Чем дальше, тем яснее он понимал сложность задачи, которую он собирался решать за два-три года, чтобы развязать себе руки к неминуемой войне с Персией.

В его частных письмах уже с 1818 года стали появляться странные на первый взгляд пассажи.

В цитированном нами письме Воронцову от 9 июля 1818 года с Сунжи, когда успешно шло строительство Грозной и ему казалось, что способ усмирения чеченцев им найден безусловно, он писал: “Представил я систему крепостей для областей наших по ту сторону гор лежащих, вводя в предмет умножение и усовершенствование войск в Персии. Она требует обстоятельного рассмотрения, ибо стоит и некоторых издержек. Я об оной сообщу тебе впоследствии, когда правительством или утверждена или откинута будет. Если допустится, то границы наши, сколько возможно по порочному виду их, примут некоторую твердость, и в случае даже распространения оных (то есть он продолжает верить в расширение территории России за счет Персии. – Я. Г.) крепость ни одна не останется бесполезною”. Это сам по себе существенный текст, но для нас важнее то, что идет далее: “Сего, конечно, уже не я приведу к окончанию, ибо несколько лет на то надобно; но по крайней мере план со всеми обстоятельствами соображенный должны будут исполнять мои преемники, и не так как доселе все представлялось произволу начальствующего, который иногда по злобе, иногда по самолюбию, а иногда и по невежеству, уничтожал распоряжения предместника, и от того все осталось в состоянии начала. Таким образом, исчезли все предприятия славного и необыкновенного Цицианова. Злоба и невежество Гудовича изгладили до самых признаков. Я сам испрашиваю на себя законы, но сносить их стану терпеливо, чтобы и другие на месте моем им покорялись”.

Стало быть, в июле 1818 года Алексей Петрович не рассчитывает пробыть на Кавказе “несколько лет”. За те два-три года, что он себе назначает, он намерен заложить основы умиротворения и устройства края с тем, чтобы его преемники продолжили именно его начинания.

А как же война с Персией и грандиозные азиатские планы?

Как и в 1813-1814 годах, настроения Алексея Петровича были весьма неровны. От взлета героического честолюбия до глубокого уныния. И тогда желанный Кавказ казался ссылкой, а срок пребывания в крае минимально сокращался.

Одной из причин, по которым Ермолов жестко ограничивал свое пребывание в крае, была нехватка ресурсов, исключавшая быстрое и прочное замирение горских народов.

В феврале 1819 года он писал Закревскому по поводу новогоднего производства нескольких генералов в следующие высокие чины: “Можно вас поздравить, что вы обогатились полководцами, приуготовляйте одного из них на мое место, ибо если бы для благоустройства здешнего края откажете мне в трех полках пехоты (которые здесь не более потеряют, как у вас от парадов), по чести говорю тебе, что не хочу здесь служить как Тормасов и Ртищев, и не могу понимать, чтобы власти могущественного государя могли не повиноваться мошенники. Прошу тебя собственно для пользы государя довести сие до его сведения. Я не хлопочу о своих выгодах, ибо все лучше проживу моих предместников, не затею бесполезных беспокойств и, если бы они могли случиться, не кончу их хуже. Но боюсь я, что мы не воспользуемся мирным расположением соседственных земель и не укротим внутренних беспорядков, а когда случится война внешняя, то все горские народы и сядут нам на шею. Желаю, чтобы сего не случилось, но вы, не дав войск, тому много будете способствовать”.

Письма Алексея Петровича – сложнейшие психологические документы, отражающие напряженно противоречивое состояние, в котором он постоянно пребывал.

Обида, которая точила душу генерал-лейтенанта Ермолова во время наполеоновских войн, не отпускает и генерала от инфантерии Ермолова на Кавказе: “Ты пишешь, что многие по расположению ко мне важно говорят о моих здесь делах и что тебе даже досадно. Перестань негодовать, не только я, но редко из людей необыкновенных кто-либо избегал молвы ядовитой. На мой счет и потому многие говорить будут, что вопреки желанию злословящих счастье не устает благотворить мне. Посмотрим молодца на моем месте и посмотрим на дела! Не шутя говорю, приготовляйте кого-нибудь из хвастунов”.

Это был момент, когда он сомневался – дадут ли ему еще войск, необходимых для задуманных операций и удержания в покое замиренных территорий, или не дадут. Возможное отрицательное решение, ставящее его в тяжелейшее положение – а он этого решения чрезвычайно опасался, – и было катализатором подобных настроений, которыми пронизано это обширное письмо Закревскому.

Вспоминая о том, как желал он получить полного генерала, Алексей Петрович пишет: “Теперь я пришел в благополучное состояние, ничего не желаю более, как чрез некоторое время вырваться отсюда, чего, впрочем, и отказать не можно! Охотники на мое место избавят от затруднения”.

Однако вопреки его опасениям император решил существенно усилить корпус.

В начале мая 1819 года Ермолов получил от императора рескрипт следующего содержания: “Сообразив внимательно все ваши донесения и требования, сообщаю по оным следующую мою решимость.

Переменить состав корпуса вашего я не имею возможности, ибо, прибавя к оному число полков, расстрою я устройство прочих армий, коих число и состав определены по зрелым размышлениям. Но надеюсь, однако же, достигнуть до желаемой вами цели следующим образом.

Я могу временно выслать под начальство ваше десять полков пехоты, с тем предположением, чтобы ими укомплектовать единожды надежным образом грузинский корпус, чего посылкою рекрут никогда не достигалось, ибо от столь дальнего переходу и непривычки переносить трудности, потеря в оных была всякий раз весьма чувствительна.

Укомплектование сие я нахожу нужным произвести на следующем основании: число полков, составляющих грузинский корпус, остается прежнее, т. е. 8 пехотных, 4 егерских, 2 гренадерских и 1 карабинерный, итого 15 полков. Каждый из сих полков предполагаю привести в 3900 человек, разумей 300 унтер-офицеров, и 3600 рядовых; каждый же батальон будет из 100 унтер-офицеров и 1200 рядовых… Таким образом, корпус, вам вверенный, конечно может всегда иметь под ружьем здоровых более 50 000 человек.

Сим же средством равномерно может быть выполнено предположение ваше о назначении непременной обороны для крепостей. Я назначаю для сего вторые баталионы всех пехотных полков грузинского корпуса, кроме гренадерской бригады. По новому образованию полков их число составит в сложности 15 600 человек, превышающее даже вами требуемое.

За сим отчисление крепостной обороны, вы будете иметь в готовности для.движений в действующих батальонах двух дивизий и в 9 батальонах гренадерской бригады более 40 000 под ружьем, число, конечно, совершенно достаточное. В 10 полках, к вам назначенных, и в 8 егерском наличное число людей составляет до 26 000 человек, то есть почти то же, которое вы требуете ‹…›. Предписываю вам прислать назад кадры следующих полков: Севастопольского, Троицкого, Суздальского, Вологодского, Казанского, Белевского, 8-го, 9, 15, 16 и 17-го егерских. Из оных предоставляю вам перевесть в корпус, вам вверенный, всех тех штаб- и обер-офицеров, коих служба и опытность будет вам полезна в Грузии и на линии”.

Комбинация, придуманная Александром, состояла в том, что в новые прибывшие к Ермолову полки вливались солдаты некомплектных частей, составлявших до того Грузинский корпус. Вместе с 26 тысячами вновь прибывших они и составляли

50 тысяч штыков.

Кадры, то есть основной офицерский и унтер-офицерский состав выводимых с Кавказа полков, распределялся по дислоцированным в России дивизиям и, укомплектованный рекрутами, занимал места полков, отправленных на Кавказ. Армия таким образом сохраняла свою прежнюю структуру.

После решения императора тон писем Ермолова резко меняется.

Закревскому от 1-2 июня 1819 года: “Прибавлением войск вы впервые дали мне чувствовать, что проживу здесь с пользою и без стыда. Начинал я терять надежду, и устрашали меня упреки. Ты знаешь мой характер огненный и к несчастию моему я еще более нетерпелив, когда дело идет о службе. У меня многие замыслы и, без хвастовства скажу тебе, дельные и довольно обширные. Теперь есть возможность привести многие в исполнение, и щадить трудов не буду”.