Самой Саре Сиддонс суждено было стать величайшей трагической актрисой, когда-либо выступавшей на английской сцене.

Она была необычайно красива и стройна, но даже эти несомненные достоинства отходили на второй план перед ее несравненной игрой. Сила воздействия на зрителей, которой обладала эта женщина, была поистине непостижима.

Когда миссис Сиддонс решила вернуться на сцену, где в свое время потерпела жестокую неудачу — в Королевский театр «Друри-Лейн», — с нею был и Красавец Бардсли. Происходили эти события в далеком 1782 году.

Отец часто рассказывал Шимоне, как это было.

— Когда во время репетиции миссис Сиддонс вышла на сцену, она была в полуобморочном состоянии, — вспоминал актер. — Но мало-помалу пьеса — она называлась «Изабелла, или Роковая свадьба» — захватила актрису, и вскоре, глядя на ее игру, прослезились даже собратья-актеры.

— Особенно убедительна была миссис Сиддонс в финальной сцене, — продолжал Красавец Бардсли. — Она так достоверно изображала женщину, сраженную смертельным недугом, что ее восьмилетний сын Генри — он и в пьесе играл ее сына — вправду решил, что его мать тяжело больна. Мальчик оглушительно заревел, пришлось даже прервать репетицию и подождать, пока миссис Сиддонс его успокоит.

— А теперь расскажи о премьере, папа, — обычно просила Шимона, хотя слышала эту историю уже сотни раз.

Красавец Бардсли в ответ заходился смехом.

— Публика буквально заливалась слезами, — говорил он, — аплодисменты начались еще до того, как упал занавес после последней сцены.

И, улыбнувшись сладким воспоминаниям, продолжал:

— Мне кажется, овации просто оглушили нас, а миссис Сиддонс была так взволнована, что с трудом доиграла эпилог. Она кланялась бессчетное количество раз, но аплодисменты все не смолкали.

В течение последующих двадцати с лишним лет Красавец Бардсли неизменно появлялся практически в каждой пьесе, где Сара Сиддонс играла главную роль.

И вот теперь она оставила театр, здание которого было значительно обновлено девять лет назад. И хотя имя Бардсли по-прежнему делало полные сборы, приходилось задумываться над тем, что знаменитому актеру уже под пятьдесят и он серьезно болен.

Шимона с тревогой следила за отцом. Вот он закончил гримироваться, поднялся со стула и направился за занавеску из коричневого полотна, отделявшую часть гримерной. Там актеру предстояло облачиться в костюм, чтобы сыграть первый акт.

Новое здание театра обошлось в двести двадцать тысяч фунтов и было спроектировано Холландом[5], автором Карлтон-Хауса[6]. Новые артистические уборные выгодно отличались от неудобных, грязных и темных гримерных старого театра.

К моменту начала реконструкции «Старый Друри» представлял собой жалкое зрелище. Еще бы — его здание простояло в неизменном виде целых сто семнадцать лет начиная с 1674 года!

Однако Шимона любила слушать рассказы о том, каким был театр раньше, когда ее отец только начинал в нем работать.

Она легко могла себе представить, как Нелл Гуин[7] продает кавалерам апельсины по шесть пенсов за штуку, писатель Сэмюэл Пепис[8] слагает хвалебные оды дамам, а король Карл II со своими любовницами следит за представлением из королевской ложи.

Публика свободно ходит всюду — и по сцене, и за кулисами. Есть среди них светские щеголи, постоянно прихорашивающиеся и ревниво поглядывающие вокруг — не превзойдет ли кто-нибудь их в роскоши? — и городские дамы, скрывающие свои лица под черными масками домино.

— В новом театре Гаррик прекратил хождение публики по сцене, — рассказывал дочери Красавец Бардсли, — но если бы ты видела, какая давка бывала у входа в театр, причем задолго до начала представления!

— И что же там происходило, папа? — обычно спрашивала Шимона.

— Мужчины вовсю работали кулаками, слабых затаптывали, а мошенники собирали богатый урожай чужих кошельков!

Красавец Бардсли участвовал в последнем представлении на старой сцене — это была пьеса «Деревенская девушка», — и он же играл в «Макбете» вместе с миссис Сиддонс, когда открылся новый театр. Это произошло 21 апреля 1794 года.

В зале яблоку негде было упасть, но вообще-то новое здание оказалось несчастливым. К тому же, как стало известно, Ричард Бринсли Шеридан[9] погряз в долгах.

Позднее Шимона не раз приходила в восторг от нового театра, куда приводила ее мать, чтобы полюбоваться игрой Красавца Бардсли. Однако входить через служебный вход им строго воспрещалось.

Да, помещение было просторным и величественным.

В зале было четыре яруса и ложи на манер тех, что прославили Оперный театр, однако, к сожалению, Холланд больше заботился о внешнем блеске, чем об удобствах публики.

Оказалось, что галерка расположена настолько высоко и далеко от сцены, что посетители с трудом слышали актеров, а восемь лож у самой сцены и еще восемь по обе стороны от оркестровой ямы вообще были ни к чему.

Тем не менее огромный новый Королевский театр вмещал три тысячи шестьсот одиннадцать зрителей, а его строительство обошлось в двести двадцать тысяч фунтов.

Там было немало подлинных усовершенствований, даже специальный жаропрочный железный занавес.

Именно он, по мнению Красавца Бардсли, не раз беседовавшего об этом с Шимоной, привлекал публику в самом начале существования нового театра и вызывал неизменный восторг тех, кто и так был влюблен в свой театр.

— Иногда по нему даже били молотком, — рассказывал актер, — чтобы продемонстрировать, насколько он прочен.

— А что было потом, папа? — спрашивала Шимона, хотя прекрасно знала это и сама.

— Когда занавес поднимался, — с готовностью отвечал ей отец, — у публики буквально захватывало дух при виде водяных каскадов, низвергавшихся с крыши и с оглушительным грохотом падавших в огромный резервуар, откуда вода разбрызгивалась, омывая искусственные скалы.

— Как это, должно быть, было чудесно!

— Еще бы! — с энтузиазмом откликался отец. — А когда вслед за этим появлялся человек в лодке и начинал плыть по воде, публика приходила в неистовство!

Только с годами Шимона поняла, что предприятие, пышно названное Шериданом «Великим национальным театром», было обречено на неудачу с самого начала из-за катастрофического состояния финансов знаменитого драматурга.

Жалованье актеров независимо от его величины выплачивалось от случая к случаю. Нередко в театре возникало недовольство, а то и забастовки.

Хороших актеров увольняли, так как они требовали достойной платы за свой труд, а на их место нанимали всякую посредственность.

Обычно в субботу утром артисты осаждали кабинет Шеридана.

— Ради Бога, мистер Шеридан, — молили они, — заплатите наконец то, что нам причитается! Мы уже не в силах ждать…

Знаменитому драматургу приходилось пускать в ход все свое обаяние и клятвенно заверять просителей, что он вскоре непременно расплатится с ними. Кое-как утихомирив собравшихся, он исчезал через служебный выход.

Поэтому солидную долю своих доходов Красавец Бардсли раздавал своим самым бедным коллегам, и в результате приходилось страдать его жене и дочери.

Им приходилось отказывать себе не только в скромных излишествах, но даже в хорошей еде. И это у такого человека, как Красавец Бардсли, пользовавшегося оглушительным успехом у лондонской публики!

Самого актера житейские неурядицы ничуть не тревожили, что могло бы вызвать неудовольствие у женщины менее преданной, чем его жена. Однако когда она видела мужа на сцене, его игра завораживала ее так же, как и самых восторженных почитателей таланта Красавца Бардсли, и у бедной женщины не хватало духу сетовать на мужа за его неуемную щедрость и расточительность.

Внезапно в дверь гримерной громко постучали.