Вместе с тем мы помним, что в юношеском фрагменте «Первая программа системы немецкого идеализма» (1796) Гегель держался иных взглядов; в свою гуманистическую программу, воспроизводившую идеи Гердера, он включал требование «вечного мира». Переоценку ценностей мыслитель произвел на рубеже веков; война стала представляться ему проявлением борьбы противоположностей, то есть орудием прогресса. В «Феноменологии духа» также отстаивалась аналогичная мысль. Силой оружия на глазах философа разрушался старый режим, и Гегель не мог не приветствовать это поступательное движение истории. Ситуация несколько изменилась после поражения Наполеона. Разрушения по всей Европе, сотни тысяч убитых и искалеченных, и главное — несмотря на все это, реставрация старых, давно отживших порядков. Было над чем задуматься, и в поле зрения философа снова появляется идея всеобщего вечного мира. В первом издании «Энциклопедии философских наук» параграф 446 гласил: «Благодаря состоянию войны происходит взаимное признание свободных народов-индивидов, или же если предпочитают бесконечной чести, свободе и храбрости конечное осуществление особенного бытия, то получают желаемое — подчинение и исчезновение самостоятельности. В этом случае в силу договора наступает мир, который должен длиться вечно».

Идея вечного мира возвращается в философию Гегеля уже не как юношеская мечта о царстве истины и красоты, а как идея нормальных, правовых отношений между государствами. Это уже ориентация не на Гердера, а на Канта. Правовое государство, живущее в правовых отношениях с соседями, — вот идеал Гегеля в Гейдельберге. В Берлине этот взгляд подвергается критическому пересмотру. То обстоятельство, что Гегель включил в «Основы философии права» цитату из своего раннего произведения, говорит о сознательном возвращении к точке зрения, которую он еще недавно отвергал. Теперь ему снова война представляется не только неизбежным, но и благотворным социальным институтом. «Из войны народы не просто выходят укрепленными, но нации, внутри которых существуют непримиримые антагонизмы, обретают внутреннее спокойствие благодаря внешним войнам».

Разбирая кантонский проект достижения вечного мира путем договора, Гегель отвергает его на том основании, что это противоречит диалектической концепции развития: если известное число государств сольется в одну семью, то этот союз должен будет создать противоположность и породить врага. Возражение сугубо умозрительное, к тому же, по сути дела, оно не связано с замыслом Канта, который намеревался объединить не группу государств, а все государства.

Другое возражение, выдвинутое в «Основах философии права» против попыток достигнуть вечный мир, состоит в том, что «нет претора над государствами; существуют лишь, в лучшем случае, третейские судьи и посредники между ними, да и те существуют лишь случайно», между тем кантовское представление о вечном мире, поддерживаемом союзом государств, предполагает наличие некой верховной власти, признаваемой каждым отдельным господством. Это соображение Гегеля носит более серьезный характер, но надо сказать, что Кант учитывал и его, выдвигая свой проект. Кант рассматривал союз государств как «негативный суррогат», считая, что наиболее решительная мера — «международное государство», составные части которого должны «отречься подобно отдельным людям от своей дикой (беззаконной) свободы», то есть не теряя в целом своего суверенитета, все же поступиться одним из своих прав, а именно правом войны, которое является выражением не независимости государства, а, наоборот, его постоянной зависимости от угрозы нападения. Итак, Гегель в «Основах философии права» не видит ни возможностей, ни даже необходимости для реализации идеи мира. Спор между государствами может быть решен лишь войной. Помыслы Гегеля направлены не на устранение войны, а на ее... гуманизацию, и это выглядит, пожалуй, еще более утопично, чем любой проект вечного мира. Война, говорит Гегель, ведется между государствами, а не между людьми, она не направлена против семейной и частной жизни.

«Новейшие войны ведутся поэтому человечно, и одно лицо не ненавидимо другим лицом. В худшем случае личная враждебность появляется у стоящих на передовых позициях, но в войске как войске вражда есть нечто неопределенное, отступающее на задний план перед долгом, который каждыйуважает в другом». Насколько все это далеко от жизни, говорить не приходится.

Надо, однако, заметить, что «Основы философии права» — это не последнее слово Гегеля по проблеме отношений между народами. Во втором, переработанном издании «Энциклопедии» (1827) параграфы 545—547 посвящены рассматриваемому вопросу. Здесь снова речь о мирных договорах, «долженствующих иметь вечное значение», вместо тезиса «Нет претора над государствами» здесь снова выдвинут другой, уже знакомый нам — международное право ограничивает действия одних народов против других, и это открывает возможность мира.

Как и вся философская система Гегеля, его концепция войны и мира пронизана противоречивыми тенденциями. Гуманистическая традиция Просвещения сталкивается с идеей социальных антагонизмов, борьбы противоположностей. Гегель меняет свои точки зрения; понимая важность проблемы всеобщего мира, поставленной его эпохой, он пытается совместить этот идеал с реальной ситуацией, сложившейся в международной политике.

*  *  *

Появление «Основ философии права» вызвало разноречивые отклики. Министр Альтеншьейн поздравлял автора: «Как мне кажется, вы придаете философии единственно правильную позицию по отношению к действительности, пытаясь в этом произведении и в своих лекциях с научной глубиной постичь современность и действительность и понять разумное в природе и истории; таким образом, вы наверняка сможете удержать своих слушателей от разлагающих веяний, которые отвергают существующее, даже не пытаясь его познать, и строят произвольные бессодержательные идеалы относительно государственного устройства».

В оппозиционных кругах открыто высказывали недовольство. Фриз, задетый за живое личным выпадом в предисловии к «Основам философии права», в печати ответить не пожелал. «Метафизический гриб Гегеля, — писал он в одном из писем, — вырос не в садах науки, а на навозе низкопоклонства. До 1813 года его метафизика восхищалась французами, затем она стала королевски вюртембергской, а теперь целует плеть господина фон Камптца. ...Научная серьезность не годится в качестве оружия против этого пророка сыщиков».

Публичный ответ в защиту Фриза Гегель получил от анонимного рецензента во «Всеобщей литературной газете», издававшейся в Галле: «Господина Фриза, как мы знаем, постигла тяжелая судьба, и поступок автора сродни издевательству над поверженным. Подобное поведение неблагородно, хотя в полной мере рецензент предпочитает его не характеризовать, предоставляя это думающему читателю».

Гегель был возмущен. Переписав то место в рецензии, которое ему показалось оскорбительным, он послал его в министерство вероисповеданий, присовокупив к нему требование оградить себя от клеветы; возмутительно, писал он, что прусский чиновник подвергается таким нападкам в газете, издающейся в Прусском государстве, вот до чего доводит слишком большая свобода печати! Гегель хотел репрессивных мер в отношении газеты, по министерство на это не решилось. Альтенштейн ограничился лишь заверением, что он целиком на стороне Гегеля, и обещал поддержку в том случае, если философ потребует удовлетворения через суд или решит в печати оправдать себя перед читающей публикой. Гегель, однако, воздержался и от того и от другого.

Популярность Гегеля росла, но росли (разумеется, в значительно меньшей мере) и ряды противников. В начале 1820 года на философском факультете появился Артур Шопенгауэр, доктор философии, заявивший о своем желании начать преподавательскую деятельность. Соискателя почти никто не знал, хотя основной его труд «Мир как воля и представление» вот уже год, как вышел из печати.

Это была странная книга. Ярко написанная, она выгодно отличалась от суконной прозы профессионального немецкого гелертерства. Но то, о чем в ней шла речь, представлялось непостижимым ни здравому рассудку, ни диалектическому разуму. Кантианство доведено было здесь до абсурда, перемешавшись с древнеиндийскими верованиями и средневековой мистикой. Мир, утверждал автор, есть мое представление. Нет никакого солнца, никакой земли, а только глаз, видящий солнце, рука, осязающая землю. И вместе с тем окружающие нас предметы и мы сами не просто фикция. Материальный мир — это объективированная воля, частица которой воплощена в каждом из нас. Природа образует ряд возвышающихся друг над другом ступеней, высшую из которых занимает человек. Здесь слепая воля как бы прозревает, достигает уровня представления. Воля бесцельна: любое желание, будучи удовлетворенным, рождает новое и так возникает бесконечная цепь действий, лишенных смысла, приносящих лишь горе и страдание. Выход для страдающего человека в бездеятельности, в отрицании воли, воплощением которого является аскетизм. Цель человеческого бытия — нирвана, жизнь умерщвленной плоти, смиренье, бедность, самоистязание, медленная голодная смерть.