Когда полки дивизии перешли в селение Ягольницы, командир 11-го армейского корпуса приказал Маннергейму выделить из частей его дивизии один эскадрон и направить его на Высочайший смотр в город Гржималов. Генерал отрядил эскадрон улан под командой полковника Чекатовского. Смотр прошел успешно. Уланы получили благодарность царя за свою выправку.

Николай II так описывал в своем дневнике этот смотр: «…Долго пришлось ехать потом в район 9-й армии, куда прибыли около четырех часов 13 октября. Здесь встретил генерал Лечицкий. Парадом представителей от армии командовал генерал Сахаров — командир 11-го армейского корпуса. Тут тоже части представились отлично. Славные, бодрые выражения лиц, душу радующие! Среди прочих видел взвод своих улан, пластунов и сборную сотню Кавказской туземной дивизии. Начало темнеть, и надо было возвращаться в поезд».

Октябрь — декабрь 1915 года были утомительными для солдат и нелегкими для офицеров. Редко приходилось спокойно поспать ночь. Часто поздно вечером Маннергейм вызывал к себе в штаб то командиров бригад, то командиров полков, иногда, если дело касалось солдат, то и командиров эскадронов. В штаб дивизии приходилось ездить чаще всего вечером, в темноте, по грязной размокшей дороге. Вернувшись и отдав предварительные распоряжения, командиры не могли спокойно лечь спать, так как всегда ночью приходила диспозиция на следующий день, говорящая о том, какие части дивизии куда завтра будут направлены. На основании ее надо было написать и разослать приказы командирам эскадронов и начальникам отдельных подразделений и команд. Иногда в диспозициях, приходящих из вышестоящих штабов, встречались указания и предложения, противоречащие решениям генерал-майора Маннергейма. Приходилось вновь ехать к нему в штаб, так как барон запрещал обсуждать оперативные вопросы по телефону, памятуя о том, что враг мог их прослушать.

Само понятие ночного отдыха для офицеров дивизии было весьма относительным. Штабы бригад и полков, входящих в дивизию, состояли из двух — четырех офицеров, которые обычно размещались вместе с командирами бригад и полков. Здесь же был дежурный телефонист. Один из офицеров штаба в порядке очередности был ночным дежурным, принимающим донесения и телефонограммы. Поражало, каким малым количеством часов сна офицер мог при надобности обойтись.

Просматривая сводки о потерях, которые постоянно несла дивизия, генерал Маннергейм обратил внимание на значительный рост простудных заболеваний. Причиной этого были ранние холода, а зимнего обмундирования солдаты и офицеры не имели. Плохо было с обувью, полученной еще в начале войны. Она порядочно истрепалась.

Генерал много раз обращался по этому вопросу к армейским интендантам, но дальше обещаний исправить положение дело не шло.

Во время одной из встреч с командиром 2-го кавалерийского корпуса генералом Раухом Маннергейм с возмущением заявил, что, видимо, зимой его полки будут воевать «в трусиках и майках».

— Что это за глупые шутки, барон? — возмутился Раух.

— Нет, это не шутки, ваше превосходительство, мои солдаты раздеты и разуты. Наше высокое армейское интендантство отделывается обещаниями. Видимо, мне самому придется ехать в Киев и все доставать для дивизии.

— Так бы раньше и сказали, — обрадовался Раух. — Оформляйте документы, подбирайте нужных людей и отправляйтесь в дорогу.

29 октября генерал Маннергейм с адъютантом и группой офицеров отправился в Киев. Поездка была довольно долгой из-за постоянных остановок в пути. Уже по прибытии на вокзал барон поразился необычайному шуму и толчее, что было так непривычно для спокойно-ленивого, безмятежного ранее города.

Война чувствовалась во всем: вокзал был забит отправляющимися на фронт эшелонами, по улицам мчались штабные и санитарные машины. О том, что фронт рядом, можно было понять по большому количеству раненых, появившихся в Киеве: по улицам города постоянно ходили особые трамваи для их перевозки.

Несмотря на все это, великолепная золотая осень входила в свои права и город жил кипучей, почти нормальной жизнью. На обширной Думской площади было много прохожих, среди которых мелькали фигуры штабных щеголей, спасающих свою драгоценную жизнь от фронта.

Оранжевый диск нежаркого октябрьского солнца освещал новые мосты на Днепре, построенные в рекордно короткие сроки. Киевляне шутили, что их возвели для того, чтобы быстрее удирать при отступлении.

Встретив своих бывших сослуживцев-кавалергардов, «окопавшихся» в местных тылах, Маннергейм был неприятно удивлен тем, что в их киевской жизни нет войны, а есть только рынок наживы, орденов и любви. Главной темой дня было не положение на фронте, а история начальника штаба округа генерала Ходоровича, который, желая избавиться от мужа своей любовницы, известного адвоката, административным путем выслал его из города. Все с упоением ждали ответа генерала Алексеева на жалобу адвоката.

Старые гвардейские связи помогли Маннергейму. Два вагона зимнего обмундирования были быстро отправлены в район дислокации дивизии. Осталось много свободного времени, которое вечерами барон посвящал театру. В киевской опере слушал «Пиковую даму» с несравненным Собиновым, с помощью друзей попал на концерт Федора Шаляпина.

Днем Маннергейм любил бывать на Царской площадке, откуда любовался широким торжественно-молчаливым Днепром и безграничным необъятным простором заречных далей, чем-то напоминающим ему Днестр у Залещиков. В памяти всплывал далекий Петербург и старый учитель русского языка в Николаевском училище, который с упоением читал своим непоседливым юнкерам великолепные грезы Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои…»

Накануне отъезда в дивизию один из офицеров принес генералу брошюру «Что надо знать русскому солдату», которую он обнаружил в своем гостиничном номере. Это издание российской социал-демократической партии большевиков призывало к ликвидации самодержавия, захвату власти пролетариатом.

— Я читать эту брошюру не буду, — сказал генерал. — Ротмистр, не рискуйте своей жизнью, скорее уничтожьте ее.

Вернувшись из Киева, генерал-майор Маннергейм обратил внимание на неприглядный вид часовых из взвода его охраны. Обратившись к одному из них, он спросил:

— Ты хоть раз за войну умывался? Посмотри, воды сколько кругом.

— Ваше превосходительство, вы знаете, что медведь весь век не моется, а люди его боятся.

— Тоже мне шутник. Скажи своему командиру, что генерал приказал хорошенько помыть тебя, а потом показать мне.

— Ваше превосходительство, наше дело такое — раз надо, помоюсь. Голова у меня дурная, а руки умные.

Пригласив на очередную «летучку» офицеров дивизии, Маннергейм сказал:

— Директива штаба фронта, которую я сейчас получил, говорит, что почти полмесяца мы будем стоять недалеко от города Черткова. Приказываю провести в полках дивизии обязательный банный день. Я сегодня «любовался», в каком виде стоят в карауле ваши солдаты.

3 ноября командир 2-й бригады генерал Дистерло приказом Ставки назначается командиром 11-й кавалерийской дивизии. На его место по предложению Маннергейма выдвигается 54-летний командир Уфимско-Самарского казачьего полка Гервасий Жуков, одновременно получая звание генерал-майора. Это один из немногих русских офицеров, как отмечали в своих воспоминаниях люди, знавшие Густава, которого барон считал своим настоящим другом.

Жуков — выходец из дворян Оренбургского казачьего войска, отец семерых детей, был милым и приятным человеком, великолепным и храбрым офицером. Обладая острым аналитическим умом, он во многом помогал Маннергейму в решении серьезных, часто запутанных боевых проблем и задач. Жуков был беспощаден к нарушителям воинской дисциплины, паникерам и трусам. Его уважали и любили все солдаты и офицеры дивизии.

Несмотря на свою многодетную семью и властную жену, которая буквально засыпала его письмами, Жуков имел не один десяток романов на разных стадиях развития. Его связь с замужней медицинской сестрой подвижного лазарета дивизии вошла в историю его полка. Этот роман, о котором неведомыми путями узнало командование фронта, привел к тому, что новую должность и звание он получил только после того, как Маннергейм лично обратился к своим друзьям в Ставке.