Виконт вскочил на ноги:

— Ты считаешь меня самоубийцей?! Добить кнехтов фон Меккерна и отправиться на костер?! Так ты понимаешь благородство?!

— А хоть и так! — встать старик не мог, но взглядом давил не хуже, чем кулаком. — Как тебя вообще занесло в Лукау?!

Фридрих заставил себя успокоиться. Можно подумать, он не знал, как сложится разговор. И не шел на это сознательно.

— Я охотился на Зверя, — спокойно произнес виконт. — На порождение Нечистого, проклятого Господом! И то, что этот Зверь когда-то качал меня на руках и рассказывал сказки на ночь — ничего не меняет! — он помолчал, набираясь смелости, и продолжил. — Именно я его выследил! И если бы не глупость фон Меккерна, мальчишка бы не ушел! — снова крохотная пауза. — Зверей выбьют всех! До последнего! Раз Пречистая Церковь решила извести волчье семя, она не отступит! И если ты хочешь взойти на костер в компании нелюдей, то я не собираюсь подыхать столь глупо!

Старый граф молчал долго. Когда он поднял голову, ничто не выдавало его чувств. Разве что след одинокой слезинки возле левого глаза. Но голос был тверд. И холоден, как ледники гор Сиверии.

— Уходи. У тебя больше нет отца. Предателям не место в моем доме.

— Но… — начал Фридрих.

— Вон! — заорал старик, которого все же подвело самообладание. — Пошел вон, убийца! Чтобы ноги твоей, здесь не было! Мистфинк!

Тяжелая дверь ратуши славного городка Допхельма, что возле устья Дечинки, распахнулась от пинка.

— Эй, хлоп! Где бургомистр вашего сраного курятника?!

Якуб Шольц, старший писец ратуши, неторопливо поднял голову, оторвавшись от бумаг, и оглядел вошедшего. Собственно, можно было и не отрываться от составления годового отчета. Кто будет открывать ногами окованные полосами бронзы двери, и с порога бросаться оскорблениями? Лишь поленский шляхтич. И только нищий. Те, у кого хоть что-то звенит в мошне, уже поумнее. Хоть и не намного…

Как раз в точности такой же меньше месяца назад прескверно обозвал сослепу сына владетеля Верхнего Анхальта. А тот, не будь дурак, взял да проткнул ясновельможному пану глотку, прибив нахала вот к той стене, будто таракана иглой пронзил. Поленец лишь усами пошевелил, когда душа покидала грешное тело, ругаясь на дурную спесь да природный гонор…

Жаль, что нет сейчас в ратуше никого из дворян Нордвента. И фон Фейербах только-только ушел. Вот кто поумерил бы спеси гордецу и нахалу!

Писец пригляделся к гостю. Ну ведь правда, точь-в-точь, как прошлый! Захудалый род, второй-третий сын. Потрепанный кунтуш, столь же изношенные штаны, растоптанные сапоги… Кстати, когда-то были хорошими и дорогими. Года три-четыре назад. И не развалились даже! Цепь на груди, слишком толстая, чтобы быть цельной. Дутая, похоже. И как бы не из надраенной латуни… И перегаром разит, невзирая на сквозняк, и что стоит шляхтич локтях в десяти от Шольца. Впрочем, руки без аляповатых перстней, и рукоять меча не сверкает фальшивыми смарагдами. Хотя, поленец отрыжкой Господней завсегда остается, как ты его ни выряжай! Шольц происходил из Тешина, посему поленцев недолюбливал. Были на то у него веские причины…

— Герр бургомистр убыл по вызову маркизы фон Фейербах, — почтительно склонив голову, произнес Якуб. — Возможно, я могу быть чем-нибудь полезным вашей благородной особе?

— Курво мать! — подошедший к столу писца шляхтич обдал Якуба новой волной перегара. — Ты, хлопская твоя душа, имеешь наглость заявлять ясновельможному шляхтичу герба Берёза, что я должен сидеть в вашей, Господом обдрыстанной дыре, пока какой-то боров изволит таскаться по шлендрам?!

Шольц еще раз пожалел об уходе виконта фон Фейербаха. За подобные слова, прозвучавшие в отношении его матери, Рауль, даром что добряга из добряг, мигом запорол бы наглеца, будто шелудивого пса. Плетью поперек рожи, и дагой в печень. Тот и пасть свою вонючую закрыть бы не успел. Однако, виконт далеко, а вера учит не жалеть о несбывшемся… Сам же вступаться за честь маркизы, Шольц не мог по крайне объективному обстоятельству. Нельзя преуспевать во всем. И тот, кто привычен к перу и разбору бюрократических придумок, чаще всего слаб на мечах…

— И что, по велению этой толстой жопы, что по недомыслию ваших куцых голов стала бургомистром, мы, ясновельможные шляхтичи славетной Полении, — продолжил орать гость, багровея от крика, — должны отмечать день Катування Катынского, среди свиней, що навить людьскои мовы не розумеят?! Лишь потому, что какой-то хер, чтоб ему ежи на том свете поперек шерсти в сраку залазили, придумал, будто по вашему занюханному графству нельзя ездить без бумажки?!

— Так то пану шляхтичу нужна подорожная в Полению? — переспросил Якуб, от радости перешедший на родной выговор. — Так то пустячное дело! Только сообщите ваше имя! И на сколько человек выписывать?

— Мариуш Качинський, герба Берёза! — представился шляхтич. — Сейчас лично мне. А послезавтра, через вашу лужу блевотины проедет Янек с отрядом в пятнадцать человек!

— Я мигом, обождите самую малость! — попросил Штольц. Качинський милостиво кивнул и отвернулся, разглядывая обстановку.

Якуб подогрел кусочек воска на пламени свечи, накапал на подорожную, придавил печатью…

— Счастливого пути!

Не удосужившись ответить, шляхтич вышел, громко хлопнув дверью.

Впрочем, Штольц иного и не ожидал. Слава Господу, удалось избавиться! И без приблудного шляхтича поводов для головной боли предостаточно! В городе ярмарка, соответственно, съехалось и сбежалось превеликое множество всяческого сброду, начиная от кроатских табунщиков и кончая ромалами. Да еще сегодня, как назло, заявились две команды наемников. Зимними волками друг на друга зыркают. Одно слово поперек — и перережут друг друга, да еще и горожан до кучи прихватят. В сей хоровод, только пьяной шляхты не хватало… Бедный, бедный город Допхельм!

Город не успел скрыться за окоемом, как Арнольд уже начал сдирать надоевший кунтуш, жутко воняющий пивом, а заодно избавился и от цепи, чуть не зашвырнув ее в придорожные кусты. Но удержался, вдруг еще пригодится. И так жаль денег, что потрачены на весь этот маскарад… Но глисты, что поселились в голове у маркизы требуют неукоснительного исполнения набора определенных правил. Например, любой проезжающий через графство, должен по первому требованию предъявлять многочисленным разъездам подорожную. Показал — езжай дальше. Не показал — твои кишки могут увидеть божий свет, выпав из брюха… А ведь Нейдорф тоже во владении этой суки!

Писцы же и рады отвести душу! Нервы мотают, дай бог любому палачу! Вот и пришлось разыгрывать представление, чтобы очумевший чиновник побыстрее выписал все необходимое, не задавая кучи глупейших вопросов. Например, откуда ясновельможный пан прибыл, да почему раньше не приходил? И не имеет ли каких дел с ягерами, с утра крутившимися на рынке? Поэтому и глотал в дешевом трактире дрянное пиво, большей частью проливая на одежду, а после, дожидался когда ратушу покинет молодой дворянин весьма крепкого вида. Поединок в планы Хюбнера не входил. А после того, что хотел вытворить капитан, прямой путь в круг для свершения Божьего суда…

Зато теперь всё отлично. Отряд отправится утром в Лукау, а Хюбнер, вернее, пару часов уже Мариуш Качинський, движется на восток, к Нейдорфу, куда по всем расчетам должен выйти и искомый вильдвер.

Не исключено, конечно, что мальчишка плавает, как рыба. Тогда Хюбнеру его никогда не поймать. Но откуда в деревне, где единственная относительно большая вода — тухлый пруд с лягушками, взяться хорошему пловцу? Да и страшновато после этого пруда смотрится пограничная Одра. Так что упрется оборотень в реку, да и повернет к Нейдорфу. Или в обратную сторону. Но раньше или позже всё одно в Нейдорф выйдет, другого моста нет. Вот у моста и надо его ждать. Не у самого, конечно, в городе, но это не суть.

Одежду пришлось сменить. Ягерская куртка — вещь хорошая, но для мальчишки «лесная» расцветка — как красная тряпка для быка. Конями тоже разжились. Теми, в которых главное достоинство — цена. Ребятам до Каубаха добраться нужно, а там пусть виконт с этой дохлятиной разбирается. Тем паче, что купцы уступили столько, что возвращающийся отряд вместе с докладом повез фон Кауфману возможность заработать на перепродаже третьесортных коньков.