— Вот кюре — типичный репетитор… — вставил Жакмор.

— Я не очень религиозна, так чего ради мои дети должны быть религиозными?

— Думаю, что с этим кюре им бояться нечего, — возразил Жакмор. — У него довольно здравые представления о религии, и вероятность обращения детей в веру минимальна.

— Кюре утруждать себя не станет, — отрезала Клементина, — а вопрос остается открытым. Им придется ходить в деревню.

— Но в конце концов, — заметил Жакмор, — если так подумать, по этой дороге машины никогда не ходят. Даже если и ходят, то совсем редко.

— Вот именно, — подхватила Клементина. — Так редко, что теряешь бдительность, и если случайно проедет редкая машина, это будет еще опаснее. При одной мысли об этом меня бросает в дрожь.

— Вы рассуждаете как Святой Делли, — сказал Жакмор.

— Перестаньте издеваться, — осадила его Клементина. — Нет, в самом деле, я не вижу другого выхода: я буду сопровождать их туда и обратно. Что же вы хотите, если любишь детей, приходится идти на какие-то жертвы.

— Вы жертвовали куда меньше, когда бросали их без полдника и уходили карабкаться по скалам, — ввернул Жакмор.

— Я этого не помню, — возразила Клементина. — Но если я это и делала, то, значит, была нездорова. А вы могли бы об этом и не вспоминать. Это было еще при Ангеле; уже одно его присутствие выводило меня из себя. Но теперь все изменилось, и ответственность за их воспитание полностью лежит на мне.

— Вы не боитесь, что они станут слишком зависимыми от вас? — смущенно спросил психиатр.

— Что может быть естественнее? Дети заменяют мне все, в них смысл всей моей жизни; и вполне естественно, что они привыкают полагаться на меня при любых обстоятельствах.

— Но несмотря на все, — сказал Жакмор, — мне кажется, вы преувеличиваете опасность… При желании вы будете видеть ее повсюду; ну, вот, например… меня удивляет, что вы разрешаете им пользоваться туалетной бумагой; они могут поцарапаться, и кто знает, вдруг женщина, заворачивающая рулон, отравила свою семью мышьяком, предварительно взвесив точную дозу на первом попавшемся листе бумаги, этот лист пропитывается ядом и представляет большую опасность… при первом же прикосновении один из ваших мальчуганов падает без чувств… Вы бы еще им задницы вылизывали…

Она задумалась.

— А знаете, — протянула она, — животные проделывают это со своими детенышами… может быть, по-настоящему хорошая мать должна делать и это…

Жакмор посмотрел на нее.

— Я полагаю, что вы действительно их любите, — серьезно сказал он. — И если как следует подумать, то эта история с мышьяком" представляется вполне вероятной.

— Это ужасно, — всхлипнула Клементина и разрыдалась. — Я не знаю, что делать… не знаю, что делать…

— Успокойтесь, — сказал Жакмор, — я вам помогу. Я только сейчас понял, насколько эта проблема сложна. Но все уладится. Поднимайтесь к себе и ложитесь.

Она направилась к лестнице.

— Вот это страсть, — сказал себе Жакмор, выходя на дорогу.

Ему захотелось как-нибудь ее испытать. Но пока оставалось лишь за ней наблюдать.

Между тем некая мысль не давала ему покоя; и как же ее сформулировать? Мысль неопределенная. Неопределенная мысль. В любом случае, было бы интересно узнать, что об этом думают сами дети. Но время пока еще терпело.

Они играли на лужайке под окнами материнской комнаты. Клементина все реже и реже разрешала им удаляться от дома. Вот и сейчас она не спускала с них глаз, следила за их жестами, угадывала выражение их лиц. Жоэль казался менее подвижным, чем обычно, вяло плелся, еле успевая за остальными. В какой-то момент он остановился, пощупал свои штанишки и растерянно посмотрел на братьев. Они принялись пританцовывать вокруг него, словно он сообщил им что-то очень смешное. Жоэль начал тереть кулаками глаза, было видно, что он заплакал.

Клементина выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и в считанные секунды очутилась на лужайке.

— Что с тобой, моя радость?

— Живот болит! — плаксиво протянул Жоэль.

— Что ты ел, мой ангелочек? Эта идиотка опять тебя накормила какой-то гадостью?

Широко расставив ноги, Жоэль вбирал в себя живот и выпячивал попу.

— Я обкакался! — выкрикнул он и расплакался. Ситроэн и Ноэль скорчили презрительные рожи.

— Молокосос! — процедил Ситроэн. — Он все еще делает в штаны.

— Молокосос! — повторил Ноэль.

— Что же вы?! — пристыдила их Клементина. — Будьте с ним поласковей! Он не виноват. Пойдем, мой хороший, я тебе надену чистые красивые штанишки и дам ложечку опиумного эликсира.

Ситроэн и Ноэль замерли от удивления и зависти.

Обласканный Жоэль поплелся за Клементиной.

— Ничего себе! — высказался Ситроэн. — Он делает в штаны, и ему еще дают умного ликсиру.

— Да, — согласился Ноэль. — Я тоже хочу.

— Я попробую какнуть, — сказал Ситроэн.

— Я тоже, — сказал Ноэль.

Они поднатужились, покраснели от напряжения, но ничего не получилось.

— Я не могу, — сказал Ситроэн. — Только чуть-чуть писнул.

— Ну и ладно, — сказал Ноэль. — Не будет нам ликсира. Зато спрячем медвежонка Жоэля.

— Вот это да! — произнес Ситроэн, удивившись непривычному красноречию Ноэлл. — Хорошая мысль, но нужно так спрятать, чтобы он не нашел.

Ноэль наморщил лоб. Он думал. В поисках удачной идеи оглянулся по сторонам. Ситроэн от брата не отставал; он лихорадочно подгонял свои серые клеточки.

— Смотри! — воскликнул он. — Там!

«Там» оказалось пустым местом, где служанка сушила белье. У одного из белых столбов с натянутой железной проволокой стояла стремянка.

— Спрячем на дереве, — решил Ситроэн. — Возьмем стремянку Белянки. Быстро, пока Жоэль не вернулся!

Они рванули изо всех сил.

— Но, — прокричал на бегу Ноэль, — он тоже может ее взять…

— Нет, — ответил Ситроэн. — Вдвоем мы сможем оттащить стремянку, а он — в одиночку — не сможет.

— Думаешь? — спросил Ноэль.

— Сейчас увидишь, — сказал Ситроэн. Они подбежали к стремянке. Она оказалась больше, чем они думали.

— Главное, не уронить ее, — сказал Ситроэн, — иначе потом не сможем ее поставить. Шатаясь, они потащили лестницу.

— Ох, тяжелая! — выдохнул Ноэль через метров десять.

— Давай быстрее, — поторопил его Ситроэн. — Сейчас Белянка вернется.

— Вот! Теперь ты чистенький, — сказала Клементина и бросила в горшок комок ваты. Подмытый Жоэль не оборачивался; мать продолжала стоять на коленях у него за спиной. Помедлив, она нерешительно попросила: «Нагнись, моя радость».

Жоэль нагнулся, упираясь руками в колени. Она нежно взяла его за ягодицы, раздвинула их и начала лизать. Тщательно. Самозабвенно.

— Что ты делаешь, мама? — удивленно спросил Жоэль.

— Я тебя мою, мое сокровище, — ответила Клементина, прервав процесс. — Я хочу, чтобы ты был таким же чистым, как детеныш кошки или собаки.

В этом не было ничего унизительного. Наоборот, это казалось таким естественным. Какой же болван этот Жакмор! Ему этого не понять. Хотя это такой пустяк. По крайней мере, она будет уверена, что они ничего не подхватят. Поскольку она их любила, ничто из того, что она делала, не могло им навредить. Ничто. Если уж совсем начистоту, она должна была бы их полностью вылизывать, не подмывая до этого.

Она поднялась и стала задумчиво натягивать на Жоэля штаны. Открывались новые перспективы.

— Ступай к своим братьям, золотко мое, — сказала она.

Жоэль выбежал из комнаты. Спустившись по лестнице, он засунул палец в штаны, провел им между ягодиц, поскольку там было влажно. Пожал плечами.

Клементина медленно вернулась к себе в комнату. В конце концов, вкус был не из приятных. Сейчас самое время для кусочка бифштекса.

Вылизывать их полностью. Да.

Сколько раз она себе говорила, что оставлять их в ванной — в высшей степени опасно. Стоит только отвлечься. Повернуть голову, например, наклониться за мылом, выскользнувшим из рук и улетевшим на недосягаемое расстояние, чуть ли не за раковину. И в этот момент — сильно подскакивает давление в трубах, поскольку в резервуар неожиданно падает раскаленный метеорит, ему удается проскочить в главную трубу и не взорваться из-за сумасшедшей скорости; но, застряв в трубе, он начинает гнать нагревающуюся воду, и девятый вал (девятый вал: какое красивое сочетание) стремительно несется по трубам, и воды прибывает все больше и больше, так что, наклонившись за мылом… — кстати, это настоящее преступление, продавать мыло такой формы: овальной, обтекаемой, которое может выскользнуть в два счета — раз, два — и улететь куда угодно, и даже, плюхнувшись в воду, брызнуть каким-нибудь микробом в нос ребенку. Итак, вода все прибывает, уровень поднимается, дитя может испугаться, открыть рот, захлебнуться — возможно, насмерть, — посиневшее личико, отсутствие воздуха в легких…