— Вот, вот, вот оно, слово! Идет, идет господь затушить огонь геенский! Идет, идет кормилец! Вот, вот, вот он!..

Элизабет с ужасом увидела, что и в зале кое-кто задергался в такт его выкрикам, запричитал бессвязными словами, запрокинув голову к продымленным темным балкам. Пронзительный визг, словно нож, прорезал гул, какая-то женщина упала на пол, дергаясь в конвульсиях. В углу раздался истерический хохот. Люди, стоявшие в дверях, полезли вперед, вокруг упавшей началась невообразимая сумятица. Элизабет притиснуло к двери, затем с общим потоком разгоряченных тел внесло в залу, там стало свободнее, и тут она увидела Джона. А увидев, поняла, что дело плохо.

Он сидел в том самом правом углу, откуда вышла пьяная Бриджет. Лицо его покрывали красные пятна, губы бессмысленно ухмылялись, глаза чудовищно косили. Куртка была залита. Голова хмельной сорокалетней Бриджет с налипшими поперек лица темными прядями волос лежала на его плече. Слева сидела известная в городке дурочка Мэри с неподвижным, уродливо непропорциональным лицом и обеими руками тыкала ему в грудь наполненную плескавшуюся кружку.

Элизабет не помнила, как она пробралась к этому мерзкому, залитому пивом столу, как обошла сидевшую, расставив ноги, дурочку. Она не сводила отчаянных глаз с искаженного тупой ухмылкой лица мальчика.

— Джон! — Он заметил ее только тогда, когда она положила ему на плечо руку. Но заметив, лишь бегло взглянул и отвернулся.

— Подожди… Подожди, Бетти…

Его глаза были устремлены на кутерьму в зале, но не с обычным пытливым вниманием, а все с тем же бессмысленным и отсутствующим выражением.

— Джон! — сказала девушка твердо и резко. — Сейчас же пойдем домой! Уже час ночи, Джон!

Она потрясла его за плечо, пытаясь вывести из отупения, и заметила темные грязные потеки на его щеке и ниже, на шее.

— Джон, что с тобой? Ты плакал? Джон!

— Тише, милая! — Бриджет подняла голову, облизнула губы и отвела прядь с опухшего лица. — Не волнуйся. Видишь, мальчику весело. Да. Он уже большой, правда, Джон? — Она тяжелой рукой надавила ему на плечо и снизу заглянула в глаза.

Джон и ее не слышал. Он все так же, глупо ухмыляясь, смотрел в зал, где кричали, бесновались, молитвенно воздевали руки и пророчествовали одурманенные вином и призраком свободы бедные люди.

— Да ты сядь, — Бриджет кашлянула, пытаясь освободить от хрипоты голос. — На вот кружку, выпей со всеми! Слышала — все люди братья… Вот и выпьем… А Джон — он хороший мальчик. И все-е понимает, правда, Джон? — Она толкнула его плечом.

— Спасибо. — Элизабет не знала, как ей разговаривать с этой женщиной. — Уже поздно. Джон! Джон, ну встань, пойдем же отсюда!

Она чуть не плакала. Ее окружали пьяные, чуждые, непонятные ей люди — мужчины в грубой одежде и развязные женщины, которые внушали ей еще больше страха, чем мужчины. Джон не поддавался никак, и, несмотря на все усилия, она не могла увести его. Он очнулся наконец от оцепенения и понял, чего она от него хочет. На его лице появилось злое, упрямое выражение, пухлые губы надулись, он вырвал рукав и отмахнулся от нее.

— Не хочу. Никуда я не пойду. Мне здесь нравится!

Она стояла за его спиной в полном отчаянии, не зная, что делать дальше, и не слушая бессвязных уговоров Бриджет «остаться… выпить… послушать господа…» Глаза ее, ища спасения, скользили по искаженным страстями, вином, злобой или бессмысленным весельем лицам. И вдруг, как на что-то твердое и ясное и — удивительно — давно знакомое, почти родное, натолкнулись на трезвый, спокойный, умный взгляд, обращенный прямо на нее. Темноволосый человек, сидевший неподалеку, уже некоторое время внимательно наблюдал ее усилия, и, когда ее отчаянные глаза обратились к нему, он чуть заметно ободряюще кивнул ей и поднялся с места. Не вполне отдавая себе отчет в том, что она делает, лишь всем своим существом доверившись этому засветившемуся в море бессмыслицы разумному взгляду, Элизабет протянула ему навстречу руки и через головы сказала:

— Будьте добры… Помогите мне увести его отсюда…

Темноволосый не спеша приблизился к ним.

— Ты знаешь, — сказал он Джону, положив ему руку на плечо и низко наклонясь над ним ладным плотным телом, — здесь больше интересного не будет. Сюда господь больше не придет. А если хочешь знать о конце света, идем, я тебе расскажу.

Джон взглянул на него исподлобья, с недоверием, но, видно, и на него подействовала спокойная сила, исходящая от незнакомца. Мальчик вдруг встрепенулся и встал, не заметив, как Бриджет, пытаясь поймать подошедшего за рукав, опрокинула кружку. Вслед за темноволосым он стал пробираться, натыкаясь на скамьи и чьи-то ноги, к выходу. Элизабет поспешила за ними.

Ночной ветер дохнул в лицо свежестью. Незнакомец шагал впереди широко и неторопливо. Элизабет, поспевая следом, старалась в то же время плотнее укутать шарфом шею брата. Шарф не слушался, Джон упрямо крутанул головой и отстранил ее руку.

— Ну и что же конец света? — с вызовом бросил он в широкую спину.

Незнакомец обернулся, поджидая. Они выбрались на дорогу и теперь пошли рядом все трое. Элизабет не могла в темноте рассмотреть его лица. Заметно было только, что роста он среднего, широк в плечах. Простой черный плащ хлопал под ветром. Рядом с ним Джон казался длинной ломкой тростинкой.

— Конец света близок. — Он повернулся к Джону. — Только он произойдет совсем не так, как мы думаем.

— А как?

Тот помолчал и ответил как будто невпопад:

— Бог не в небесах, не в горнем граде, а внутри нас — в тебе, во мне.

— Но это говорил Эверард! Он сказал, что бог — даже в Бриджет.

— Бог везде. Только некоторые люди противятся ему. Но скоро настанет время, когда он проснется в каждом человеке.

— А конец света?

— Он уже начался. Люди поняли, что значит свобода. И через них бог станет править миром. Ты сегодня видел этих святых.

— А почему они собираются ночью в таверне?

— Потому что змий еще силен. Алчные преследуют бедняков, плоть ополчается против духа.

— Значит, война с королем… — Джон подумал, — это война бога и змия? Дьявола?

— В общем так. Эта война шла всегда. Ее поле — сердце человеческое. Ты посмотри в себя. В тебе как бы живут два человека. Один хочет долго спать, много есть, ничего не делать весь день… Он ищет удовольствий в услаждении своих пяти чувств. А другой, разумный и чистый, ищет неведомого, стремится к правде. И когда ты слушаешь этого второго, и тело и дух твой радуются.

Джон молчал. Он шел, опустив голову и ссутулившись; впечатления ночи кружились в одурманенной голове… Они уже достигли поворота, и Элизабет вспомнила странных ночных путников, остановивших ее у моста. «Мир и вправду перевернулся, — подумала она. — Раньше все было так понятно: король и его благородные лорды — от века богом данная и справедливая власть. Мудрость и правда, которой следует верить и поклоняться, идет из церкви… А сейчас король — пленник парламента, лорды воюют против общин, а церковь…» Она спросила:

— Но ведь о борьбе добра и зла в душе человеческой говорили всегда. И в Писании об этом есть, и пастор в церкви учит… Почему же сейчас все об этом спорят? В чем разница?

Незнакомец живо обернулся к ней.

— В чем разница между проповедью с кафедры и взглядами этих святых? Разница большая. Церковь учит, что одни люди изначально избраны богом, а другие прокляты и обречены на вечный огонь. И пасторы, благополучные люди, считают, что они избраны богом, а прокляты — нищие и бедняки, которых они презирают. Но Христос пришел на землю спасти всех, и нищих, убогих, презираемых — в первую очередь. Официальная церковь поклоняется мертвой букве, а не живому духу. — Он повернулся к Джону. — Ты хорошо помнишь проповедь вашего пастора?

Тот кивнул:

— Он говорит, будто читает по бумаге.

В голосе незнакомца послышалась улыбка.

— Ну да, он сыплет цитатами и примерами из Писания, но все это мертво. А в работниках и мастеровых, которых ты видел сегодня, засиял дух божий. Именно церковь и убила учение Христа.