Республиканские армии отступают на всех фронтах. Никогда еще они не были настолько дезорганизованы.

В момент, когда все невзгоды и опасность обрушиваются на Францию, Дантон уходит от власти: 10 июля обновляется Комитет общественного спасения. В новом составе Дантона уже нет. Это кажется странным, ибо особенностью его деятельности всегда служит стремление к объединению сил Франции против внешней опасности. Так было в легендарные дни осени 1792 года. Сейчас положение еще более грозное. Но Дантон уходит.

Некоторые историки утверждают, что Друэ, тот самый, который когда-то помог задержать Людовика XVI в Варенне, предложивший 10 июля обновить Комитет, действовал по тайному поручению Робеспьера. Он якобы хотел устранить Дантона. Весьма сомнительная версия, поскольку в тот же день Робеспьер энергично защищал деятельность Комитета вообще и Дантона в особенности!

Дантон сам хотел удалиться от власти. К этому его располагали обстоятельства личной жизни, его женитьба, о которой уже рассказано. Дантон задолго до ухода из Комитета начал пренебрегать его работой. Конечно, он продолжал выполнять свой долг и, добившись ассигнования четырех миллионов на секретные расходы, пытался с помощью тайной дипломатии расколоть коалицию, объединившуюся против Франции. Его дипломатические затеи не имели успеха. Еще активнее стала помогать коалиции далекая, но влиятельная Россия и близкая Испания. Дантон почувствовал, что 2 июня положило конец его политики примирения и объединения и внутри страны. Вообще он испытывал разочарование собственной деятельностью. Но его критиковали и другие. 23 июня монтаньяр Вадье, один из самых старых по возрасту (и самых богатых, кстати) монтаньяров, член Комитета общей безопасности, резко осуждал «усыпителей» из Комитета общественного спасения. А Марат назвал его 4 июля «Комитетом общественной погибели».

Дантон не любил отвечать на критику, к тому же очень общую, неконкретную и необъективную. Он делал выводы и действовал. На этот раз он решил отступить в глубину политической сцены, ибо власть, выступления в главной роли лишь компрометируют его, делают уязвимым, превращают в мишень для нападок. Пусть поработают другие, если смогут, а они неизбежно кончат плохо в столь обостренной обстановке. В начале июня в Якобинском клубе он произнес многозначительную фразу: «Мои коллеги видели, что я отдал максимум моих сил и все мои мысли Революции. В настоящий момент я исчерпал всего себя».

А за несколько дней до обновления Комитета он заранее объявил о своем нежелании быть переизбранным. 5 сентября при очередном обновлении Комитета его снова выбирают в Комитет, но он категорически отказывается. Через две недели после ухода Дантона из Комитета общественного спасения его выбирают председателем Конвента. Это не постоянная должность на длительный срок, но избрание свидетельствует, что нет и речи об утрате им авторитета и влияния. Нет, его не «устранили». Он ушел сам из-за усталости, разочарования, из-за непосредственности характера, побуждавшего его действовать только под напором искреннего чувства, бурными порывами своего темперамента. Вот что пишет Жорес в своей знаменитой истории Революции об уходе Дантона, который он считает крупным событием: «Его решение, несомненно, также было признаком тайного недовольства и политического расчета. В трудные времена он очень часто брал на себя ответственность и нес ее бремя. Ему часто приходилось оправдываться в Якобинском клубе; его гордость менее стойкая и глубокая, чем у Робеспьера, но неистовая и пылкая, страдала от этого. По горькому опыту своих отношений с Дюмурье он знал, насколько легко скомпрометировать себя государственному деятелю, как только он начнет действовать, как только у него появятся определенные функции и какая-то власть. Ему, несомненно, было неприятно и то, что его так часто защищал и оберегал Робеспьер, который сам был осторожным и не столько направлял события, сколько за ними следил и теперь мог воспользоваться своим незапятнанным авторитетом для руководства Революцией, освобожденной как от парализующей жирондистской агитации, так и от монархической опеки. И Дантон пришел к выводу, что для него настал час проявить сдержанность, отойти несколько в сторону и таким образом добиться восстановления своей революционной репутации, в то время как другие, соприкоснувшись с властью, неизбежно станут более осмотрительными».

Сам Дантон в данном случае проявил величайшую в своей жизни неосмотрительность, совершил роковую ошибку, за которую жестоко поплатится не только он сам, но и вся Французская революция.

Комитет общественного спасения родился из практических повседневных забот, но стал легендарным правительством, какого не было ни до, ни после его короткой, но необыкновенной истории. Название Комитета взято из далекого прошлого, из римской античности, но его дела служили предвосхищением будущего. Он имел своеобразную организацию. Марат так напугал всех призывами к «диктатуре», что в нем не было председателя; его члены обладали равными правами, хотя и несли ответственность за разные сферы деятельности. Но сильная личность неизбежно брала верх. Поэтому и говорили о «Комитете Дантона», «диктатуре Дантона», так же как скоро станут с еще большим основанием говорить о «Комитете Робеспьера», «диктатуре Робеспьера».

Сразу, 10 июля у Дантона не нашлось достойного преемника. Дополнительно избрали Тюрио, друга Дантона и Приера из Марны. Невозможно объяснить их избрание насущной потребностью укрепления Комитета, стремлением сделать его более способным отвечать на грозные требования драматического времени. Приер будет ведать вопросами торговли, а Тюрио выйдет из Комитета в сентябре. Что же изменилось? Уменьшилось количество членов Комитета общественного спасения; вместо 14 их стало всего девять. Переизбрали старых: трех центристов, выходцев из Болота (Барер, Линде, Гаспарен), четырех монтаньяров, вошедших в Комитет еще в конце мая (Сен-Жюст, Кутон, Бон Сен-Андре, Эро де Сешель).

Все стало ясно через две недели, 27 июля: вместо ушедшего из-за болезни Гаспарена Конвент избрал Робеспьера. Сколько раз Максимилиан отказывался от официальных должностей! Может быть, он ждал своего часа, чтобы сразу получить высшую власть? Нет, в вульгарном карьеризме его обвинить нельзя! Дело обстояло сложнее. Робеспьер брал на себя ответственность в самый тяжелый, критический момент смертельной опасности. Он искренне стремился послужить делу Революции. Он проявлял самопожертвование, смелость, решимость спасти страну, стоявшую на краю пропасти. Робеспьер брал в свои руки руль корабля, брошенный Дантоном, когда страшная буря могла вот-вот потопить судно.

Другой вопрос, что последующие события в представлении многих деформируют мотивы Робеспьера. Но тогда, в июле 1793 года, никто не мог предвидеть этих событий, и прежде всего сам Робеспьер. Кто мог знать, что и сам он станет другим под влиянием страшной, уродующей и развращающей людей власти? В данном случае беспочвенны подозрения в неискренности Робеспьера, в каких-то низменных побуждениях. С его стороны это был акт благородного мужества, он хотел наконец совершить нечто из ряда вон выдающееся: спасти Революцию. Его вдохновляло возвышенное честолюбие, которое пронизывало все его мысли и чувства, составляло смысл его жизни. Невероятная сложность и величие стоящей перед ним задачи воодушевляли его, придавали ему необычайную энергию. Вот как он сам говорил об этом новом ощущении в Конвенте: «Кто из нас не подымается даже над самим человечеством, когда думает о том, что мы боремся не за один народ, а за всю вселенную? Не только за людей, живущих теперь, но за всех тех, кто будет жить? Пусть угодно будет небу, чтобы эта истина не была замкнута в узком кругу, пусть она будет услышана в одно и то же время всеми народами!»

Робеспьер не только возбужден, но и опьянен собственной судьбой. Пока это дает 36-летнему, измученному крайним напряжением революционных лет человеку необыкновенный прилив сил и воодушевление. Но, как всегда, даже самые возвышенные иллюзии, утопии Робеспьера окрашены пессимизмом. Он видит жестокость борьбы и знает, что каждый его поступок чреват гибелью. Он постоянно говорил о собственной смерти, о своей готовности стать жертвой, подобно Марату, говорил как о чем-то неизбежно надвигающемся на него. Он принимает эту неизбежность, но придает ей героический, облагороженный характер. В том же выступлении Робеспьер заявляет депутатам Конвента: «Какая бы личная судьба ни ждала вас, ваша победа обеспечена; разве сама смерть создателей свободы не является победой? Все умирают, и герои человечества, и тираны, угнетающие его, но умирают при разных условиях».