Но бас командирский‚ через много бульваров‚ треснувший от частых употреблений:

– Запе-вай!

И голос солирующий‚ голос вибрирующий‚ задыхающийся на верхах от старческого бессилия:

– Когда нас в бой... ой-ой... товарищ Сталин...

Слабый топот немощных ног.

Звякание позеленевших медалей.

Скрип потертых портупей.

– Мне кажется‚ – сказал вчерашний старик‚ пытаясь уловить шелестение неслышных знамен‚ – мы с вами еще увидим воплощенные идеалы. Всё идет к этому.

– Всё идет к войне‚ – сказал сегодняшний‚ не открывая глаз‚ чтобы не углядеть ненароком этой марширующей мерзости.

– Воевать больше не будем‚ нет-нет. Хватит с нас одной мировой войны.

– Хватит с нас двух.

Опахнуло холодом.

Прошелестело пугающе.

Затихло и опахнуло опять.

– Что вы такое говорите? Прошлое я и без вас знаю. Только что из прошлого. Чемоданы не распаковал.

– Мы все из прошлого‚ – ответил сегодняшний. – Но для некоторых оно еще не наступило.

Раскроем первый его секрет: сегодняшний старик отстал ровно на миг от теперешней жизни. Он вырвался однажды из видимой оболочки‚ он прожил восхитительный миг в запредельном крае‚ а когда воротился назад‚ – вернее‚ когда его воротили насильно‚ – мир уже ушел вперед‚ мир убежал от него‚ расплескиваясь в избытке на поворотах. С тех пор он приходит в настоящее‚ когда все уже ушли в будущее‚ а вокруг беспорядок брошенных территорий‚ тишина обнаженных пространств‚ суп на столе‚ чайник на огне‚ вмятина на простыне: миг назад тут были еще люди. Он плетется за миром‚ как раненый за уходящей армией‚ которого не подобрали и не добили‚ по следам крови‚ гноя‚ пороха и мародеров‚ и поначалу это его пугало‚ потом беспокоило‚ а там был и рад. Первым входить в будущее? – все-таки ему повезло.

Вышел к скамейке милый‚ застенчивый старикан‚ тысячу раз извинился‚ тысячу раз покривился‚ шаркнул ножкой тысячу раз:

– Я думал. Я очень много думал: отчего столько злых вокруг‚ куда деваются добрые. И у меня есть предложение. Да-да‚ есть!

И судорожно‚ бурно-торопливо‚ пока не оборвали на полуслове:

– Добрых надо беречь. Создавать условия. Женить добрых на добрых. Чтобы их дети рождались добрыми. И через пять-семь поколений процветание‚ восторг‚ полное оздоровление народов.

– Прекрасно! – воскликнул вчерашний старик. – Просто и гениально! Предлагаю место. Там‚ на востоке‚ куда не добрались еще изменения. Заповедник добрых народов!

– Ужасно‚ – сказал сегодняшний. – А злых куда девать? Злые со злыми таких нарожают злыдней, не приведи Господь!

Тот засутулился‚ заморщился‚ заскреб ногтями затылок‚ и грыз уже не ногти – поедом ел живое мясо:

– Этого я пока не продумал.

– Идите и доработайте.

Раскроем еще секрет: сегодняшний старик был одиноким знаменосцем.

Сегодняшним непростительно.

Раскроем главный его секрет: сегодняшний старик прятал под курткой полуистлевшее‚ пропахшее старческим пóтом легендарное знамя‚ намотанное и скрепленное булавками на тощей его груди. Он никогда не снимал его‚ – никогда‚ даже во сне! – чтобы случайно не развернулось‚ не взметнулось на ветру‚ не зашелестело призывно и маняще‚ не увело к очередным горизонтам помраченные толпы. И без того увязывались за ним странные люди‚ не понимая толком‚ что же их тянет следом: с потерянными глазами‚ со спутанными шевелюрами‚ пылкие и порывистые: хоть сейчас на отлов. Надо бы‚ конечно‚ порвать старое знамя‚ сжечь‚ утопить‚ спустить по частям в унитаз‚ но иллюзии… но чертовы иллюзии с рождения: шелест шелка‚ всплеск на ветру‚ весна‚ солнце‚ первомайские колонны, – нет‚ он не мог этого сделать. Ни уничтожить‚ ни развернуть для всех: знамя-наказание‚ знамя-компресс‚ под которым зудела и чесалась кожа‚ вспухали нагноения и потертости. Хочется‚ конечно‚ размотать‚ вздохнуть полной грудью‚ но тогда оно взметнется над головой‚ заполощется – и куда? куда позовет? зачем?... – он предпочитал терпеть. Не время теперь разворачивать знамена‚ нет‚ не время. Вот придет день‚ радостный день‚ великий день прорыва в невидимое‚ и он войдет туда бодро-весело‚ под барабанный бой‚ с отпахнутым полотнищем на полнеба.

Брел краешком газона необъятный пиджак с обвислыми плечами‚ с замызганными орденскими планками‚ с дюжиной авторучек в наружном кармашке‚ взывал к прохожим из глубин сатиновой подкладки:

– Задунайского не видали? На Задунайского не наступали? Об Задунайского не спотыкались?

– Кто это Задунайский?

– Задунайский – это я. Это я из штанов выпал. – И показывал дыру на заду: – Дзынь – и об камень. Трень – и исчез. Может‚ подобрал кто?

– Садись рядом‚ Задунайский. Задремывай за компанию.

– Я не Задунайский‚ – сказал Задунайский. – Задунайский падал к ногам‚ звеня и подпрыгивая. Я теперь Покатилло.

– Покатилло‚ – пощурились с Яузского‚ – ох‚ Покатилло‚ Покатилло. Рожа твоя мне не ндравится‚ Покатилло. Не наша у тебя рожа. Нам с такой рожей не по пути.

3

...в сумерки‚ в плотные и осязаемые на ощупь вечерние московские сумерки на скамейке Гоголевского бульвара затаились три старика.

Сумерки съели цвет у газонов‚ размыли кроны деревьев‚ слили воедино кусты у забора‚ погасили стариковские лица. Сумерки стекали за их спинами по травяному склону‚ затопляли ноги‚ потом туловища‚ потом головы. Так бывает перед рассветом‚ когда тьма скапливается в низине. Так бывает и после заката.

Когда вокруг тебя сумерки‚ трудно догадаться‚ начало это или конец дня. Надо просто подождать. Прожить малое время. Перетерпеть. До света дневного. Или до тьмы ночной.

Если хватит тебе отпущенного времени‚ чтобы дождаться. Если не ослепнешь ты к долгожданному рассвету. Если захочется тебе рискнуть в ожидании двоякого результата.

Потому что результатом может стать тьма.

– Я доработал‚ – позвал он из-за дерева‚ милый‚ застенчивый старикан‚ красный и потный от смущения‚ подъедая до конца первые фаланги пальцев. – Я продумал и внес изменения. Прежде всего – выявить. Степень доброты. Степень зла. А потом только женить. Самого доброго с самой злой. Не очень злую с не очень добрым. Очень не злую с очень не добрым. В следующих поколениях опять разбить по степеням. Опять и опять. И не станет злых‚ ни единого!

– Но и добрых не станет‚ – расстроился вчерашний старик. – Участия‚ теплоты с милосердием. Я так не согласен.

Сегодняшний старик тяжело вздохнул:

– Идите. И доработайте.

На Гоголевском это было‚ в сумерках на Гоголевском‚ где тени на скамейках‚ как наплывы на стволах‚ наросты на телах‚ грыжи‚ опухоли‚ вздутия сосудов: а вы думали – где? а вы ждете – чего? а вам обещано – что?..

Третий старик сидел на скамейке в мордастом противогазе‚ в противорадиационном комбинезоне‚ в защитных чулках и перчатках. Он был завтрашний старик‚ этот старик‚ и он приходил из того завтра‚ где беспокойно и дергано‚ чтобы съесть бутерброд‚ выкурить в тишине сигаретку‚ передохнуть от будущего – и только? И не стоял для него напротив обшарпанный особнячок с мезонином‚ углом с бульвара в переулок‚ не стояла стекляшка-парикмахерская с желтоглазым светофором‚ но громоздился зато забор, сплошной‚ высоченный‚ непроницаемый для глаза. Вот разберут забор‚ и что из-за него покажется? Вот снимет противогаз с комбинезоном‚ и что собой явит?

Заиграла музыка – не разберешь какая. Чудная для уха сегодняшнего‚ невозможная уху вчерашнему. Застучали ударные, косточка о косточку‚ сустав о сустав. Застонал электромяукатель‚ дыбом ероша волосы. Продрали по коже щипковые‚ острыми‚ нервными укусами. Пролилась мелодия утренним‚ бодрящим душем.

Завтрашний старик танцевал у скамейки. В противогазе и комбинезоне‚ в чулках и перчатках. Долго‚ истово‚ углубленно. Притоптывал ногами‚ пришлепывал руками‚ мотал поросячьей мордой‚ кружился‚ приседал‚ вертел коленками‚ хакал ритмично‚ с наслаждением: хак‚ хак-хак‚ хак...

– Токую‚ – объяснял упрощенно. – Для поддержания – хак-хак – духа. Для омоложения – хак – организма.