Дантон требует также «немедленного доклада о заговоре, якобы существовавшем за границей». Речь идет о «заговоре иностранцев», некоторые из участников которого уже преданы анафеме Робеспьером без всяких доказательств. Но главное — это вопрос о терроре.
«Народ требует, — говорит Дантон, — чтобы террор был поставлен в порядок дня, но он хочет, чтобы террор был применен к действительным врагам Республики и только к ним, то есть к аристократам, эгоистам, заговорщикам и изменникам, агентам иностранных правительств, народ не хочет, чтобы всякий, кто родился без революционного пыла, в силу одного этого считался виновным, если он не уклоняется от своего долга, если он не замышляет преступления, народ готов поддержать даже слабого гражданина».
Дантон искренен и отражает мнение большинства. Ведь гильотина работает без отдыха. На эшафот поднимаются бывшие дворяне, священники. Но все чаще рубят головы людям, не совершившим никакого преступления: среди казненных пьяный, обругавший Республику, старуха торговка, громко вздыхавшая о старом добром времени, просто «подозрительный», которого упомянули в доносе, мелкий торговец, жертва доноса конкурента. Любой может устранить соперника. В тюрьмах Парижа уже пять тысяч заключенных, в несколько раз больше, чем в самые отчаянные для Революции прошлогодние времена. Сейчас же поступают все новые сообщения о победах в Вандее и на фронтах. Появляются признаки, свидетельствующие о готовности враждебных держав к мирным переговорам. Дантону становится известно содержание перехваченного письма английского агента, предлагавшего созыв мирной конференции в Швейцарии. Голландия, Испания и Австрия тайно зондируют почву о возможности мирного соглашения. Дантон возмущен тем, что Комитет общественного спасения делает вид, что войну нельзя прекратить.
Робеспьер также возмущен поведением Дантона. Он прекрасно понимает, что выступления против террора создают ему огромную популярность, что, напротив, растет недовольство действиями Неподкупного. Но Робеспьер не уверен, удастся ли ему без поддержки Дантона уничтожить Эбера и других кордельеров, его главных врагов. Поэтому Дантон пока остается драгоценным союзником.
В кулуарах Конвента два смертельных врага сердечно беседуют. Они притворяются союзниками, советуются друг с другом. Дантон всегда добродушно весел, Робеспьер — всегда бледный и чопорный, как добродетель. Любопытно, что по совету Робеспьера Демулен начинает издавать журнал «Старый кордельер». Само название уже направлено против общих врагов — новых кордельеров, ультра-революционеров. Содержание первых двух номеров Камилл согласовывает с Робеспьером, и тот одобряет его. Еще бы, Демулен так остроумно высмеивает Эбера, разоблачает его не только политические, но и личные пороки. Он выступает против Коммуны Парижа, обвиняет ее в незаконном присвоении законодательной власти. Он восхваляет Робеспьера за то, что «к стыду священников, он выступил на защиту того бога, которого они трусливо покинули».
Но талантливый журналист позволяет себе заходить дальше того, что могло бы понравиться Робеспьеру. Чего стоят его требования свободы печати, которая фактически ликвидируется Робеспьером. Демулен переделывает известный революционный лозунг и требует: «Свобода мнений или смерть». Критикой правительства, не желающего ничего предпринять для облегчения участи бедняков, выглядят и его рассуждения о свободе: «Свобода — не красный колпак, не грязная рубашка или лохмотья… свобода состоит не в равенстве лишений, и прекраснейшей похвалой для Конвента было бы, если бы он мог засвидетельствовать о себе: я нашел нацию без штанов, а оставляю ее в штанах». Если вспомнить буквальный перевод понятия «санкюлот», то ясен смысл этой игры слов.
Самое серьезное обнаружилось с третьего номера «Старого кордельера», вышедшего 15 декабря. Демулен написал нечто о жизни Древнего Рима времен самых деспотичных цезарей. Экскурсы в античность были тогда обычным делом. Однако Демулен, не нарушая исторической достоверности, так подобрал и изложил факты и выдержки из сочинений древнего историка Тацита, что ясно было: речь идет о печальной французской действительности, например, о пресловутом законе о «подозрительных». Вот краткая выдержка из знаменитого выступления Демулена: «Во времена Нерона многие люди, чьих близких он осудил на смерть, отправлялись возблагодарить за это богов: они зажигали огонь. По меньшей мере надо было иметь довольный вид, открытое и спокойное лицо. Люди страшились, что им могли поставить в вину самый страх… Все возбуждало подозрительность тирана. Был ли гражданин популярен, — он является соперником государя, способным вызвать междоусобную войну. Он подозрителен. Если он, наоборот, избегал популярности и оставался у своего очага, то эта уединенная жизнь привлекала к себе внимание и внушала уважение. Он подозрителен. Если вы богаты, то существует неминуемая опасность, как бы вы не подкупили народ своей щедростью. Вы подозрительны. Если вы были бедны, непобедимому императору надо пристально следить за этим человеком. Ибо самый предприимчивый — тот, у кого ничего нет. Подозрительный. Если у вас мрачный, меланхолический характер или если вы небрежно одеты, то, значит, вас огорчает то, что государственные дела идут хорошо. Подозрительный… Если гражданин добродетелен и строг в своих нравах, прекрасно, значит, новоявленный Брут с его бледностью и париком якобинца, претендует на то, чтобы быть судьей любезному и хорошо причесанному двору. Подозрительный».
И вот эта «отрава», как говорил Эбер, пользуется огромным успехом. Тираж достигает 50 тысяч экземпляров. У книжной лавки Десена, печатающего «Старый кордельер», длинная очередь. Экземпляр стоимостью в два су перепродают за 20 ливров!
Выступления Демулена вызывают бурю в Якобинском клубе. Возмущены Эбер и его друзья, они обрушивают на Демулена свою ярость: аристократ, негодяй, продажный. «Он покушается на гильотину!» — заявляет Эбер. Странное дело, в отношении террора Робеспьер и ультра-революционеры проявляют единодушие. Крайне противоречивое, причудливое сборище представляет собой общество якобинцев в декабре 1793 года.
Клуб, уже много раз менявший свой состав и свое официальное название, так и не стал руководящим органом Горы — партии монтаньяров. Не был он и душой Революционного правительства, не все члены Комитета общественного спасения входили в него. Карно и Камбон не состояли членами клуба. Отождествление якобинцев 1793 года и монтаньяров, по меньшей мере, условно. Дантон, Демулен и вся их компания формально члены клуба, но фактически они не якобинцы в духе Робеспьера. Также и кордельеры здесь отнюдь не свои люди. Тем более что Робеспьер пытается сделать из клуба какую-то религиозную секту, ревниво очищающую свои ряды. Неугодных Неподкупному подвергают чистке и все чаще исключают. А в обстановке террора исключение — путь к эшафоту. Робеспьер насаждает сектантскую непримиримость, но сделать клуб до конца робеспьеровским ему так и не удается.
Историки-фантасты любят изображать якобинцев каким-то вольным сообществом свободных философов и демократов, вдохновляемых Неподкупным и Добродетельным Максимилианом. Настоящая роль клуба была иная. Ее четко определил в 1791 году Камилл Демулен в своей газете. В то время он очень близок к Робеспьеру и служит рупором его идей, которые он излагал так: «Общество якобинцев является подлинным следственным комитетом нации… ибо оно охватывает своей перепиской с филиалами все самые отдаленные уголки 83 департаментов. Оно не только великий инквизитор, наводящий ужас на аристократов, это еще великий обвинитель, искореняющий злоупотребления и приходящий на помощь всем гражданам. И в самом деле, кажется, что Клуб исполняет роль прокуратуры».
Партия монтаньяров, напротив, не прокуратура и не секта: она действительно объединяет передовые силы Революции, но со всем разнообразием взглядов и политических тенденций. В конце 1793 года монтаньяры делятся, по крайней мере, на четыре течения: прежде всего Дантон и его друзья, умеренные революционеры, прагматики и реалисты; Робеспьер и небольшая группа слепо преданных ему последователей, играющих роль своего рода центра; кордельеры, Коммуна, эбертисты со всеми их санкюлотскими крайностями; террористы-фанатики Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенн, сильные своим положением членов Комитета общественного спасения. В целом это очень смутное, колеблющееся, хрупкое объединение разных тенденций. Оно всегда в состоянии неустойчивого равновесия сил, которое судорожно пытается пока сохранить Робеспьер, балансируя на острие ножа, вернее, топора гильотины. Сейчас он делает ставку на союз с дантонистами и поэтому защищает Демулена. Ведь его первостепенная задача — уничтожить санкюлотскую демократию.