«Этот сад, у двери которого они заснули, назывался Садом наслаждений, а посреди этого сада стоял дворец, именуемый Дворцом чудес, и все это принадлежало халифу Харуну ар-Рашиду. Когда халиф ощущал стеснение в груди, он приходил в этот сад и в этот дворец, чтобы наполнить свое сердце и развлечься, и забыть о заботах. Во всем этом дворце был всего один огромный зал, прорезанный восьмьюдесятью окнами… Этот зал открывали лишь для того, чтобы в него вошел халиф, и тогда зажигали все лампы и огромную люстру и открывали все окна, и халиф садился на свое большое ложе, украшенное шелками, бархатом и золотом, и приказывал своим певицам петь, а музыкантам, играющим на инструментах, очаровать его своей игрой… И вот тогда в городе Багдаде, в ночной тишине и нежном аромате воздуха, наполненного благоуханием цветов из сада, сердце халифа наполнялось радостью».

Даже в огромных дворцовых залах не было недостатка в самых прекрасных и редких цветах: «В зале для собраний находился маленький садик с алебастровым бассейном, в котором журчал фонтан кристальной воды и, самими своими размерами, пленял своей свежестью и прохладой».

Подобным поэтическим и выразительным описаниям этих очаровательных уголков, дошедшим до нас со времен Харуна и последующего столетия, нет числа. Одно из самых известных относится к встрече византийских послов Иоанна Радиноса и Михаила Токсараса, прибывших к халифу Муктадиру от императора Константина Багрянородного, чтобы заключить перемирие и выкупить греческих пленников.

«Число занавесов, развешенных во дворце повелителя Правоверных, если учесть занавесы из золотой парчи, украшенные прекраснейшим золотым шитьем, на котором видны были кубки, слоны, лошади, верблюды, львы и птицы, и огромные драпировки… одноцветные или украшенные узорами, или же вышитые, было тридцать восемь тысяч, а из них занавесы из золоченой парчи составляли две тысячи пятьсот. Количество прямоугольных ковров в коридорах и дворах, по которым шествовали кади и посланники греческого императора от двери, называемой Баб ал-Амма ал-Джахид, и пока не предстали перед ал-Муктадиром, не считая тех, что находились в личных покоях и в залах для аудиенций, учитывая войлоки из Табаристана и Дабика, которые были выставлены напоказ, а не постланы под ноги, доходило до двадцати двух тысяч штук.

Послы греческого императора были проведены через вестибюль большой двери Баб ал-Амма ко дворцу, называемому Хан ал-Хайл, состоявшего, в основном, из крытых галерей с мраморными колоннами. В этом здании с правой стороны стояли пятьсот кобыл, на которых было пятьсот золотых и серебряных седел без чепраков, а с левой стороны пятьсот кобыл, покрытых парчовыми чепраками с длинными капюшонами… Затем послов ввели в загородку с хищными зверями, а потом во дворец, где находились четыре слона, накрытых парчой и пестрыми шелками; на спине у каждого слона сидело по восемь человек из Синда и воинов, вооруженных факелами на длинных древках, что повергло послов в ужас. Затем их повели во дворец, в котором было заперто сто львов, пятьдесят справа и пятьдесят слева, и каждого льва держал на поводке стражник, и у каждого на голове и шее были цепи и оковы[25]. После этого послов подвели к новой беседке; это был дворец между двух фруктовых садов, между которыми находилось оловянное озеро, окруженное оловянным каналом, сияющим ярче, чем полированное серебро. Было оно тридцати локтей в длину и восьми в ширину. На нем видны были четыре легкие и изящные лодки, позолоченные, украшенные вышитой тканью и застланные золоченым полотном. Вокруг этого озера раскинулся сад, в котором росли пальмы; говорят, что их количество равнялось четырем сотням, а высота — пяти локтям. Дерево было полностью, снизу доверху, обшито резным тиком и обтянуто красной золоченой кожей… После этого послов повели из этого дворца во дворец Дерева, где в середине огромного круглого бассейна с прозрачной водой стояло дерево с двадцатою восемью стволами; на каждом из них было по множеству ветвей, на которых сидели большие и малые птицы всех видов, покрытые позолотой и серебром. Большая часть ветвей этого дерева была сделана из серебра, а некоторые блистали золотом. Они время от времени наклонялись, чтобы показать цветы всевозможных оттенков, которые колыхались, как будто от дуновения ветра, в то время как птицы посвистывали и ворковали[26].

«Тысяча и одна ночь» также описывает огромный зал, который, вне всякого сомнения, напоминает многие помещения, в которых халиф принимал византийских послов:

«Это был зал, увенчанный куполом, опиравшимся на двадцать восемь колонн из самого чистого и прозрачного алебастра, их основания и капители покрывала искусная резьба и украшали золотые птицы и четвероногие. И весь этот свод был расписан цветными линиями по золотому фону, которые казались живыми и повторяли рисунки на огромных коврах, которые устилали зал. А в промежутках между колоннами стояли высокие вазы с прекрасными цветами или просто огромные чаши, пустые, но поражающие собственной красотой и телом, вырезанным из нефрита, агата или хрусталя. И этот зал был на одном уровне с садом, вход в который украшали те же рисунки, что и на коврах, выполненные на небольших расписанных булыжниках, и благодаря этому купол, зал и сад продолжались под открытым небом и его спокойной синевой» (Ночь 552-я).

Представим себе также ковры огромных размеров и необыкновенной тонкости, испещренные золотыми нитями вперемешку с жемчужинами и драгоценными камнями, шелковые занавесы, также усыпанные камнями, золотые люстры, подвешенные к плафонам, стенные росписи, день за днем изображающие события из жизни предыдущих халифов. Все самое красивое и редкое из того, что в то время могли произвести природа и человек, было собрано в этих обителях грез, каковыми, без сомнения, являлись дворцы и сады Багдада.

Именно в таких величественных залах и частных апартаментах и жил сам халиф и еще сотни людей. Дворец, одновременно являвшийся средоточием официальной жизни империи и жилищем повелителя правоверных, центром любой деятельности, из которого исходили все распоряжения, связанные с управлением государства, представлял собой замкнутый и почти мифический мир, запертый город, в который не входил никто кроме тех, кто в нем жил или исполнял свои обязанности. Именно во дворце в большей степени, чем в мечети, процветало искусство отделки, которое, хотя и предназначалось лишь для привилегированных слоев, служило главной визитной карточкой государства, которое в то время достигло вершины своего могущества и богатства. Халиф принимал сановников и посетителей, сидя со скрещенными ногами на своего рода кровати, называемой сарир, покрытой шелком, затканным золотом и жемчугами, и чаще всего над головой у него возвышался балдахин. От присутствующих его отделяла завеса, подчеркивавшая сакральный характер титула амир ал-муминин, который каждый посетитель произносил, приветствуя халифа.

Жизнь дворца подчинялась строгому этикету. В следующем столетии, когда с приходом Буидов[27] усилилось иранское влияние, он стал даже еще более строгим. Например, прежде чем приблизиться к сивилле (парадный балдахин) во время церемонии, облекавшей его значительными полномочиями в ущерб халифу, представитель этого рода по имени Абу ал-Даула сначала совершил девять земных поклонов подряд, а затем, получив разрешение переступить порог, еще дважды поцеловал землю. Чем слабее делалась реальная власть халифа, тем помпезнее становился церемониал.

Во времена Харуна постельничий (хаджиб) вводил посетителя за завесу, прямо к халифу. Поцеловав руки и стопы своего господина, гость ждал разрешения сесть. Чем дольше тянулось это ожидание, тем более очевидным становилось желание халифа его унизить. Никто никогда не обращался к халифу первым. Во время больших аудиенций сановников и придворных вызывали к нему по одному в соответствии с четко определенным порядком. Потомки первых соратников Пророка и первых обращенных им мусульман имели преимущество перед остальными правоверными, а сановники и чиновники высшего уровня, получавшие максимальное жалованье, перед всеми прочими. Разумеется, все мусульмане были равны, но некоторые все же стояли выше других даже перед лицом Аллаха.