Он третий год на Кавказе. Пережил крушение “персидского проекта”, хотя не потерял надежды на победоносную войну с Аббас-Мирзой. Но понимал, что при том числе войск, которыми он располагал по сию пору, ему не обеспечить свои тылы в случае этой войны. А проиграть войну потомок Чингисхана не мог. Это означало моральную гибель.

“Начинал я терять надежду, и устрашали меня упреки”. Перед ним явственно вставал призрак крушения всей его миссии. Устрашить чеченцев на Сунже, и вырубить леса в Хан-Калинском ущелье, и даже отбросить ополчения хана аварского, – этого было далеко недостаточно.

Теперь положение кардинально менялось.

Разгром акушинского вольного общества был первым результатом этой новой ситуации. Войска из России еще не подошли, но главнокомандующий мог свободно маневрировать имеющимися у него силами, зная о близости подкреплений.

Теперь можно было приступать к давно задуманному плану ликвидации системы ханств.

Семен Эсадзе в “Исторической записке” предлагает свою версию этой неискоренимой вражды.

“Одна из главных причин, заставившая соединиться всех мусульман в общую организацию, была система, принятая Ермоловым по отношению к мусульманским провинциям. Большая часть их, покоренная еще Цициановым, оставалась в управлении прежних владетелей – ханов, по-прежнему независимых друг от друга; польза от существования ханств в крае была очевидна, потому что, во-первых, это разъединяло некоторым образом население, в верности которого правительство не могло иметь полного убеждения; во-вторых, оставление за ханами владетельской власти давало правительству возможность проводить те или другие меры через нескольких лиц, которые действовали на массы, издавна признававшие их законными властителями, и побуждали население помогать правительству деньгами и оружием. В трудное для России время Отечественной войны, когда Грузии угрожала неминуемая опасность, и лезгины, с одной стороны, персы, сопровождаемые чумой, с другой, – подходили почти к Тифлису; когда казна была истощена настолько, что чиновники даже не получали жалованья; когда об усилении войск на Кавказе нечего было и думать, в это трудное тремя существенную и, можно сказать, незаменимую услугу правительству оказали те же ханы и владетели. С этими-то ханами Ермолов обращался очень грубо и в переписке с ними не находил других выражений, кроме площадной брани, полагая, что таким способом можно держать население в постоянном страхе. Такая система заставила ханов, после более или менее открытого сопротивления, покидать наследия своих предков и искать защиты у Персии, деспотизм которой заставил раньше тех же ханов подчиниться русскому правительству”.

В данном случае Эсадзе не совсем точен. Кавказские мусульмане объединились значительно позднее. И основой этого сплочения при имамах были не столько ханства, сколько вольные горские общества.

Ермолов, конечно, не особенно церемонился с ханами, но мы знаем его письма – иногда весьма резкие и едкие, но никогда он, в отличие от Цицианова, не прибегал к брани, тем более площадной.

Другое дело, что вся политика Алексея Петровича была направлена – как и при Цицианове – на провоцирование ханов, на вытеснение их в Персию.

Но и сами ханы отнюдь не были надежными и верными подданными. Их симпатии безусловно находились на стороне Аббас-Мирзы, на стороне Персии, с которой их связывали религиозные и родственные связи, равно как и привычные способы управления подданными.

Ермолов властно пытался заставить их изменить сам стиль жизни.

Предвидя неизбежное столкновение России с Персией, зная об энергичных приготовлениях Аббас-Мирзы к войне, зная о поддержке персиян европейскими державами, ханы надеялись на возвращение добрых старых времен и готовились к их приходу.

К весне 1819 года наиболее влиятельные владетели уже составили негласный союз. Это были уцмий каракайдацкий, Султан-Ахмет-хан аварский, Сурхай-хан казикумухский и лишенный владений, но не лишившийся приверженцев известный нам Ших-Али-хан.

Если аварский хан был открытым противником русских и явным вождем этой Дагестанской Вандеи, то теневым лидером союза был наиболее значительный в военном и экономическом отношении Мустафа-хан Ширванский, на которого, как мы помним, Ермолов некогда возлагал большие надежды.

Ван-Гален подробно описал этого владетеля.

“Мустафа-хан был человек лет пятидесяти, мощного сложения, среднего роста, голос имел зычный. Выглядел он весьма хорошо, несмотря на множество шрамов от ран, которые носил на теле и, надо полагать, в сердце из-за угрызений совести от бесчисленных преступлений, совершенных им, замешанным, как утверждали, в непрерывных кознях персидского двора. ‹…› Многие из его политических действий возбудили подозрения в Тифлисе у полиции, глава которой почитал его за одного из самых коварных и непримиримых врагов. Основания этому давали его упорное стремление к деспотическому правлению, родственные отношения с недовольными бежавшими в Персию, но более всего его религиозный фанатизм. Офицеры за глаза называли его “бородатой ширванской змеей”. Он был близким родственником и другом хана Казикумуха…”

Такова была репутация Мустафы-хана у русских офицеров, от которых Ван-Гален и получал свои сведения.

Это была достаточно типичная ситуация: Мустафа-хан утверждал, что “у императора Александра нет более надежного подданного, а у генерала Ермолова друга”.

Ермолов был уверен, что он ведет двойную игру, равно как и уцмий каракайдацкий.

Поведение ханов было тем более тревожно, что, несмотря на разгром Акуши, который по замыслу Алексея Петровича должен был деморализовать всех бунтовщиков, спокойствия в крае не было.

Ермолов в записках трезво оценил ситуацию: “Мустафа-хан Ширванский способствовал живущим в горах беглому царевичу Александру и изменнику Ших-Али-хану Дербентскому в тайных их с Персией сношениях, пропуская через земли свои посланцев от горских народов, и сим Персия обещевала или дать деньги, или умножить на границе свои войска, заставить нас развлечь силы наши и тем доставить средства дагестанцам производить опустошения в наших провинциях.

Замыслы сии принадлежали Аббас-Мирзе ‹…›.

По наружности же Мустафа-хан старался казаться приверженным, и я не имел до сего средств изобличить его в поведении, хотя многие весьма подробности об изменнических его поступках сообщены мне были одним из чиновников его, служившим в походе в Дагестан.

Сурхай-Хан Казыкумыцкий, самый хитрейший из мусульманских владетелей и ненавидящий русских, возбуждал против нас дагестанские народы, но сохраняя вид доброжелательствующего нам, не раз писал ко мне, что оскорбляется, оставаясь без воздаяния за непоколебимую верность. Со всеми ими был я в приязненной переписке, в ожидании удобного случая воздать каждому по заслугам”.

И ханы, разумеется, понимали, что за игру ведет с ними главнокомандующий, как понимали и то, что вечно эта игра взаимных обманов продолжаться не может…

Могла ли система ханств Южного Дагестана сосуществовать с российскими властями, выполняя некую стабилизирующую функцию? Скорее всего – да, если бы не антиперсидская и цивилизационная установка Ермолова. Но как мы знаем, Алексей Петрович поставил своей стратегической целью уничтожение ханской власти как института и превращение территории ханств в области, непосредственно управляемые русскими офицерами.

Немалая роль в этих головоломных маневрах принадлежала “беглому царевичу Александру”, неоднократно упоминаемому Ермоловым и в официальных документах, и в частных письмах.

Царевич Александр Ираклиевич, сын Ираклия II, пытавшийся оспорить престол у своего старшего брата, последнего грузинского царя Георгия XII, был фигурой весьма яркой и символизирующей то беспокойство, которое ощущал Ермолов не только среди горских народов, но и в самой Грузии. В 1800 году он бежал в Персию, где на него сделал ставку Аббас-Мирза. Он был одним из вождей большого восстания 1812-1813 годов в Кахетии. Его мечтой, за которую он боролся фанатически, было восстановление самостоятельности – с помощью Персии – Картлийско-Кахетин-