При этом он, как тогда, так и позже, не проявлял угодливости по отношению к начальству. Напротив, он по-прежнему обнаруживает свой характер. Правда, речь не идет о какой-то безрассудной строптивости. Стоит упомянуть об одном любопытном эпизоде. Однажды полковник Петэн проводил занятия с молодыми офицерами. Он рассказывал им об осаде Арраса в 1654 году, о маневрах Конде, теснившего королевские войска, обходя Роканкур. Неожиданно юный лейтенант де Голль прервал полковника: «Но Тюренн был там и дал знать о себе громом своих пушек. Аррас был спасен!» Внешне это выглядело, конечно, бестактно, но дело в том, что Петэн давно выступал против официальной доктрины, основанной на преобладании движения, штыка и атаки, и отстаивал первостепенное значение артиллерийского огня. Поклоннику артиллерии поэтому не показалось неприятным замечание (каким бы оно ни было по форме) о решающей роли пушек. Молодой офицер обнаруживал таким образом не только самоуверенность, но и ловкость, не говоря уже об отличном знании военной истории.

Размеренная, однообразная полковая жизнь не уменьшает интеллектуальной любознательности де Голля. В его полевой сумке можно увидеть экземпляры журнала Пеги «Двухнедельные тетради». У одних это вызывает недоумение, у других — подозрительность. Ведь Пеги, даже превратившись в ярого националиста, сохраняет репутацию чужого и опасного для армии человека. Ему не могут простить близости с социалистами и особенно участия в «деле Дрейфуса» на стороне противников армии. Даже сейчас он продолжает в своем журнале печатать огромный роман антимилитариста Ромена Роллана «Жан Кристоф». В буржуазных домах Арраса, где иногда бывал лейтенант де Голль, хозяев шокирует, когда они видят в руках офицера газету «Тан», вполне умеренную и весьма буржуазную. Но здесь и эту газету считают «слишком» республиканской. В выборе чтения де Голль проявляет широту взглядов, явно необычную для людей его круга. Но они могут быть спокойны. Ведь прочитав «Новую армию» Жана Жореса, великого антимилитариста и вождя социалистической партии, он остался совершенно чужд к содержавшимся в этой книге планам создания подлинно народной армии, которая могла быть мыслима только в социалистической Франции. Кстати, многое в оригинальной книге социалиста Жореса, там где он обращается к истории, совпадает с мыслями нашего непоколебимого молодого консерватора. Жорес с восхищением писал о любимых героях де Голля, о легендарных полководцах Конде, Тюренне, Карно.

Появление книги Жореса «Новая армия» в 1911 году было далеко не случайным. Великий пацифист взялся за, казалось бы, неожиданную для него военную тему, потому что эта тема прочно встала в центре всей жизни Франции. Хотя конфликт между Францией и Германией из-за Марокко был как будто улажен, напряженность в отношениях двух стран не только не ослабла, но время от времени еще более усиливалась. Балканы, где одна за другой вспыхивали, как говорят теперь, локальные войны, превратились в пороховой погреб Европы. Здесь каждую минуту мог произойти взрыв.

Так, в декабре 1912 года Европа оказалась на грани всеобщей войны. В это время война Сербии, Болгарии, Греции против Турции как будто шла к концу. Константинополь оказался под угрозой, и турки согласились на перемирие. Но Австро-Венгрия продолжала проводить мобилизацию. В связи с этим Россия держала на границе с Австрией огромные силы. Русские задержали в войсках солдат, отслуживших срок, запретили экспорт лошадей. франция еще недавно сдержанно относилась к балканским конфликтам, но возглавлявший в этот момент французское правительство Раймон Пуанкарэ, представитель тех кругов, которые решительно вели дело к войне, испытывал сильное искушение. Французские генералы внушали ему, что если Австрия выступит против России, в защиту Турции, а русские обрушатся на Берлин, то откроется дорога на Эльзас и Лотарингию. Однако на этот раз здравый смысл взял верх. Россия твердила, что она еще не готова. Не готова была и сама Франция.

Она имела в это время под ружьем 480 тысяч человек. Но германская армия насчитывала 830 тысяч. Разница составляла 350 тысяч! Что касается подготовленных резервов, то и здесь сравнение было не в пользу Франции. И все же ее правящие круги вели дело к войне. «Сорок лет мира — это слишком много!» — кричали шовинисты. Главный политический выразитель этого курса Пуанкарэ в январе 1913 года был избран президентом Республики. А его невозможно было заподозрить в миролюбии. Когда уходивший в отставку президент Фальер покидал Елисейский дворец, некоторые слышали, как он пробормотал: «Я уступил место войне».

В марте 1913 года принимается закон об увеличении срока военной службы во Франции с двух до трех лет. Таким путем надеялись сократить разрыв в численности французской и германской армий. Однако применение нового закона увеличило бы французскую армию лишь на 157 тысяч человек. Разрыв все равно оставался очень большим. Разумеется, рассчитывали на союзников, на знаменитый британский флот и особенно на неисчислимые людские ресурсы России, на прославленную стойкость и доблесть русского солдата.

Но главным образом уповали на французскую армию, вернее, слепо верили заверениям стоявших во главе ее Генералов, твердивших, что это лучшая армия, полностью подготовленная к войне вплоть до последней пуговицы у последнего солдата. Словом, происходило как раз то, что уже наблюдалось накануне франко-прусской войны. Все было забыто. И генеральская каста, полностью унаследовавшая самые архаичные из королевских и бонапартистских традиций, ревниво оберегая свои привилегии на невмешательство гражданских властей в ее дела, пользовалась слепым доверием. Порочность основных принципов ведения близкой войны бросалась в глаза многим, но любая критика только укрепляла самоуверенность верхушки армии.

Что же представляла собой французская военная доктрина, объявленная абсолютно непогрешимой? Она была основана на решающей роли кадровой армии и пренебрежении по отношению к резервам, которые должна была дать мобилизация, то есть к основной части войск. Совершенно не учитывалось, что предстояла война небывало массовых армий. В 1913 году председатель комитета пехотных войск заявил: «Идеал состроит в том, чтобы начать кампанию без резервистов». В отношении тактики все основывалось на теории наступления любой ценой, в любых условиях. В регламенте полевой службы 1913 года сознательно игнорировалась техника траншей и вообще использование местности для создания прочных позиций. Что касается военной техники, то французская доктрина открыто пренебрегала ее новинками, считая их слишком сложными. В 1909 году представитель генерального штаба заявил, что отсутствие тяжелой артиллерии — благо для армии. Накануне войны артиллерийские технические службы решительно сопротивлялись осуществлению программы организации тяжелой артиллерии. В 1910 году командующий пехотными войсками заявил, что пулеметы — пустое дело. О пренебрежении к авиации уже упоминалось…

Лейтенант Шарль де Голль и сам видел отдельные пороки в политике генерального штаба. К тому же и полковник Петэн, авторитет которого был для него в то время непререкаем, критиковал генеральный штаб за пренебрежение артиллерией. Даже при столь скромном положении младшего офицера де Голль смог понять кое-какие тревожные обстоятельства. Он видел, что боевая подготовка солдат почти весь год ведется на казарменном плацу и только две недели в году войска учатся в поле, на маневрах. Сами по себе очень эффектные внешне, стройные колонны французских войск напоминали картину далекого прошлого. Солдаты и офицеры носили форму, почти не изменившуюся со времен второй империи; знаменитые ярко-красные штаны окажутся вскоре великолепной мишенью для немцев и их догадаются сменить уже во время войны. И ему не могла не прийти в голову крылатая фраза о том, что снова самая лучшая французская армия отстает на одну войну!

Но что стоили эти тревожные сомнения молодого лейтенанта по сравнению с воспитанной в нем твердой верой в мудрость генералитета? Возможно, он просто многого не знает? А главное — выполнить свой долг при любых обстоятельствах. В то время он вкладывал совершенно определенный смысл в это дорогое его сердцу понятие. Сущность воинского долга — дисциплина, повиновение, слепая вера. Поэтому он по-прежнему не только не боится войны, но ждет ее с интуитивной надеждой на созданную его воображением особую, необычайную судьбу франции, на ее национальный гений, на всемогущее провидение, которое пробудит у всех французов единую, всесокрушающую волю к победе.