«Мы с прискорбием узнали, что с Пржевальским случилось что-то недоброе», — говорилось в петербургском «Историческом вестнике». «Пржевальского никто искать и не думает. Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе».

Но Пржевальский и его отважные спутники в это время решали свою судьбу сами.

Караван медленно пробирался в Цайдам через пустыни и горы Тибета. Опять перед русскими путешественниками лежали сотни километров пути, рокового для стольких странников. Уже настала глубокая зима с лютыми холодами и снежными бурями. Верблюдов осталось только двадцать шесть, из них половина едва волочила ноги. Запас продовольствия, которое удалось добыть в Тибете, был ничтожен. Пржевальскому пришлось ввести в своем отряде строгий рацион: дзамба выдавалась по небольшой чашке в день на человека, а чай, один и тот же, варился по несколько раз.

В горах Цаган-обо путешественникам пришлось простоять четверо суток из-за болезни казака Гармаева. На пятые сутки Гармаев, еще не вполне оправившийся, сильно ослабевший, все-таки уже мог кое-как ехать верхом.

От гор Цаган-обо проводник Дадай повел экспедицию в Цайдам новым, более коротким путем. Внизу, на равнинах Цайдама, гораздо теплей, чем в Тибете, и Пржевальский хотел попасть в Цайдам как можно скорее. Приходилось спешить еще и потому, что верблюды с каждым днем слабели от бескормицы, да и у путешественников запасы провизии истощались.

В горах Думбуре Николай Михайлович и его спутники встретили новый, 1880-й, год.

Когда путешественники приближались к хребту Марко Поло, на голой бесплодной равнине их застигла ночью страшная снежная буря. Продолжать путь стало невозможно, а корма для лошадей и верблюдов здесь не нашлось никакого. Юрту и казачью палатку занесло снегом и песком. Ветер пронизывал войлоки, которыми укрывались путешественники. Утром, когда настало время заводить хронометры, их едва можно было держать в руках, до того они охладились за ночь, хотя и лежали под изголовьем у Николая Михайловича, завернутые в лисий мех. Аргалу для топлива не удалось отыскать, запасного же почти не оставалось, да и разжечь его в бурю невозможно. Люди и животные томились голодом, дрожали от стужи.

К полудню ветер стих и немного потеплело. Путешественники тотчас же завьючили верблюдов. Но как только они двинулись в путь, снова поднялся снежный буран, бушевавший до ночи. Чуть не ощупью, в глубоком снегу, под ветром, который слепил снегом глаза, Пржевальский и его спутники перешли через хребет Марко Поло — через новый, Ангыр-дакчинский, перевал, расположенный далеко к западу от Чюм-чюма.

Остановились ночевать в бесплодном ущелье. Животные уже вторые сутки не имели корма. Лошадям дали по куску говядины и высыпали им мешок куланьего помета, собранного дорогой. Голодные лошади с радостью набросились на эту пищу. Верблюдов, которые могут дольше переносить голод, не кормили совсем, а на другой день они опять должны были сделать трудный переход.

За время пути по Тибету бури множество раз обрушивались на путешественников, грозя им гибелью. Но и среди рева бурана в снежной пустыне Пржевальский оставался ученым: он не только боролся с бурей, он еще изучал ее — наблюдал, делал выводы.

Как и в пустынях Джунгарии, в Тибете бури имели постоянное направление с запада на восток. «Подобное направление, одинаковое для всех бурь Центральной Азии, указывает на их происхождение от одних и тех же причин», — записал в своем дневнике путешественник.

В Тибете Пржевальский наблюдал такую же резкую разницу температур на солнечной и на теневой сторонах гор и холмов, как и в Джунгарии. В этой разнице температур он видел одну из причин джунгарских бурь. Теперь, в Тибете, Пржевальский пришел еще и к новому выводу:

«Другая причина тибетских, равно как и монгольских, бурь заключается в резком контрасте температуры этих высоких и холодных местностей, сравнительно с соседним теплым Китаем. Такая разница, конечно, всего более проявляется зимою и весною, когда именно господствуют бури в пустынях Монголии и на высоком нагорье Тибета».

Этот стройный вывод из множества наблюдений Пржевальский сумел сделать в те самые дни, когда он то коченел в седле под порывами студеного ветра, то через силу брел по колено в снегу, в глубине пустынь.

У путешественников осталось всего семнадцать верблюдов. Караван подошел к последней горной преграде на пути в Цайдам — к крутому, скалистому хребту Торай. Обессиленные животные не могли преодолеть крутизну перевала. Людям пришлось развьючить их и самим нести в гору вьюки. Наиболее слабых верблюдов тащили вверх веревками. Один верблюд так и не смог взойти…

И вот горы Тибета, стужи и снежные бури, падеж верблюдов, грозная опасность гибели среди пустыни — все это осталось позади!

Караван вступил в долину Найджин-гола, ведущую вниз — в Цайдам. Путешественники поделили между собой последние остатки дзамбы. На другой день дошли, наконец, до первого монгольского стойбища.

Здесь, у монголов, они купили дзамбы, масла, молока, баранов, домашнего яка. Затем постриглись, побрились, вымыли свои грязные лица. В долине таял снег, и путешественники могли снять тяжелую теплую одежду.

«Назад на Тибет страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли теперь тучи, и, вероятно, бушевала непогода».

Отдыхали два дня. Потом двинулись дальше.

31 января 1880 года караван Пржевальского прибыл в Дзун-засак, откуда четыре с половиной месяца назад он выступил в Тибет. Из тридцати четырех верблюдов вернулись только тринадцать. А люди «чувствовали себя истомленными и не добром поминали тибетские пустыни…»

За два дня стоянки в Дзун-засаке путешественники просушили и уложили привезенные из Тибета звериные шкуры, получили вещи, оставленные здесь осенью на хранение, купили продовольствия и наняли верблюдов на дальнейший путь. На этот раз князь уже не пытался им перечить.

Теперь Пржевальский шел исследовать верховья Хуанхэ — Желтой реки, которая, как он писал тогда, «до сих пор скрывает свои истоки от любознательности европейцев».

Пржевальский шел вдоль южного берега Куку-нора.

Во время первого путешествия Николай Михайлович положил на карту западный и северный берега Синего озера. Теперь он сделал съемку южного берега.

У китайского сторожевого поста Шала-хото Николай Михайлович оставил экспедиционный отряд под командой Эклона, а сам с Роборовским, переводчиком Юсуповым и тремя казаками отправился в Синин — на свидание с тамошним губернатором, которому был подчинен район верховий Хуанхэ. Русских сопровождал высланный им навстречу сининским амбанем почетный караул с желтыми знаменами.

«Благодаря, конечно, хлопотам нашего посольства в Пекине, — пишет Пржевальский, — власти оказывали нам наружно полный почет, хотя в то же время исподтишка всячески старались затормозить наш путь».

Замечательные исследования и открытия Пржевальского совершались в беспрестанной борьбе с реакционными богдоханскими властями.

На другой день после прибытия знаменитого русского путешественника в Синин произошла встреча его с местным губернатором — генералом Лином.

Генерал устроил Пржевальскому парадный, хотя и холодный прием.

Николай Михайлович поехал верхом в сопровождении Роборовского, переводчика и казаков. На улицах их окружила огромная толпа народа. В воротах «ямына» (правительственного учреждения) выстроились войска со знаменами. Спешившись, Пржевальский и его спутники вошли во двор и здесь встретились с генералом. Губернатор вежливо, но холодно раскланялся с ними и пригласил в фанзу.

Справившись, как полагается, здоров ли путешественник и благополучно ли он совершил свой путь, генерал Лин тотчас же спросил:

— Куда вы намерены идти дальше?

— Нынешней весною, — ответил Пржевальский, — мы пойдем на верховья Желтой реки и пробудем там месяца три или четыре, смотря по тому, как много найдется там научной работы.

— Не пущу туда, — решительно заявил генерал. Пока переводчик передавал этот ответ, губернатор пристально смотрел на Пржевальского, стараясь заметить, какое впечатление произведет на него столь решительный тон. Пржевальский улыбнулся и велел переводчику ответить, что, имея правительственный паспорт, он пойдет на Желтую реку и без позволения губернатора.