Вдруг земля в середине треугольника провалилась. Из образовавшейся дыры показалась крохотная белая рука, за ней другая. Пальцы уцепились за края отверстия, и на поверхности появилась светлая фигурка сантиметров в десять ростом. Это была маленькая девочка с длинными белыми волосами. Дюймовочка послала каждому из тройняшек по воздушному поцелую и начала танцевать. Она покружилась несколько минут, не преступая границ треугольника. Потом внезапно остановилась, посмотрела на небо и ушла под землю так же быстро, как появилась. На месте трех самоцветов остались обычные маленькие камешки. Ситроэн встал и раскидал соломинки.

— Мне надоело, — объявил он. — Поиграем во что-нибудь другое.

Жоэль и Ноэль вновь принялись копать.

— Я уверен, что мы еще много чего найдем, — сказал Ноэль.

При этих словах его лопатка наткнулась на что-то твердое.

— Какой здоровый, — удивился он.

— Покажи! — сказал Ситроэн.

Он лизнул красивый желтый камень с блестящими прожилками, чтобы проверить на вкус то, что показалось привлекательным на вид. Земля заскрипела под языком. Было почти так же вкусно, как и красиво. В углублении камня приклеился маленький желтый слизняк. Ситроен посмотрел на него и пояснил:

— Это не тот. Ты, конечно, можешь его съесть, но это ничего не даст. Чтобы взлететь, нужен голубой.

— А бывают голубые? — спросил Ноэль.

— Да, — ответил Ситроэн.

Ноэль попробовал слизняка. Вполне съедобно. Уж во всяком случае лучше чернозема. Мягкий. И скользкий. В общем, хороший.

Тем временем Жоэль просунул черенок лопатки под тяжелый валун и приподнял его. Два черных слизняка.

Одного он протянул Ситроэну, который с интересом осмотрел добычу и тут же отдал ее Ноэлю. Второго Жоэль попробовал сам.

— Так себе, — сообщил он. — Как тапиока.

— Да, — подтвердил Ситроэн, — но вот голубые — действительно вкусные. Как ананас.

— Правда? — спросил Жоэль.

— А потом — раз — и полетел, — добавил Ноэль.

— Сразу не летают, — обрезал Ситроэн. — Сначала нужно поработать.

— Вот было бы здорово, — размечтался Ноэль, — сначала поработать, найти парочку голубых и сразу же полететь.

— О! — воскликнул Жоэль, продолжавший все это время копать. — Я нашел красивое молодое зерно.

— Покажи, — сказал Ситроэн.

Зерно было огромное, величиной с грецкий орех.

— Нужно на него плюнуть пять раз, — сказал Ситроэн, — и оно прорастет.

— Точно? — спросил Жоэль.

— Точно, — ответил Ситроэн. — Но его нужно положить на влажный листок. Жоэль, принеси листок.

Из зерна выросло крохотное деревце с розовыми листочками.

Между его звенящими серебряными ветвями порхали певчие птички. Самая крупная из них была не больше ногтя на мизинце Жоэля.

— Шесть лет, три дня и два часа назад я приехал в это чертово место, чтобы похоронить себя заживо, — жаловался Жакмор своему отражению в зеркале.

Борода сохраняла среднюю длину.

Жакмор уже собирался уходить, когда в коридоре появилась Клементина. В последнее время он ее почти не видел. В последние месяцы. Дни утекали так постоянно и незаметно, что он терял им счет. Клементина его остановила.

— Куда это вы собрались?

— Как всегда, — ответил Жакмор. — К своему старому другу Сляве.

— Вы продолжаете его психоанализировать? — спросила она.

— Гм… да.

— Так долго?

— Я должен провести полный психоанализ.

— У вас, по-моему, голова распухла, — заметила Клементина.

Он немного отодвинулся назад, почувствовав в ее дыхании явный запах гнили.

— Возможно, — согласился психиатр. — Зато Слява становится все прозрачнее и прозрачнее, и это начинает меня беспокоить.

— Да уж, не радует, судя по вашему виду, — продолжала Клементина. — А ведь вы так долго искали подходящую кандидатуру!

— Все мои кандидатуры отпали одна за другой, — сказал Жакмор. — Так что пришлось довольствоваться Слявой. Но, смею вас заверить, содержимое этой черепной коробки ни одного психоаналитика не обрадует.

— Вам еще долго? — поинтересовалась Клементина.

— Что?

— Ваш психоанализ продвинулся далеко?

— Да, не близко, — ответил Жакмор. — Вообще-то я с беспокойством ожидаю того момента, когда смогу дойти до самых мельчайших деталей. Но все это неинтересно. А вы, что с вами сталось? Вас совсем не видно в столовой. Ни в обед, ни в ужин.

— Я ем в своей комнате, — с удовлетворением произнесла Клементина.

Ах, вот как? — отозвался Жакмор.

Он оглядел ее фигуру.

— Кажется, вам это пошло на пользу, — промолвил он.

— Теперь я ем только то, на что имею право, — сказала Клементина.

Жакмор отчаянно искал тему для разговора.

— А как настроение, хорошее? — невпопад спросил он.

— Даже не знаю. Так себе.

— А что такое?

— Честно говоря, я боюсь, — пояснила она.

— Чего именно?

— Я боюсь за детей. Постоянно. С ними может случиться невесть что. И я это себе представляю. Причем ничего сложного я не выдумываю; я не забиваю себе голову чем-то невозможным или несуразным; нет, но даже простого перечня того, что может с ними произойти, достаточно, чтобы свести меня с ума. И я не могу избавиться от этих мыслей. Разумеется, я даже и не думаю о том, что им угрожает вне сада; к счастью, они еще не выходят за его пределы. Пока я стараюсь не думать дальше ограды, у меня и без этого голова идет кругом.

— Но они ничем не рискуют, — сказал Жакмор. — Дети более или менее осознают, что для них хорошо, и почти никогда не ошибаются в своих поступках.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен, — сказал Жакмор. — Иначе ни вы, ни я здесь сейчас не находились бы.

— Пожалуй, — согласилась Клементина. — Но эти дети так отличаются от других.

— Да, конечно.

— И я так их люблю. Я так их люблю, что передумала обо всем, что может с ними случиться в этом доме и в этом саду, и это начисто отбило у меня сон. Вы даже не можете себе представить, как все опасно. И какое это испытание для матери, которая любит своих детей так, как их люблю я. А в доме столько дел, —и я не в состоянии все время за ними ходить и присматривать.

— А служанка?

— Она глупа, — сказала Клементина. — С ней они в еще большей опасности, чем без нее. Она ничего не чувствует, и я предпочитаю держать детей как можно дальше от нее. Она совершенно безынициативна. Вот как выйдут они со своими лопатками в сад, и начнут копать, и докопаются до нефтяной скважины, и нефть как брызнет и затопит их всех, а служанка и сделать ничего не сможет. Меня просто трясет от ужаса! Ах! Как я их люблю!

— Да, действительно, вы в своих предвидениях учитываете все, — отметил Жакмор.

— Меня волнует еще кое-что, — продолжала Клементина. — Их воспитание. Меня колотит от одной мысли, что они пойдут в деревенскую школу. И речи быть не может, чтобы они туда ходили одни. Но я не могу отправить их с этой девицей. С ними обязательно что-нибудь случится. Я поведу их сама; время от времени вы сможете меня подменять, если дадите слово, что будете очень внимательны. Нет, все-таки сопровождать их должна только я. Пока еще можно не задумываться всерьез об их учебе, они для этого слишком малы; мысль о том, что они выйдут за ограду сада, меня так пугает, что я еще не осознала опасность, которая в этом таится.

— Пригласите репетитора, — предложил Жакмор.

— Я об этом уже думала, — ответила Клементина, — но должна вам признаться: я ревнива. Это просто глупо, но я никогда не допущу, чтобы они привязались к кому-нибудь еще, кроме меня. Ведь если репетитор будет хорошим, они обязательно привяжутся к нему; если он будет плохим, то отдавать ему своих детей я не собираюсь. Да и вообще я не очень доверяю школе, но, по крайней мере, там есть учитель; проблема же с репетитором мне представляется практически неразрешимой.