Следовательно, постичь то, что есть, — вот в чем задача философии, и как каждый из людей — сын своего времени, так и философия есть эпоха, охваченная в мыслях. Глупо думать, что философия может выйти за пределы современного ей мира, так же как наивно строить себе мир, каким он должен быть, этот мир может существовать лишь в мнении его создателя. К тому же философия всегда приходит для такого поучения слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишьтогда, когда мир закончил свое формирование. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это означает, что некоторая форма жизни постарела, философия может ее не омолодить, а лишь понять. Сова Минервы вылетает только в сумерки.

Итак, наука о праве стремится к постижению государства как некой разумной субстанции: она не ставит себе целью указать, каким должно быть государство, ее задача — исследовать, каким образом государство, этот нравственный универсум, должно и может быть познано.

Философия права распадается на три части: абстрактное право, мораль, нравственность. Исходным пунктом права выступает свободная воля. Воплощение воли в вещах — сфера формального и абстрактного права, отношений собственности. По существу, речь идет об экономических общественных отношениях, зафиксированных в социальных институтах и юридических нормах. Буржуазное содержание их очевидно. Первая заповедь права, по Гегелю, — будь юридическим лицом и уважай других в качестве таковых. Вкладывая свою волю во внешний предмет, любой человек тем самым приобретает право на присвоение вещей. Исходным импульсом присвоения является потребность, именно она и побуждает к обладанию вещами. А так как воля единичного человека реализует свои потребности в собственности, то последняя получает характер частной собственности. И хотя Гегель признает, что пользование стихийными (то есть природными) предметами не может по своему характеру быть частным, что история человечества знает наличие общей собственности, тем не менее частная собственность для него представляется единственно разумной.

Поистине сова Минервы блуждает в сумерках, и философ живописует «серым по серому», когда рассуждает о собственности, о договорных отношениях и нарушении права: он прочно остается в рамках буржуазной эпохи. Правда, сумерки эпохи еще не сгустились, возможности ее пока еще не исчерпаны, поэтому на серую апологетическую картину социальных институтов капитализма Гегель иногда кладет яркие мазки критических размышлений. Так, философ верно подметил тот факт, что всеобщая товарная форма распространяется и на духовные способности человека. Указывая на то, что собственность заключает в себе самой цель, он ясно видит, что первейшая задача капиталиста — накопление капитала. И, забегая вперед, отметим, что в третьем разделе «Основ философии права» Гегель нарисовал убийственную картину накопления на одном полюсе буржуазного общества излишеств и роскоши, а на другом — нищеты. И общего обоим полюсам «физического и нравственного вырождения».

Раздел абстрактного права завершается анализом правонарушения, то есть «преступления и наказания». Наказание — это не запугивание, оно играет иную роль, чем палка по отношению к собаке. В наказании осуществляется право преступника на отношение к нему как разумному и свободному существу.

Переход от абстрактного права к морали вполне логичен. Первый вид свободы, реализующийся в вещах, в собственности не адекватен своему понятию и должен быть снят. Воля личности должна проявиться не только в чем-то внешнем, но и в ее внутреннем мире. Внутренний мир личности есть мораль.

Моральная воля обнаруживается не в мыслях и намерениях, а в делах.

Гегель подчеркивает деятельный характер намерения: оно приобретает значение, лишь воплотившись в поступок. Мы должны не просто хотеть чего-то великого, но и уметь добиться его, в противном случае наше желание ничтожно. Лавры одного лишь хотения — сухие листья, которые никогда не зеленеют. Известно, что великие поступки в качестве одного из результатов дают деятельному индивиду власть, честь или славу. И часто возникает суетное воззрение, что только этот внешний результат деятельности и является ее единственной целью. Таково воззрение лакеев по своей психологии, для которых не существует героев не потому, что последние не герои, а потому, что первые — лакеи. Человек имеет право делать свои потребности своими целями, при этом склонности и страсть, скажем, к почестям и славе сами по себе не есть что-то дурное. И мораль не должна существовать в борьбе с собственными склонностями человека, как полагает Кант.

Никакое доброе намерение не может служить оправданием дурного поступка, тем более правонарушения. Но Гегель, как мы знаем, не формалист: при крайней беде он разрешает пойти наперекор абстрактному праву. Если жизнь человека может быть спасена кражей куска хлеба, несправедливо рассматривать такой поступок как обыкновенное воровство, хотя этим и наносится ущерб собственности. Так возникает «право на неправовой поступок», «право требовать, чтобы нас не принесли в жертву праву». Границы этого «права» Гегель, разумеется, не фиксирует, они слишком зыбки. Для него лишь ясно одно: принцип «fiat justitia» («пусть творится правосудие») не должен иметь своим последствием «pereat mundus» («да погибнет при этом мир»).

Основное понятие морального сознания — добро, «абсолютная конечная цель мира». Творить добро, заботясь не только о своем благе, но и о благе других, велит нам долг. Выяснение роли долга — заслуга практической философии Канта; Гегель признает это, но видит себя вынужденным сказать о ней и свое критическое слово. Слабое место кантовского категорического императива, требующего поступать так, как должны поступать все, — «пустой формализм». Императив был бы хорош, «если бы мы уже обладали определенными принципами, указывающими, что нам делать». По этой же причине, считает Гегель, нельзя полагаться на одну только совесть, которая «есть глубочайшее внутреннее одиночество». Совесть, говорит Гегель, есть порождение современного мира, предшествующие эпохи имели перед собой лишь внешние регуляторы поведения — религию и право.

Когда воля как самосознание ставит себя выше всеобщего, делает своим принципом произвол в поступках, возникает зло. «Злая воля водит то, что противоположно всеобщности воли». Откуда берется зло? Человек по природе своей ни добр, ни зол. Но как только природное в человеке соотносится с волей как со свободой и знанием этой свободы, возникает возможность как для добра, так и для зла. Ребенок или малообразованный человек в меньшей степени отвечает за свои поступки. Но полностью при этом ответственность не снимается. Паскаль справедливо напоминает о последней молитве распятого Христа: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят». Эта молитва была бы излишней, если бы неведение оправдывало бы поступок, и совершающие его, следовательно, не нуждались бы в прощении.

Но дело этим не ограничивается. Помимо неведения, есть еще куда более страшная причина зла—безосновательное убеждение в собственной правоте. Если человек видит добро в злом поступке другого, он лицемерит, если же он переносит это на свое поведение, то мы сталкиваемся с вершиной извращенности — субъективностью, выдающей себя за абсолют.

Не следует думать, что Гегель рассматривает лишь отрицательные возможности субъективной стороны морального сознания. Субъективность, подчеркивает он, должна уметь не только растворить внутри себя объективное содержание, но точно так же снова развить его из себя. А в эпохи, в которые действительность представляет собою пустое бездуховное и лишенное устоев существование, индивиду дозволено бежать от действительности в область внутренней духовной жизни.

Выше морали Гегель ставит нравственность. Для него это различные понятия. Мораль характеризует личную позицию индивида, в нравственности проявляются органические формы общности людей — семья, гражданское общество, государство. В этих социальных институтах дух обнаруживает себя как нечто объективное и как подлинная свобода. «Существует ли индивидуум, это безразлично для объективной нравственности, которая одна только и есть пребывающее и сила, управляющая жизнью индивидуумов». Нравственность — вечная справедливость, по сравнению с которой суетные предприятия индивидов являются лишь игрою волн.