Дантон, «вождь 10 августа», сам помог Робеспьеру нанести этот страшный удар парижским санкюлотам. Теперь понятно, почему накануне принятия декрета 3 декабря Робеспьер защищал Дантона от нападок эбертистов, правда, довольно своеобразной риторикой: «Так ты не знаешь, Дантон, что достаточно быть патриотом, чтобы тебя оклеветали! Так ты не знаешь, в чем тебя обвиняют? Я скажу тебе это. Ты покинул Париж, чтобы эмигрировать, чтобы предложить свои услуги контрреволюции. Ты этого не знал? Так узнай. Об этом рассказали новые люди, пришедшие в Революцию, но, видимо, способные служить ей в большей мере, чем ты и я».

С потрясающей искренностью Робеспьер добавил: «Дантон хочет, чтобы его судили. Он прав, но пусть судят и меня вместе с ним».

В то время, когда Робеспьер произносил эти слова, он уже энергично готовил гибель Дантону. Однако сначала надо с помощью Дантона уничтожить ультра-революционеров, наиболее опасных врагов, поскольку они связаны с народом и выдвигают требования голодных. Прямо обвинить их в таком «преступлении» невозможно. Есть другой надежный метод. Народ за годы Революции видел много реальных заговоров аристократов и их пособников. Связать левых с «заговором» — вот единственный метод, который может дать успех. Если же заговора нет, то его следует выдумать. Впрочем, достаточно лишь использовать соперничество, мелкое интриганство, тщеславие в стане врага. Благо противники Робеспьера слева и справа сами давали удобнейший материал для этого.

Дело в том, что Комитет общественного спасения еще в октябре и ноябре получил два важных доноса (они теперь стали повседневной практикой), позволявших начать одновременно два дела: дело о подлинной коррупции и дело об очень сомнительном заговоре.

Здесь вновь всплывает имя друга Дантона Фабра д'Эглантина. Этот безусловно талантливый поэт, драматург, очень остроумный скептик имел две серьезных слабости: страсть к деньгам и к политической интриге. У него была увлекающаяся натура игрока, мастера изобретательных махинаций. Он забавлялся политикой как игрой ума. Человек театра, он и в политике оставался автором и исполнителем водевилей.

12 октября Фабр сообщил двум всемогущим Комитетам о подготовке заговора, направляемого из-за границы. Цель заговора — свержение Революционного правительства путем возбуждения народного недовольства демагогическими лозунгами. Через месяц, 14 ноября, последовал новый донос. Шабо и Базир, два депутата с темной репутацией донесли Робеспьеру и Комитетам о деле с Индийской компанией. Они рассказали, что известный роялист и банкир барон Бац направляет двойной заговор. Индийская компания используется для коррупции депутатами Делоне и Жюльеном из Тулузы, которые хотят фальсифицировать декрет о ликвидации компании с целью получения огромного барыша. Одновременно тот же барон вдохновляет антиправительственный заговор эбертистов и подкупает для этого депутатов.

За всей этой аферой стоят иностранцы, множество которых понаехало в Париж во время Революции. Можно назвать главных финансовых воротил, кроме Баца, замешанных в «заговор», Перрего, Проли, Гусмана, братьев Фрей. Это была пестрая публика, собравшаяся из разных стран в поисках наживы. Например, моравские евреи братья Фрей, раньше в Австрии носили имя Добруска, затем Шенефельд. Они стали членами Якобинского клуба, подружились с депутатами. Монтаньяр Шабо даже женился на их сестре, получив за ней приданое в 200 тысяч ливров. Международные связи таких людей Революция использовала для своей тайной дипломатии, поскольку обычных дипломатических связей не было. А они проворачивали свои махинации и делали деньги, используя политические связи. Все названные лица участвовали в кампаниях эбертистов по дехристианизации. Особенно активно они поддерживали кампанию Эбера за революционную войну. Это сулило новые прибыли на военных поставках. Они ведь оказывали и полезные услуги по тайной закупке оружия или продовольствия за границей. Во всяком случае, Робеспьер ухватился за идею «заговора иностранцев», поскольку здесь были замешаны ультра-революционеры. Правда, за 200 лет многим историкам так и не удалось найти каких-либо документальных следов политического заговора.

Дело с Индийской компанией было яснее. Она подлежала ликвидации и на этом решили заработать депутаты Шабо, Делоне и Жюльен. Сначала добились резкого падения стоимости ее акций, чтобы скупить их подешевке, а потом провести такой декрет о методах ликвидации, который позволил бы получить за обесцененные бумаги большие деньги. Подготовленный декрет Делоне подсунул на подпись Фабру. Он обнаружил жульничество, исправил текст карандашом и подписал. Но Делоне потом чернилами восстановил выгодный для жуликов текст. Такие крупные историки, как Жюль Мишле, Луи Блан, Жан Жорес, отрицают какую-либо причастность Фабра к подлогу. Он, по их мнению, просто проявил обычную беспечность.

Словом, в одном темном деле были запутаны и дантонисты и эбертисты. Сначала они сотрудничали, но потом стали враждовать. Отсюда и доносы. Комитет общественного спасения решил арестовать и тех и других. Сначала 17 ноября взяли Шабо, Бизира, Делоне и Жюльена, а вскоре арестовали и связанных с левыми Перейру, Дибюиссона и Дефье. Хотя в доносах фигурировал Фабр д'Эглантин, его оставили на свободе, ибо Робеспьер первый удар решил нанести левым. Не тронули пока Эбера и Шометта, хотя и на них указывали доносчики. Возглавлявший Комитет общей безопасности Вадье, прозванный «инквизитором», через своих тайных агентов собирал материал как против сторонников Эбера, так и против друзей Дантона.

Робеспьер понимал, что пока этого материала недостаточно, чтобы убедить даже членов Комитета общественного спасения, не говоря уже о Конвенте, в существовании «заговора иностранцев», с которыми надо связать Эбера, кордельеров, всех крайне левых монтаньяров. Он остро нуждался в поддержке Дантона и поэтому взял его под защиту от нападок слева. Но Дантон вовсе не собирался быть слепым орудием Неподкупного. Он не считал нужным и тратить силы, чтобы выручать из беды коррумпированных дантонистов, оказавшихся в тюрьме. Вернувшись в Париж, он сразу проникся главными интересами Революции. Некогда, в 1792 году в борьбе за свержение монархии он был искренним союзником санкюлотов. Но теперь он считал их требования нереальными. Подавляющая масса французского населения, особенно крестьяне, никогда не примирится с каким-либо не только посягательством, но даже длительным ограничением принципа частной собственности, вроде максимума. Стоявшие во главе санкюлотов их новые лидеры типа Эбера к тому же действовали явно авантюристически, уповая на всемогущество террора. Революция оставалась буржуазной, и уравнительные стремления парижской бедноты были утопией. В конце концов, что могли сделать 100 тысяч парижских санкюлотов против 25-миллионного населения всей Франции, прочно привязанного к идеалам буржуазной, а не какой-то более «социальной» революции в духе туманных идеалов Марата?

После подавления мятежей, после побед над коалицией уже не было необходимости в массовом терроре. Следовало быстрее заключить мир, ввести в действие Конституцию 1793 года и завершить Революцию утверждением стабильной, прочной Республики. Прежде всего надо ограничить крайности террора. Так решил Дантон и так он начал действовать.

26 ноября в Конвенте он выступает с решительным протестом против антирелигиозных маскарадов, но затем, напомнив, что «республиканская конституция принята», призывает принести «народу плоды его конституции». Ведь это означает устранение Революционного правительства, проведение выборов в постоянное Законодательное собрание. Когда «бешеные» требовали введения в действие Конституции 1793 года, Робеспьер объявил это контрреволюцией. И вот теперь и Дантон говорит: «Создадим республиканскую власть», и тем самым вступает в прямое противоречие с Робеспьером, постоянно утверждающим, что нынешний исключительный режим — это и есть республика.