Он пишет родным:
«Садовник здесь новый. Старому Петру, которого видели Енджеевичи, отказали, несмотря на 40 лет службы (еще при жизни бабки), также и честной Франсуазе, матери Люс; двум старейшим слугам! Все лето здесь прошло в прогулках и экскурсиях по неизвестным местностям Черной Долины. Я в них не участвовал. Когда я утомлен, то невесел, а это всем действует на настроение и молодежи со мной не так весело. Через месяц думаю уже быть в сквере и надеюсь еще застать Новаковского, о котором знаю только через де Розьер, что он оставил у меня карточку. Был бы рад увидеть его. Но, к несчастью, здесь этого не хотят. Он бы мне многое напомнил. С ним я хоть поговорил бы по-польски, потому что у меня здесь нет Яна (слуга Шопена) и со времени отъезда Лорки я не сказал ни слова по-своему.
Солнце сегодня чудное; все отправились на прогулку в экипаже. Я не захотел сопровождать их и пользуюсь этим временем, чтобы побыть с вами. Маленькая собачка Маркиз составляет мне компанию, она лежит на диване… Я хотел бы наполнить это письмо лучшими новостями, но ничего не знаю, кроме того, что люблю вас и еще, что люблю вас. Я играю мало, пишу мало.
Мне не худо, ведь погода хороша. Зима обещает быть недурной, а если поберечься, то сойдет как и прошлая, а благодаря богу может быть и не хуже. Скольким людям приходится хуже, чем мне. Правда, что многим и лучше, но я о них не думаю».
Пока Шопен переживал в обществе собачки Маркиза боль своего разрушенного счастья, Жорж Санд по всегдашней своей привычке к экспансии торопилась записать только что пережитый жизненный этап. Она чувствовала себя внутренне свободной, а происшедшее между ней и Шопеном казалась ей уже достаточно отдаленным прошлым. Необходимая для творчества перспектива не нарушалась ни сердечной болью, ни мстительным чувством. Она начала писать «Лукрецию Флориани».
Принц Кароль — герой романа, который с необыкновенным великодушием наделяется эпитетами «ангела с прелестным лицом», «кроткой, чувствительной духовной натуры» является разрушителем счастья, губителем жизни самоотверженной Лукреции Флориани. Принц Кароль по внешности милый и любезный, по существу, не способен ни к любви, ни даже к горячей симпатии. Принц Кароль, всегда мечтающий об идеале, в действительной жизни не способен ни к терпимости, ни даже к простому состраданию. Принц Кароль бескорыстен и благороден, но до чрезвычайности капризен, неровен и требователен. Принц Кароль легко увлекается людьми, но с неменьшей легкостью лишает их своего расположения. Принц Кароль преданно любит Лукрецию, но его ревность разрушает всю прелесть чувства. Принц Кароль женственен и нежен, но не обладает ни одним мужским качеством: он легковерен, слаб, болезнен, не может ни в какие минуты жизни служить опорой, он требует для себя слишком многого, ничего не давая другим. Принц Кароль разрушает семейное счастье Лукреции и своим деспотизмом возбуждает ненависть в ее детях. Принц Кароль довел бедную возлюбленную до могилы, и конец романа заставляет предполагать, что очаровательный, но мало симпатичный принц, несмотря на свою болезненность, на много лет пережил цветущую здоровьем, замученную им женщину.
Портрет имел беспощадное сходство мастерски сделанной карикатуры. Он был узнан всеми друзьями и нанес новую рану, глубокую рану изнемогающему Шопену. Нельзя было изобрести более верного и более жестокого способа довести до сознания Шопена ненужность его любви.
В конце романа стояла фраза: «Она действительно больше не любила Кароля; он переполнил меру ее терпения».
После тяжелого опыта, принесенного ему первой попыткой к протесту, Шопен был уже не в силах идти на открытое объяснение; он молчал о главном, но начал мстить за свою боль мелкими уколами и замаскированными нападками на все, что было ему ненавистно в некогда столь милом окружении Ногана. Наблюдательность его обострялась, а в Ногане, между тем, происходило многое такое, что давало пищу для его осуждения. Жорж Санд, не объясняя причины своих страданий, всегда и впоследствии вспоминала зиму 46–47 года, как один из самых тяжелых периодов своей жизни. Было несколько друзей, которых она посвящала в драму своей семейной жизни, но вряд ли и с ними она высказывалась до конца.
Ее огорчали дети, она тревожилась о своей дочери, в доме не было мира, между Морисом и Соланж росла вражда, о причине которой она упоминала глухо и неясно. Одно было очевидно: в ноганском доме было нарушено мирное благополучие и главным образом буржуазное приличие, о котором так хлопотала его хозяйка. Имя нежно любимой племянницы Огюстины Бро злые языки с большей и большей настойчивостью двусмысленно связывали с именем Мориса. Соланж томилась какой-то странной болезненной тоской. Она дружит с Шопеном, что вовсе не нравится ни ее матери, ни ее брату. Мать ее торопливо приискивала ей жениха. Молодые люди, рекомендованные друзьями, появляются в семействе Санд в качестве женихов Соланж, но эти проекты каждый раз фатально расстраиваются. Жорж Санд нервна, расстроена, проявляет суетливое беспокойство, и Ноган, этот философский приют, этот современный Ферне, окутывается облаком каких-то неприглядных путанных отношений.
Жорж Санд, внутренне презирающей Шопена как мужчину, не нравится его романтически-нежное отношение к Соланж; Соланж слишком нежна и откровенна с отставленным любовником матери. Огюстина и Морис осуждают эту дружбу, в которой им чудится что-то безнравственное; Соланж мстит за осуждение ядовитыми намеками, в которых не щадит ни чести матери, ни благородства брата.
В этой тяжелой атмосфере мещанской драмы Шопен задыхается. Унизительная роль отстраненного фаворита, тон Мориса, все более резко заявляющего себя хозяином, суетливое, мелкое беспокойство, проявляемое Жорж Санд — все это переполняет его горечью. Его природная сдержанность переходит в неприятную сухость; потеряв право на откровенность, он мстит уколами и намеками. Соланж подогревает в нем его нарастающий гнев; для Жорж Санд этот недружелюбный ревнивый свидетель ее семейного развала делается невыносимым грузом.
Разрыв становился неизбежным, но для него не было никаких реальных поводов.
Осенью 46-го года Шопен покинул Ноган. Этого бы не случилось, если бы Морис не поставил его отъезд условием своего пребывания у матери. Шопен знал, что выбор между ним и сыном сделан давно.
«Он опустил голову и сказал, что я его больше не люблю…» — пишет Жорж Санд.
Для многочисленных друзей, для парижского света отношения оставались прежними. Жорж Санд предпочла это медленное умирание шуму, который неизбежно вызвал бы резкий разрыв. Шопен, как обычно, возвращался в Париж к своим зимним занятиям, Жорж Санд оставалась в Ногане для устройства своих дел. Переписка продолжалась. Продолжалась и видимость прежних отношений. За эту видимость Шопен цеплялся, как за последний остаток надежды. Требовательный и непримиримый в Ногане, здесь, в парижском одиночестве, он радовался самым жалким подачкам. Его письма к Жорж Санд покорны и грустны; он отказался от мечты быть хозяином и господином, он хочет сохранить хотя бы самые скромные права друга, он хочет хоть издалека сохранить свое место у ногайского очага.
«Как хорошо, что ваша гостиная тепла, что ваш ноганский свет мягок и что молодежь веселится, как на масленице…
Поблагодарите, пожалуйста, Маркиза за то, что он обнюхивает мою дверь. Будьте здоровы и счастливы. Напишите мне, когда вам что-нибудь понадобится…
Я убежден, что и портреты, висящие в гостиной, смотрят на вас подобающим образом. Веселитесь, как можно лучше. Здесь, как я вам писал прошлый раз, лишь болезни за болезнями. Я здоров, но не имею храбрости отойти от камина ни на минуту».
Как некогда, расставшись с Мюссэ, так и теперь Жорж Санд сводит свою роль любящей матери к беспокойствам о здоровье Шопена. Она поручает его заботам общих друзей, пишет ему письма, обещает скорое свидание; в перспективе лето, которое, как и всегда, Шопен должен провести с семейством Санд в Ногане.
Между тем в глубокой тайне от своего друга она старается залечить раны, нанесенные ее семейному благополучию. В отсутствие Шопена все упрощается, и его проницательная насмешливость не мешает больше мещанским хлопотам об устройстве дочери. К весне 47-го года, сменившая нескольких женихов Соланж, становится наконец женой скульптора Клезенже.