Видимо, больше оснований говорить не об общерусском своде Иоанна (Начальном, по терминологии А. А. Шахматова), а лишь о его летописи. Общерусский свод, который затем станет основой всех позднейших региональных летописей, сложится позже, им будет «Повесть временных лет».

По мнению ряда других исследователей, в Киеве во второй половине XI в., кроме летописания Печерского монастыря, имела место еще одна летописная традиция. Ее следы будто бы обнаруживаются в тех статьях, в которых говорится об Изяславе Ярославиче и его сыне Ярополке. Собственно, речь идет не о всех известиях об этих князьях, а лишь о тех, где содержатся записи об их смерти. И. П. Еремин был настолько поражен содержанием летописной статьи 1078 г. и изменением отношения летописи после 1073 г. к Изяславу, что высказал мнение о двух различных биографах великого князя. Приблизительно до 1073 г. о нем писал один летописец — не сторонник князя, потом другой, однозначно симпатизировавший ему.[117] Н. Н. Ильин объяснил двойственность в изображении Изяслава изменившимся к нему отношением печерских летописцев.[118] Согласно А. Г. Кузьмину, комплекс известий об Изяславе и его сыне Ярополке следует связывать, скорее всего, не с печерским летописанием, а с исторической письменностью Десятинной церкви. Ему кажется маловероятным положение, когда Печерский монастырь, едва возникнув, должен был монополизировать древнерусскую историографию, отстранив более древние религиозные и культурные центры.[119]

Впервые мысль о летописании Десятинной церкви второй половины XI в. высказал А. Н. Насонов. На нее навела его летописная статья 1086 г., в которой повествуется об убийстве и погребении Ярополка Изяславича. Мало кто из удельных князей удостоился такой чести. Ярополка хоронили в Киеве, в церкви св. Петра Дмитриевского (Михайловско-Златоверхого) монастыря в присутствии великого князя Всеволода, его сыновей, а также митрополита Иоанна «с черноризцы и прествитеры и вси Кияне». Тело Ярополка положили «в рацѣ мраморянѣ».

Необычайная пышность погребального ритуала могла быть вызвана трагической смертью Ярополка, убитого «проклятым» Нерадьцем. История не знает, кем был подослан убийца Ярополка, однако исходя из того, что князь конфликтовал с Всеволодом Ярославичем и его сыном Владимиром, можно предположить их причастность к этой смерти. В таком случае всекиевский траур во время похорон Ярополка выглядит как искупление греха перед ним великого князя.

Если это так, то совершенно не обязательно искать летописца, составившего торжественный панегирик Ярополку, среди тех, кто симпатизировал Изяславу. Им мог быть и летописец Всеволода. И тем не менее А. Н. Насонов счел возможным связывать эту запись с Десятинной церковью.[120] Видимо, главным аргументом в пользу этого явилось сообщение летописца об особой любви Ярополка к Десятинной церкви, выразившейся в передаче ей десятины от всего своего имения. «Такъ бяше блаженный сь князь тихъ, кротъкъ, смѣренъ и братолюбивъ, десятину дая святѣй Богородици отъ всего своего имѣнья по вся лѣта».[121]

Наверное, благодеяния Ярополка Десятинной церкви были известны не только ее клиру. Воздать хвалу князю за это мог и печерский летописец. На такую связь, возможно, указывает то обстоятельство, что смерть Ярополка вызвала в памяти летописца ассоциацию смерти его святых сородичей Бориса и Глеба. Причем Ярополк будто бы всю жизнь мечтал, чтобы Господь послал ему такую смерть: «И моляше Бога всегда, глаголя: Господи Боже мой! Приими молитву мою, и дажь ми смерть, якоже двѣма братома моима, Борису и Глебу, отъ чюжею руку, да омыю грѣхы вся своею кровью, и избуду суетного сего свѣта и мятежа».[122]

Читая этот текст, трудно отрешиться от мысли, что статья написана летописцем Всеволода — Владимира, который очень искусно отводит подозрение в возможной причастности к этой смерти своих сюзеренов. Он подчеркивает осознание Ярополком своего греха за мятежную жизнь и убеждает читателя, что именно такой конец и был его вожделенной мечтой. Но мы же знаем, что никакого такого особого греха у Ярополка не было. Это его несправедливо изгнали из Владимира, определенного ему отцом, Всеволод и Владимир. Повод для этого был более чем сомнителен. Ярополк будто бы замышлял поход на Всеволода, послушав «злыхъ совѣтникъ». Следовательно, был наказан не за действия, а за помыслы, причем очень жестоко. Во Владимире был посажен князь Давид Игоревич. Мать Ярополка, его жена и дружина были вывезены в Киев, а именья разграблены. Через год между Ярополком и Всеволодом состоялось примирение, он вернулся в свой Владимир, но тут его настигла коварная рука убийцы.

Облик связанного с Десятинной церковью летописца, как считает А. Г. Кузьмин, отчетливо выступает и в статье 1078 г.[123] Прежде чем высказать свое мнение на сей счет, обратимся к ее содержанию. В целом текст не производит единого и цельного повествования. Начинается он сухой хроникой междукняжеских отношений, завершающейся рассказом о наведении на Русь князьями Олегом Святославичем и Борисом Вячеславичем половцев и жестоком поражении от них дружин Всеволода. Летописец явно на стороне черниговского князя. Олег и Борис изображены как узурпаторы чужого стола, принесшие много зла Русской земле. «А землѣ Руськѣй много зло створше, проливше кровь хрестьяньску».[124] Подытоживая сказанное, летописец замечает, что названным князьям придется за все отвечать.

Далее в статье говорится о прибытии в Киев к Изяславу его брата Всеволода и состоявшихся между ними переговорах. По существу, перед нами исповедь черниговского князя, кающегося в своих прегрешениях перед старшим братом. Позиция Изяслава выглядит очень благородно. Он прощает брата за все, просит его не печалиться, обещает содействие в возвращении стола и, если это будет необходимо, готов сложить за него голову. «Аще будеть нама причастье в Русскѣй земли, то обѣма; аще лишина будевѣ, то оба; азъ сложю главу свою за тя».[125]

Летописец, конечно, уже знает, что Изяслав сложил-таки голову на Нежатиной ниве, и ему важно подчеркнуть, что жизнь свою он отдал, отстаивая законные права брата на черниговский стол. Эта мысль еще раз прозвучит из уст сына Изяслава Ярополка: «Отче, отче мой! Что еси пожилъ бес печали на свѣтѣ семь, многы напасти приимъ от людей и от братья своея? Се же погыбе не от брата, но за брата своего положи главу свою».[126]

После сообщения о погребении Изяслава «в церкви святыя Богородица» летописец затем произнес в его честь хвалебный панегирик. В нем образ великого князя освобожден от пороков и недостатков. Правда, была кровавая расправа над киевлянами в 1069 г., но виноват в этом не он, а сын Мстислава. «Аще ли кто дѣеть вы: сѣчець исѣче, то не сь то створи, но сынъ его».[127] А если и есть на Изяславе какой-либо грех, то он искуплен его жертвенной смертью. Летописец, по существу, всю вторую часть панегирика посвящает воспеванию этого благородного поступка князя. «По истинѣ, аще что створилъ есть в свѣтѣ семь, етеро согрѣшенье, отдаеться ему, занеже положи главу свою за брата своего».[128]

Из сказанного явствует, что статью 1078 г. невозможно безоговорочно связывать не только с летописанием Десятинной церкви, но и с деятельностью летописца — сторонника Изяслава. Текст составлен так, что прославленным в нем оказался не только Изяслав, но и Всеволод. Не исключено, что писался он в начальные годы его великого княжения и служил моральным обоснованием прав на киевский стол. Автором его скорее всего был игумен Иоанн. Не исключено, что впоследствии эта статья испытала также редакторское вмешательство летописца Нестора.