После неудачи Гото критическим разбором литературного наследства Зольгера занялся сам Гегель. Вторая его рецензия в «Ежегодниках» была посвящена посмертному изданию сочинений и писем безвременно скончавшегося ученого. Гегель с пиететом писал о Зольгере, всячески выискивая различия между его взглядами и позицией романтиков, в частности Ф. Шлегеля, с которым покойный был дружен.

Ф. Шлегель пытался сделать центральным понятием философии иронию и лишал тем самым «науку наук» конструктивного и общедоступного содержания. По словам Шлегеля, в иронии «содержится, и она вызывает в нас чувство неразрешимого противоречия между безусловным и обусловленным, чувство невозможности и необходимости всей полноты высказывания... Нужно считать "хорошим тоном, что гармонические пошляки не знают, как отнестись к этому постоянному самопародированию, когда попеременно нужно то верить, то не Верить, покамест у них не начнется головокружение, Шутку принимают всерьез, а серьезное за шутку».

У Гегеля подобный подход к делу мог вызвать только крайнее раздражение. «Он всегда, — писал Гегель о Ф. Шлегеле, — рассуждал о философии без того, чтобы высказать хотя бы одно содержательное положение». Ф. Шлегель, разумеется, не оставался в долгу. Его брат Август сочинил по этому поводу эпиграмму, в которой он призывал немцев полюбоваться повсеместно развернувшейся борьбой двух титанов:

Где Саар и там, где Прегель,

С Гегелем воюет Шлегель,

С Шлегелем воюет Гегель.

В статье о Зольгере Гегель подчеркивал, что шлегелевская ирония не имеет ничего общего с сократовской: первая негативна, нигилистична, в то время как последняя направлена на поиски истины. Точно так же ирония Зольгера сродни диалектическому разуму. К сожалению, Зольгер не успел последовательно развить свои мысли, но и образом своего философствования, и отношением к искусству он заслужил того, чтобы его отличали от романтиков.

В 1828 году в «Ежегодниках» появилась гегелевская рецензия на Собрание сочинений Иоганна Георга Гамана. Фактически это небольшая монография, посвященная одной из наиболее интересных фигур немецкого Просвещения. Чуждый точным наукам и систематическому знанию, талантливый литератор, религиозный мыслитель, Гаман и привлекает я отталкивает Гегеля. Гегель ценит в Гамане диалектика, критикующего рассудочный рационализм и всюду усматривающего «совпадение противоположностей». Но Гаман — иррационалист, и это отпугивает Гегеля. У Гамана совершенно отсутствуют какие-либо позитивные построения, его язык умышленно загадочен, субъективное видение мира заслоняет объективную структуру. Это диалектика, которая становится софистикой. Таков окончательный приговор.

Реакцией на статью Гегеля было возмущенное письмо дочери Гамана: «Как описать Вам мое удивление, болезненную реакцию моего сердца, когда я увидела, что Вы исказили светлые образы моих родителей, выпятили одни лишь их теневые стороны и показали их обществу в резких тонах. Вы представляетесь мне. :бандитом, который вломился в царство моих юношеских грез с целью коварным образом их разрушить, что Вам на миг удалось. Но я чувствую, как во мне подымается возмущение, я буду. действовать в духе моего отца, если смогу осудить Ваше преступление». Гегель на это письмо не ответил, сейчас, впрочем, трудно сказать, получил ли он его. было ли оно вообще отослано. Оно не пошло в опубликованную после смерти переписку философа и увидело свет лишь в начале нашего века.

  Переписка Гегеля состояла в основном из писем иного рода. Ему писали единомышленники; студенты обращались за советом и помощью; молодые ученые присылали свои книги, рукописи, диссертации. Один почитатель сообщил Гегелю, что учит наизусть его книги, философ ответил, что это не лучший способ усвоить диалектику. В конце ноября 1828 года из Ансбаха поступило латинское сочинение «О едином, универсальном, всеобщем разуме», защищенное в качестве докторской диссертации. Его автор Людвиг Фейербах два года слушал в Берлине лекции Гегеля, слушал внимательно и восторженно. «Благодаря Гегелю, — признавался Фейербах, — я осознал самого себя, осознал мир. Он стал моим вторым отцом». Посылая на строгий суд учителю свою диссертацию, ученик, однако, в почтительной форме ставил вопрос о дальнейшем развитии принципов, заложенных в гегелевской философии религии. Сейчас важно, писал Фейербах, подвергнуть отрицанию прежние способы воззрения на смерть и жизнь, потусторонний и посюсторонний мир. Христианство не является совершенной и абсолютной религией, разум не исчерпан в христианстве. Так у будущего автора «Сущности христианства» зарождались первые критические идеи, которые, разумеется, не могли найти сочувствия у автора «Лекций по философии религии». Письмо Фейербаха осталось без ответа.

Гегель, однако, с большим вниманием отнесся к другому присланному ему сочинению. Анонимно изданная книга называлась «Афоризмы о незнании и абсолютном знании в отношении к познанию христианской веры». Книгу написал Карл Фридрих Гешель, член суда в Наумбурге, человек, Гегелю совершенно не знакомый, но удивительно точно применивший идеи гегелевской философии к сфере религии. Гегель опубликовал в «Ежегодниках» рецензию, в которой с большим одобрением отозвался об этом сочинении. Опасность показаться человеком, пристрастно относящимся к своим интересам, не могла удержать его «от выражений радости по поводу содержания этой книги и содействия истине, оказываемого ею, а также от благодарного пожатия руки незнакомому лично автору специально за отношение его к работам рецензента по умозрительной философии». Впоследствии, когда Гегеля спрашивали, в каком опубликованном сочинении изложены его взгляды на религию, он называл «Афоризмы» Гешеля.

Почти одновременно с книгой Гешеля на книжном рынке появилось анонимное произведение «Об учении Гегеля, или абсолютном знании и современном пантеизме», которое обвиняло Гегеля одновременно и в самообожествлении и в самоуничижении. Гегелевская критика католической церкви унижает небо, а кто унижает небо, тот унижает самого себя. Мысль Гегеля, высказанную в «Основах философии права», что способность человека уродовать и умерщвлять себя является одним из его преимуществ перед животными, автор подавал как теорию самоизуродования и самоумерщвления, несовместимую с христианским вероучением.

Надо сказать, что это был не первый донос на философа, исходивший из католической среды. Еще три года назад, в министерство вероисповеданий поступила жалоба по поводу того, что Гегель «публично бесчестит католическую религию». На одной из лекций профессор позволил себе остроту: если мышь, сказал он, съест освященную просфору, то для католика она приобщается «телу господню» и должна стать объектом поклонения. Расследование было поручено тайному советнику Шульце, близкому другу Гегеля, который удовольствовался объяснительной запиской философа, где тот заявил, что он лютеранин, преподает в протестантском университете и видит свой долг в том, чтобы научно разоблачать «папистское идолопоклонство и суеверие». В аналогичных тонах было выдержано и его устное объяснение перед студентами. Находившийся в аудитории доносчик — католический священник — тупо и угрожающе уставился на профессора. «Мне не импонирует ваше присутствие здесь», — заявил Гегель, и под шум зала доносчик вынужден был уйти.

Теперь Гегелю пришлось отвечать в печати. Он использовал свои «Ежегодники», где поместил рецензию на анонимный памфлет, назвал своего критика злобным клеветником, который паразитирует на его работах и еще к тому же бранится. Впрочем, еще никому не довелось видеть паразита, благодарного своему хозяину. «Вот с каким сбродом принужден я бороться», — заканчивал Гегель разбор этой книги.

В этой же рецензии Гегель отбивался и от другого публичного доноса, содержащегося в книге «О философии вообще к «Энциклопедии философских наук» Гегеля в частности. К оценке последней». Ее автор, некто Шубарт, в судьбе которого Гегель по просьбе Гёте принял живое участие, отблагодарил своего благодетеля обвинением в неблагонадежности. Гегель, уверял он, отвергает бессмертие души: в психологическом разделе «Энциклопедии», где идет речь о возрастах, нет ни слова о смерти и бессмертии. Не верит ли Гегель, что он будет живым взят на небо или, как вечный жид, блуждать по свету? Ответ Гегеля бы резок: полемика, состоящая из злобных инсинуаций и безвкусных выходок, претендующих на остроумие, слишком жалка, чтобы назвать ее даже паршивой.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: