Все это бросалось в глаза яркими красками, гудело, трещало, свистело, пищало, жужжало, дополнялось криками продавцов вроде: «Вот стала теща помирать, язык велела отказать — покупайте всего за 5 копеек!» и уснащалось запахом выпекаемых вафель.

Тут же продавались ветки и букеты распускающейся вербы с ее серенькими мохнатыми почками, первым признаком наступившей весны. Хулиганства и приставания к прохожим не было, разве что старшеклассники-гимназисты старались достать «тещиным языком» до щеки встречной гимназистки или коснуться ее бумажным мячиком на резинке.

Помимо театров, двух цирков, нескольких кабаре, в Москве были народные дома (помню только один, там, где сейчас Дом кино).[103] Как грибы после дождя появлялись кинотеатры. Только на Тверской, от нынешнего телеграфа до площади Маяковского включительно, к началу войны 1914 года было пять «кинематографов». Самые большие московские кинотеатры дошли под старыми названиями до нашего времени: «Художественный» (Арбатская площадь), «Колизей» (Чистые пруды), «Форум» (на Садово-Сухаревской), «Уран» на Сретенке.[104]

«Художественный электро-театр» на Арбатской площади (нач. 1910-х гг.)

Но все это было лишь коммерческими предприятиями, помогавшими горожанам разогнать скуку. Подлинным искусством все они не занимались, а киноискусства в современном понятии в то время не было. Только Большой, Малый и Художественный театры могли служить и служили целям искусства. Да еще в цирке были Дуровы и клоуны Бим-Бом, отличавшиеся своим особым стилем и остроумием,[105] а первые и своей школой дрессировки разных животных. Остальные артисты цирков не отличались особым исполнением своих номеров, среди них было много гастролеров- иностранцев, задававших тон. По этой причине даже наши артисты часто выступали под иностранными именами.

После 1910 г. в Москве появились еще два вида новых зрелищ. Одно для буржуазии — скетинг-ринки, т. е. катки для роликовых коньков. В продаже появились роликовые коньки заграничного производства и вскоре скетинг-ринки превратились в место примитивного спорта, развлекательного зрелища и место знакомств с женщинами того типа, которые всегда появляются там, где скапливается развлекающаяся публика.

Второй вид — аэродром на Ходынском поле против Петровского парка.[106] Первые самолеты, их тогда называли только аэропланами, имели смешной вид с современной точки зрения. Особенно бипланы «Фарман», имевшие сиденье летчика такое, что с земли были видны его ноги с согнутыми коленями.[107] Аэропланы совершали взлеты, делали два-три круга над аэродромом на высоте нескольких десятков метров и затем садились. Народ, собиравшийся посмотреть полеты, располагался стоя на краю поля, которое охранялось верховыми казаками, осаживающими время от времени крупами своих лошадей напирающую публику.

Аэродром на Ходынском поле (1910)

Но и тут не обошлось без коммерции: были быстро сооружены примитивные деревянные трибуны со скамейками в несколько рядов и за плату можно было сидя наблюдать полеты.

Два городских сада — «Эрмитаж» и «Аквариум» — функционировали только летом.[108] Гастролировавшие там эстрада и оперетта не были целью посещения для большинства публики. Основной целью было времяпровождение в ресторанах на открытом воздухе, гуляние по коротким дорожкам вокруг клумб и, опять- таки, завязывание знакомств с дамами, внешне вполне приличными, но живущими за счет этих знакомств. Степенная и культурная публика эти места не посещала.

Сад «Эрмитаж» (1900е-1910е гг.)

Зимой открывались катки на городских прудах: Патриарших, Чистых, в Зоопарке и в других местах, в том числе и на Петровке во дворе дома № 26 (впоследствии каток «Динамо»). Вход всюду был платный, играл духовой оркестр. Катки посещались преимущественно учащейся молодежью, молодыми офицерами, кадетами, гимназистками. Случаи посещения катков рабочей молодежью мне не известны.

Мне рассказывали, но лично видеть не пришлось, что на Москве-реке зимой, около Бабьегородской плотины, что была чуть выше Каменного моста, собирался простой народ в попытках возобновить старинное русское зимнее развлечение — кулачные бои, «стенка на стенку».

Но, насколько мне известно, полиция это запрещала и дело ограничивалось только стычками двух маленьких групп. Там же, в церковный праздник Крещения 19 (6) января, совершался Крестный ход с большим стечением участников и зрителей, среди которых находились энтузиасты, окунавшиеся в прорубь — по-современному «моржи».

Никаких дансингов и танцплощадок не было. Танцевали только на вечерах и балах. В 1912 году в моду вошел танец танго, но исполнялся он преимущественно на эстрадах или особенно квалифицированными любителями. Последнее па заканчивалось отчаянным перегибом дамы и наклонившимся над ней партнером, поддерживающим даму за талию. Появился даже модный желтозолотистый цвет шелковистых тканей, называемый «танго».

Современному человеку трудно себе представить, насколько были сильны в сознании дореволюционных москвичей сословные различия. Они выражались в одежде, обращении друг к другу, в занимаемых местах, в зрелищных предприятиях и во многом другом, что трудно себе представить сейчас.

Так, например, в недавней передаче по телевизору постановки чеховского рассказа «В номерах» вдова полковника расспрашивает коридорного служителя гостиницы о своем соседе, причем она ходит по комнате, а он сидит на стуле. Для современного человека в этом нет ничего особенного, но с точки зрения человека, помнящего дореволюционный быт, это непростительный ляпсус.

Никогда, никакого рода прислуга и служебный персонал, вплоть до трамвайных и железнодорожных кондукторов, не могли разговаривать сидя с хозяином, клиентом, заказчиком, пассажиром. Только врач мог сидя заканчивать выписку рецепта при вставшем со стула пациенте, но обязательно затем вставал его проводить.

В простых купеческих семьях, у лавочников и ремесленников прислуга, подчас не уступавшая в своем развитии хозяевам, могла садиться в комнатах и даже обедать за общим столом со всей семьей. Во всех других домах она обедала на кухне и в комнатах, никогда в присутствии хозяев не садилась. Исключения могли быть только для старых нянь, давно живущих в доме, и для гувернанток, имевших образование.

Ни один подчиненный на службе не разговаривал с начальником сидя, если тот стоял, или если он не получал приглашения сесть.