«Засиял дух божий? — подумала Элизабет. — В этих убогих, крикливых людях?»

Джон спросил:

— Убила учение Христа?

— Именно так, убила. Она несет угнетение взамен любви. Требует соблюдения никчемных обрядов, отбирает десятую долю со всех доходов. Главная причина бедственного положения Англии — это давление церковной власти. Она душит всякое движение истины в сердцах.

— Но церковь учит по Писанию, — Элизабет, волнуясь, ускорила шаги. — Все, что говорят в церкви, основано на Библии. Как же вы утверждаете, что церковь убила учение Христово?

— Никто не может проникнуть в смысл Писания, пока в душе его не засияет свет разума. Только тот, кто постиг любовь и истинную справедливость, может толковать его.

Незнакомец помолчал. Брат и сестра молчали тоже. Удивительно было то, что он говорил вроде бы то же самое, что сектанты в таверне; но как отличалась его речь от их горячечных излияний!

— Тайна бога состоит в том, — продолжал он задумчиво, — что он вынет Змия из груди человеческой, разрушит власть тьмы и поселится там навеки.

Уверенность и скрытая сила звучали в этих словах; брат и сестра переглянулись. Кто был этот человек, дерзнувший открыть тайну бога? Как он сам познал ее? И почему его лицо казалось знакомым? Он словно бы прочел их мысли и сказал, глядя во тьму перед собою:

— Я ведь через все это прошел сам. Я был сначала строгим исповедником веры, ходил в церковь, исполнял обряды. Я был благочестивым ханжой, сидел в своей лавке и заботился больше всего о прибыли. Я ничего не знал, кроме того, что получал из книг и из проповедей. Я молился богу, но не ведал, ни кто он, ни где обитает. Я жил во тьме и грехе, ослепленный влечениями моей плоти… Пока не понял, что эти мои земные радости — смерть, позор, тюрьма для души. Тогда я ушел из церкви и пошел к баптистам. Меня привлекла их терпимость и независимость от власти. Кроме того, они первые заставили меня поверить в то, что нет избранных и проклятых. Я даже сделался у них проповедником. Потом и от них отошел, стал искать дальше…

— А скажите… — Элизабет перебирала в уме слышанное в таверне. — Кто это говорил, что все должны любить друг друга?

— А, это Полмер. Фамилист. Они много верного говорят. Наша грубая природа толкает нас к ненависти, зависти, даже заставляет убивать тех, кто мыслит и живет не так, как мы. Дух же истины незлобив, он полон любви. Полмер — прекрасный человек.

Джон вскинул голову, локоть выехал из-под плаща.

— Дух истины? А почему тогда вы сказали, что господь туда больше не придет? Почему увели меня?

Он даже остановился, словно бы собираясь повернуть обратно.

— Джон, там же не все были такие… — Элизабет мягко обняла брата за плечи, подталкивая к дому. — Ты же видел, там были разные люди — одни осуждали власть, другие пили вино и ругались. Пойдем скорее, мы уже совсем близко.

Она только теперь заметила, как тяжело идти. Башмаки и подол платья были совсем мокрыми, на подошвах налипли пуды грязи. Губы пересохли, тело изнемогало от усталости.

— Да, этой ночью господь больше не придет к ним. Эти бедняки тоже обратились к плотским радостям. Ты помнишь, что говорил последний проповедник? «Ешьте, пейте вино, целуйте женщин…» Разве это путь духа?

Джон почувствовал себя пристыженным. Ему уже хотелось нравиться этому человеку. Элизабет замедлила шаги. Они подошли к дому. Странный человек остановился против брата и сестры и сказал серьезно:

— Но все эти грехи, заблуждения, ошибки — не даром. Учась на них, мы познаем смысл того, что происходит.

— Скажите… — Джон запнулся. — Кто вы? И… можно еще с вами встретиться?

— Встретиться можно. Но помни, ты внутри себя имеешь лучшего наставника, чем кто бы то ни было. Думай сам, ведь скоро ты станешь взрослым. Как ты будешь жить? Что принимать, что отвергать? Против чего бороться? От этих вопросов не уйдешь… Что до меня, я живу здесь неподалеку, в Уолтоне. Мое имя — Уинстэнли, Джерард Уинстэнли, из Ланкашира. До свидания, мисс…

— Годфилд, сэр. Элизабет Годфилд. Благодарю вас за Джона и за все… Да хранит вас господь… — Она низко присела.

— До свидания, мисс Годфилд. Мы еще увидимся!

Он слегка поклонился, не снимая шляпы, и помахал рукой отступая. Элизабет с Джоном, скрипнув калиткой, вошли в сад. Сырой ночной воздух уже не казался промозглым, порывы ветра — такими резкими. Джон обнял сестру за плечи, и они, сами не зная почему, поцеловались. Неведомое предчувствие будущего счастья — не просто счастья для них, а великого, вселенского счастья и мира овладело их сердцами. Тихонько смеясь и не обращая внимания на лужи, они, обнявшись, шли к дому. Ночь с 11 на 12 ноября 1647 года подходила к концу.

6. БУНТ

Тревожный, ветреный рассвет 15 ноября был еще далеко, но в пехотном полку мало кто спал в эту ночь. Генри, впрочем, вздремнул немного, не раздеваясь, на ворохе соломы в углу: он знал, что день предстоит тяжелый.

На 15 ноября был назначен смотр семи армейских полков близ местечка Уэр, в Хартфордшире. Еще на заседаниях армейского Совета в Петни было решено, что смотр войск, которого требовала Армия, будет проводиться по частям — так генералам не в пример легче договориться с солдатами.

Брожение в Армии вот-вот готово было вылиться в мятеж. Памфлеты левеллеров ходили по рукам. Лилберн призывал: «Добивайтесь чистки нынешнего парламента! Настаивайте на выплате жалованья! Требуйте уничтожения церковной десятины, отмены монополий, принятия „Народного соглашения“! Но главное — не доверяйте генералам, ибо они в сговоре с парламентом!»

Мятежный левеллерский полк шел к Уэру вопреки приказу. За вчерашний день они прошагали по грязи почти двадцать пять миль и расположились на ночлег в деревушке близ Хартфорда. Агитаторы связались с другими полками и еще — великолепная идея — с ремесленниками близлежащих городков: все они должны собраться под Уэром и заставить офицеров объявить «Народное соглашение» общеанглийской конституцией.

В полках уже стало известно, что король Карл в ночь с 11 на 12 ноября 1647 года бежал из своей почетной тюрьмы в Гемптон-Корте. Но где он, никто не знал. Во все гавани и порты были разосланы специальные декларации: ни один корабль не должен отплыть от берегов Англии. Тому, кто укроет короля, грозила смертная казнь.

В неглубокий, готовый каждый миг прерваться сон вползали отрывки разговора. Как Генри ни натягивал на голову плащ, уйти от приглушенных настойчивых голосов, а главное, от того, что они говорили, было невозможно.

— Так вот, собрались они на ужин, — рассказывал спокойный, рассудительный голос рядового Джайлса. — Стоят у своих приборов, а он все не идет. Послали лакея, тот прибегает, говорит — нет его нигде. Ну бросились в его комнаты, глядят — на столе три письма.

— Подожди, как же он сбежал? — спрашивал молодой и резкий голос Дика Арнольда, — Ведь стража везде.

— В том-то и дело, что половина стражи была снята.

— Случайно? Или кто приказал?

— Неизвестно. Снята и все. Вот он и вышел тихонечко, один, через заднюю калитку, и никто его не заметил.

— …А в письмах что было?

— Одно было к спикеру палаты лордов. Он там про нас писал.

— Как это про нас?

— Что агитаторы строят заговоры с намерением лишить его жизни. И что он, король, имеет право, как и любой другой гражданин, жить на свободе и в безопасности. А в другом письме, начальнику охраны, милостиво благодарил за хорошее содержание и распоряжался беречь его лошадей, собак, картины…

— Вот дерьмо!

— Тише, Дик, спят же люди.

— А Кромвель, что?

— В Кромвеле-то вся и загвоздка. В ту же самую ночь он обо всем уже знал. А был довольно далеко, в Виндзоре.

— Кто ж ему донес?

— Кто донес, тот нам с тобой не доложился. Кромвель сразу сообщил в парламент, и парламент приказал закрыть все порты, чтобы не дать ему улизнуть за границу.

— Так Кромвель сам все это и подстроил, — сказал третий голос, низкий и хриплый, будто рычащий. — Это ясно, как божий день. Он еще летом интриговал с королем. А сейчас совсем продался. Король ему даст орден подвязки и сделает графом.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: