«Я был молод, любил, как и другие, и в первый раз узнал нежную склонность и сердечное влечение к любезности и красоте женской. Я влюбился, как влюбляются в молодости, то есть страстно. Я редко видел Зюльмею (позвольте мне дать ей это имя, ибо оно первое мне представилось). Редко видел, но видел довольно часто для того, чтобы ее боготворить и питать воображение теми прелестными мечтами, которых скоро лишаемся и о которых всегда сожалеем»(184).

Веселая, резвая и беспечная красавица шестнадцати лет подозревала о тайной склонности сочинителя. Василий Львович создал прелестный образ юной московитянки, как назвал он ее:

«…Зюльмея, живая Зюльмея, будучи резвее всех подруг своих, поймала прекрасную бабочку, которую всем показывала с тайным восхищением. „Ради Бога, пусти на волю бедного насекомого, — сказала Азема, дочь моего дяди, — это эмблема непостоянства, а непостоянство для меня ужасно“. — „А мне кажется, — воскликнула Зюльмея, — что бабочка — эмблема удовольствия“. Эти слова, произнесенные с живостью, привели меня в трепет» (185).

Конечно, бабочка — символ непостоянства, суетности. Между тем у масонов бабочка обозначает Психею — душу, бабочка — знак бессмертия души. О бабочках и мотыльках писали в своих стихах и В. В. Капнист, и М. М. Херасков, и Г. Р. Державин.

В рассказе В. Л. Пушкина — разлука, встреча уже с замужней возлюбленной, их объяснение и… завершение повествования на самом интересном месте, потому что «все слова прибраны», заданный предмет дописан.

Кто же была та, что внушила Василию Львовичу первое чувство? Имя ее матери обозначено в тексте буквою «С», имя ее мужа — буквою «Н». Оставляем для любопытных изыскателей поиски прототипа утаенной любви московского стихотворца. Быть может, это баронесса Екатерина Александровна Строганова (она была тремя годами моложе В. Л. Пушкина), вышедшая замуж за Ивана Александровича Нарышкина, который был пятью годами его старше? Кто знает… Но сейчас хотелось бы обратить внимание на другое: рассказ о первой любви Василия Львовича интересен нам потому, что в нем создан его автопортрет в молодые годы:

«Если пленительная Зюльмея никогда не существовала, как то вероятно, ибо повесть не есть история, то по крайней мере я представил себя таким, каким был в молодости и не перестал, кажется, быть и в теперешних моих летах, когда все мечты исчезают» (191).

Вспоминая накануне дня своего рождения свою первую любовь, Василий Львович пишет об искренности, нежности первого чувства, которое побуждало его писать и прозу, и стихи — неотправленные письма к возлюбленной он читал с восторгом брату, единственному поверенному своего сердца; на стене домика, давшего ему приют во время грозы, он «писал… стихи и прозу в честь Зюльмеи».

Повесть «Любовь первого возраста» сохранила для нас ценные свидетельства самого В. Л. Пушкина о его первых шагах в свете, о первых стихотворных опытах:

«…пустившись в блистательные общества, я стал не так робок и начал приобретать ту светскость, которой только научаются, можно сказать, в обращении с знатными и придворными. Всегда любил я поэзию и всегда ею занимался. Граф Стр.***, князь Бел***, графы Сег*** и Коб***, княгиня Д*** и графиня Ш*** читали стихи мои с обязательным снисхождением и позволяли мне участвовать в их забавах. Тогда в обыкновении были благородные спектакли, я играл комедию с лучшими актерами, каких могло только произвести хорошее общество. Это образовало мой вкус и научило меня с приятностью изъясняться» (188).

Кто они? Граф Строганов? Князь Белосельский-Белозерский? Графы Сегюр и Кобленц? Княгиня Дашкова или княгиня Долгорукая? Или, быть может, княгиня Дондукова? Графиня Шереметева или графиня Шувалова? Или графиня Шуазель?

В повести упомянут не только брат, но и мать, и сестры, и Дядя В. Л. Пушкина.

И еще сказано о его поездке в Петербург, о поступлении в военную службу. Но это уже другая страница его биографии.

В «Списке именном лейб-гвардии Измайловского полка господам штаб и обер офицерам и капралам» 1783 года, хранящемся в Москве в Российском государственном военно-историческом архиве, названы сержанты 3-й роты Василий Пушкин и Сергей Пушкин: «за комплектом. Из дворян. Служба их: в армии — 1773 г.; в гвардии — 1775; в нонешних чинах — 24 ноября 1777 г.»^[59].

Василий и Сергей Пушкины, как некогда и их батюшка, с малолетства были записаны в военную службу. Это было в обычаях того времени, дело обыкновенное. Петруша Гринев, герой «Капитанской дочки», простодушно рассказывает о том, что хорошо знал автор повести по семейным историям военной службы отца и дяди:

«Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. <…>

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут служба моя переменилась» (VIII, 279–280).

Как и Петруша Гринев, Василий и Сергей Пушкины — потомственные военные. И всё же, в отличие от Гринева, поступившего на службу на семнадцатом году, в отличие от И. И. Дмитриева, который был отправлен родителями в Петербург в Семеновский полк четырнадцати лет от роду, и от Н. М. Карамзина, который в 15 лет начал службу в лейб-гвардии Преображенском полку, братья Пушкины не торопились надевать военный мундир. Да и отец их, видимо, не торопил. Беспечная жизнь московских недорослей продолжалась до самой его смерти в 1790 году.

«Умре по христианской должности и покаянии Октября 24 дня Артиллерии Подполковник Лев Александрович Пушкин, коему от роду было 67 лет, и погребен 26 числа в Донском монастыре»^[60] — эту запись сделал священник Ф. А. Малиновский в метрической книге церкви Живоначальной Троицы в Троицкой слободе, той самой, в приходе которой жили Пушкины.

Известно, что при погребении Л. А. Пушкина митрополит Московский преосвященный Платон пожелал непременно отслужить обедню — факт весьма и весьма знаменательный. Митрополит Платон (в миру Петр Георгиевич Левшин) — выдающийся деятель Русской православной церкви, проповедник, которого не случайно называли вторым Златоустом, русским Массильоном (этот французский оратор прославился своим красноречием). Проповеди Платона любила слушать Екатерина II — они вызывали восторг и исторгали слезы. Быть может, когда-нибудь надгробное слово, произнесенное митрополитом Платоном при гробе Л. А. Пушкина в церкви Донского монастыря, будет обнаружено. Известно также, что церковный иерарх пожелал похоронить Льва Александровича не на кладбище, а в самой церкви. Там, в приделе преподобного Сергия в Малом соборе Донского монастыря находилась икона Иверской Божией Матери в деревянном киоте, на которой имелась надпись: «Артиллерии подполковника Льва Александровича Пушкина». На надгробном камне было высечено: «Против сей надписи погребено тело артиллерии подполковника Льва Александровича Пушкина, который родился 1723 года февраля 17, тезоименитство его февраля 20, скончался 1790 года октября 25 дня, пополудни в 3 часу; жития его было 67 лет 8 мес. и 8 дней»^[61].

Лев Александрович был оплакан теми, кто знал и любил его, близкими и родными, детьми и верною женой. 15 ноября на помин его души в Донской монастырь был внесен вклад:

«Дано вкладу по Болярине Льве Александровиче Пушкине образ Восстания из гроба, на нем риза серебряная со облаками по местам вызолочена, на Спасителе венец серебренной вызолочен, мерою в длину десять вершков, в ширину семи вершков, в киоте деревянном гладком вызолоченном»^[62].