В заключение этой совершенно правильной характеристики взаимоотношений европейских стран с Китаем Пржевальский не менее справедливо указывал, что роль, которую современная ему Россия играла в Азии, имела существенно иной характер. «На нас, собственно говоря, ни в чем подобном Китай не может жаловаться», — писал он в 1888 году.

Наряду с этим Пржевальский отмечал большое доверие, которое питали к русским и к России народы Центральной Азии: «При всех четырех здесь путешествиях мне постоянно приходилось быть свидетелем большой симпатии и уважения, какими пользуется имя русское среди туземцев».

В 1851 году Энгельс указывал, что «Россия действительно играет «прогрессивную роль по отношению к Востоку», что «господство России играет цивилизующую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии».[17]

В это время Россия овладевала новыми обширными территориями на азиатском материке. В 1848–1850 годах адмирал Невельской, открыв, что устье Амура судоходно, и оценив то значение, которое должен был иметь для России обильный природными богатствами край, связанный обширной речной системой с Тихим океаном, поднял над Приамурьем русский флаг. В 1858 году генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский заключил в городе Айгуне с местными китайскими властями договор, по которому Приамурский и Уссурийский края были признаны русскими владениями. Пекинский русско-китайский договор 1860 года подтвердил условия Айгунского договора.

К началу семидесятых годов XIX века русские владения в Средней Азии распространились до границ китайского Восточного Туркестана. Все более оживленными становились экономические связи России с ее новыми территориями в Средней Азии, с полузависимыми и независимыми среднеазиатскими ханствами (Бухарой, Хивой, Кокандом), с Китаем, в частности — с его центральноазиатскими областями.

Политическое положение и географические границы, достигнутые Россией в Азии к пятидесятым-шестидесятым годам XIX века, расцвет русской культуры, в частности — русской географической науки в это время, впервые создали необходимые политические, культурные и технические условия для научного исследования Центральной Азии. Лишь после того, как Россия завязала постоянные торговые, дипломатические и культурные сношения с Китаем и вошла в непосредственное соприкосновение с центральноазиатскими областями Китайской империи, — только с этого времени русские, первыми из европейцев, смогли приступить к систематическому изучению этих ранее недоступных и неведомых стран.

Начавшимся в XIX веке научным экспедициям во внутренние области азиатского материка предшествовало множество путешествий отважных русских пионеров, проникавших вглубь Центральной Азии с XVI столетия. Однако до путешествий Пржевальского, говоря словами П. П. Семенова, «открыта для нас в Застенной империи[18] была только проложенная вековыми торговыми сношениями большая дорога из Кяхты на Ургу в Калган. Затем немногие путешественники, да и то при весьма неблагоприятных для научных исследований условиях, пробирались в города, недалеко отстоящие от русских границ, как например Кашгар, Кульджу, Кобдо, Улясутай, на озеро Коссогол».

Тибет оставался далеко к югу от крайних южных точек, которых достигали до путешествий Пржевальского русские исследователи, проникавшие вглубь Восточного Туркестана и Монголии. Из немногочисленных же западноевропейских путешественников, которые углублялись во Внутреннюю Азию, одни, отправлявшиеся из Индии, не смогли продвинуться севернее Южного Тибета, другие же, хотя и пересекли Северный Тибет, но не оставили подробного географического описания своего пути.[19]

Таким образом, Северный Тибет до экспедиций Пржевальского представлял собою, по выражению самого путешественника «полнейшую terra incognita[20], в деталях топографии менее известную, чем видимая поверхность спутника нашей планеты».

Так же и обширные пустыни Монголии до экспедиций Пржевальского, как писал П. П. Семенов, «с научной точки зрения представляли еще совершенную terra incognita».

Открыть для науки эти неведомые страны представляло интереснейшую исследовательскую задачу.

Физические препятствия, встающие перед путешественником на пути в Тибет и вглубь пустынь Монголии и Восточного Туркестана, принадлежат к числу наиболее труднопреодолимых на земном шаре.

К физическим препятствиям присоединялись и политические. Наибольшие физические и политические трудности представляло проникновение в Тибет.

Близость Тибета к британской колонии Индии привлекала к нему интерес европейских империалистических держав. Прибрать к рукам граничащую с Индией область мечтали, прежде всего, британские империалисты, которым и удалось в начале семидесятых годов заслать из Индии нескольких разведчиков (индусов-«пандитов», обученных съемке местности) в Южный Тибет.

Богдоханское правительство вполне резонно опасалось проникновения европейского империализма в Центральную Азию, в особенности же в Тибет, отделенный от всей остальной территории Небесной империи обширными пустынями и высочайшими горными хребтами. Поэтому богдоханское правительство ревниво оберегало Тибет от проникновения в него иностранцев.

Тем больший интерес возбуждала недоступная далекая страна в Пржевальском и других путешественниках, мечтавших первыми открыть неведомые земли, заполнить белое пятно на географической карте.

Особенно разжигали любопытство Пржевальского скупо проникавшие в Европу удивительные слухи о столице Тибета — Лхассе.

Было известно, что в этом городе пребывает далай-лама — глава многомиллионного ламаистского мира Азии. Лхасса со своими кумирнями, дворцами, садами расположена на уровне вечно-снеговых горных вершин (3500 м). Говорили, что этот громадный город-монастырь имеет около 40 километров в окружности и насчитывает до 80000 жителей. Лхасса славилась искусством своих мастеров по литью и чеканке золотых, серебряных и медных изделий.

Утверждали, что стоящий на скале Будале далай-ламский дворец Побран-марбу со своей вызолоченной крышей, с пятью куполами имеет более 110 метров в вышину и что в этом дворце помещается статуя вышиной с пятиэтажный дом (22 м)! Рассказывали, что в одном из предместий города все здания возведены из бычьих и бараньих рогов.

Увидеть своими глазами запретный для чужеземцев таинственный город было заветной мечтою Пржевальского.

Предложенный Пржевальским смелый план трехлетней экспедиции в неведомые области Центральной Азии встретил большое сочувствие и со стороны ученых-географов и в правящих кругах.

Русскому правительству важно было как можно скорее начать обстоятельное изучение Центральной Азии и происходивших там событий. В это время в Восточном Туркестане, отделившемся в результате восстания (1861–1878) от Китайской империи, образовалось мусульманское государство — «Джеты-шаар». Новое государство поддерживала Англия, стремясь подчинить его своему влиянию и создавая таким образом угрозу для России, еще не успевшей укрепить свои позиции в Западном Туркестане.

А между тем русское правительство располагало скудными сведениями о Центральной Азии. Германскому ученому Гумбольдту, который составил карту Внутренней Азии, мало что было достоверно известно об этой громадной территории. Большую часть карты он заполнил на основании одних лишь догадок. И все-таки на карте осталось немало «белых пятен», то есть таких пространств, относительно которых у Гумбольдта не нашлось даже предположений. Всем было ясно, что пользоваться картой и сведениями Гумбольдта для деловых целей нельзя.

Пржевальский уже был известен по уссурийскому путешествию, как исследователь, умеющий собрать правдивую и всестороннюю информацию о неизученных прежде краях. Составленные им карты отличались большой точностью. Русское правительство имело все основания рассчитывать, что из новой экспедиции Пржевальский привезет ценные сведения о неведомых ранее местностях Центральной Азии.