена и теперь, когда поезд подъезжал к Днепропетровску, малолетки на весь вагон проклинали вождя «великой революции», понося его матом.

За окном стояла ночь. Поезд остановился. Приехали. Днепропетровск.

Машина ехала по пустым улицам ночного города.

В Днепропетровской тюрьме конвой выгрузил заключенных, и через минуту машина остановилась у других ворот.

— Выходи! — приказал солдат-конвоир, держа в руках папки с нашими документами. Прожектор сторожевой вышки ярко освещал узкий проход между двумя высокими железными воротами, где стояла машина.

Карлен, я и Миша, следуя за конвоиром вошли в узкий двор. С одной стороны был высокий ярко освещенный забор, с другой — высокое четырехэтажное здание больницы. Металлическая лестница вела внутрь помещения. В коридоре за пробитым в стене окном находилась дежурная комната. Вид был удручающий. Цементный пол был весь в выбоинах, стены обшарпаны и выкрашены в какой-то непонятный серый цвет. Солдат-конвоир доложил о нас и быстро вышел.

Наша московская сопровождающая молча стояла напротив нас, дымя папиросой в ожидании дежурного. Карлен был рядом со своим сопровождающим. Из дежурной комнаты вышел толстый с неприятным лицом человек в военной форме. Он прошел, не торопясь, мимо каждого из нас пристально рассматривая, затем принял дела.

Вдруг наша сопровождающая стала громко говорить, обращаясь к дежурному и к подошедшим надзирателям:

— Посмотрите на них, посмотрите! Какие они сумасшедшие? Разве они больные? Ну захотели мир посмотреть, так что их сюда значит? — держа дымящуюся сигарету она пальцем указывала на меня и брата.

Надзиратели стояли и смотрели на неё в полном недоумении.

— Посмотрите на этого! — показала она на Карлена, — разве можно их сравнить с ним? И за что их только привезли сюда? За что?

Сопровождающая уже не говорила, а кричала и хотела получить ответы на свои вопросы. От её крика, её слов, мне стало так тяжело на душе, и только сейчас я понял, что мы попали в очень страшное заведение.

Брат молча смотрел на меня печальными глазами. Сопровождающая всё еще нервно что-то говорила, когда мы взяли свои вещи и стали уходить.

— Ребята, держитесь! Не вздумайте вздернуться или травиться! — по её лицу текли слезы. — Не вздумайте бежать или вам никогда не выбраться отсюда! Вы поняли?! — кричала она нам вдогонку.

Брат, как и я, был потрясен её словами. Что её заставило так говорить? Её работа — сопровождать людей, совершивших преступления. Ей должно быть всё безразлично, но она хорошо знала, что происходило внутри этой больницы. Ни у меня, ни у брата даже и мысли не было о самоубийстве или побеге.