Станиславский страстно призывает учиться у жизни. Основу творчества актера он видит в искренности, откровенности, подлинном волнении и таком глубоком раскрытии духовной жизни, на которое актер только способен. Станиславский требует от артистов осознания их культурно-общественной роли.

Таков был призыв Константина Сергеевича, обращенный к молодым актерам. Но тут же необходимо заметить, что творческая практика МХТ подчас расходилась с программными положениями Станиславского.

В ближайшем будущем аполитичность МХТ найдет свое крайнее выражение в постановке спектакля «Бесы» (1913 г.) по роману Достоевского. В связи с этим спектаклем произойдет знаменательное в истории русского театра выступление М. Горького. Появление «Бесов» вызвало у Алексея Максимовича резкий протест. Обратившись к театру с открытым письмом, Горький рассматривал постановку «Бесов», как реакционный акт. В ответном открытом письме театр, оправдывая себя, опирался на «высшие запросы духа». Это было неубедительно, и Горький вновь отвечал, что русскому обществу «необходима проповедь бодрости, необходимо душевное здоровье, деяние, а не созерцание, необходим возврат к источнику энергии — к демократии, к народу, к общественности, к науке».

Но более или менее явно выраженную дань упадочным и реакционным общественным настроениям Московский Художественный театр, находившийся в то время в плену у идеалистической философии (под знаменем «высших запросов духа»), начал платить много раньше.

Когда Е. Б. Вахтангов вошел в труппу МХТ, там в это время заканчивалась работа над «Гамлетом» в постановке Гордона Крэга, Станиславского и Сулержицкого. Эта постановка — театральное выражение крайнего субъективизма. Лица трагедии, действующие вокруг Гамлета, мыслятся не как реально существующие лица, а как функции трагического сознания Гамлета, не более… Речь идет не о реальных отношениях Гамлета с окружающей его человеческой средой, а о замкнутой в себе «монодраме» Гамлета, — остальные актеры должны воплощать только его, Гамлета, представления о мире, о людях и их отношениях[13].

Такой философский субъективизм, естественно, сопровождается приоритетом интуитивного, подсознательного во всякой художественной деятельности. Разум, как познавательно-творческая сила, объявляется несовершенным, слабым, ограниченным, даже неверным орудием сравнительно с интуицией.

И Вахтангов, со свойственной ему последовательностью и страстью, развивает мысли и увлечения своих учителей дальше. Стремясь, раскрыть на сцене психологическую «сущность», не зависимую якобы от объективной действительности, и желая растворить сознание зрителя в этой «утонченнейшей» психической атмосфере, он записывает в дневнике 12 апреля 1912 года:

«Я хочу, чтобы в театре не было имен. Хочу, чтобы зритель в театре не мог разобраться в своих ощущениях, принес бы их домой и жил бы ими долго. Так можно сделать только тогда, когда исполнители (не актеры) раскроют друг перед другом в пьесе свои души без лжи (каждый раз новые приспособления). Изгнать из театра театр. Из пьесы актера. Изгнать грим, костюм».

Но это цель, для достижения которой надо много учиться и создать особенный, избранный и замкнутый коллектив артистов. Так рождается первая мысль о студии. 15 апреля Евгений Богратионович пишет в дневнике:

«Хочу образовать студию, где бы мы учились. Принцип — всего добиваться самим. Руководитель — все. Проверить систему К. С. на самих себе. Принять или отвергнуть ее. Исправить, дополнить или убрать ложь. Все, пришедшие в студию, должны любить искусство вообще и сценическое в частности. Радость искать в творчестве. Забыть публику. Творить для себя. Наслаждаться для себя. Сами себе судьи».

Но за этими крайне субъективными целями нельзя забывать и другого. В Художественном театре, кроме столь отвлеченных спектаклей, как «Гамлет», ставятся по-прежнему пьесы Чехова. Вслед за «Гамлетом» готовится «Живой труп» Л. Толстого. При всех общественных условиях, при всех колебаниях и противоречиях Художественный театр постоянно возвращается к своей основе — вполне земному психологическому реализму. Величайшее мастерство этого театра — в тонком внутреннем рисунке при раскрытии психологии хорошо ему знакомых людей. Войницкие и Прохоровы в «Дяде Ване» и «Трех сестрах», Протасов в «Живом трупе» все же существуют в жизни и не перестают живо интересовать артистов.

Из сочетаний этих противоречивых, но одинаково характерных для интеллигенции того периода настроений и целей рождается новый любительский опыт: репертуар летней поездки группы артистов в Новгород-Северск.

В Новгород-Северске живет любитель-организатор спектаклей, влюбленный в Художественный театр, А. А. Асинг. Еще зимой он пригласил к себе молодых «художественников». Заранее выбраны пьесы. Второстепенные роли распределены между местными любителями. Обдумано все — какой нужен оркестр, где достать пианино. Шьются костюмы, заказаны парики. Наконец, 18 мая «труппа» в составе Л. И. Дейкун, В. И. Глеб-Кошанской, В. Д. Королева и руководителя-режиссера Е. Б. Вахтангова собирается у памятника Пушкина и отправляется на поезд. Вдогонку за ними едет член «труппы» С. Г. Бирман.

До города добираются на телегах. Снимают комнаты с фруктовым садом и тотчас же приступают к работе. Репетируют с утра до обеда и после перерыва до глубокой ночи всю неделю, а в воскресенье дают спектакль. Вахтангов вводит жесточайшую дисциплину. Пусть все делается наспех, пусть это молодо, часто неумело и наивно, пусть это полно сейчас идейных и психологических противоречий, — это настоящая творческая работа, настоящие художественные искания. Тут впервые, ощупью проверяется в сложных ролях и «система» К. С. Станиславского[14].

Осенью, после поездки в Новгород-Северск, у Евгения Богратионовича появляется возможность кое-как наладить совместную жизнь с женой и сыном. Надежда Михайловна с четырехлетним Сережей перебирается из Владикавказа в Москву. Живут в одной комнате, тесно и малоустроенно, зато отец может теперь изо дня в день следить за ростом Сережи. Мальчик рано обнаруживает способности к живописи. Между ними сразу устанавливаются как бы равные товарищеские отношения. Сын зовет отца «Женя». Евгений Богратионович окружает его игрушками, картинками, журналами. Отказывая во многом себе, добивается, чтобы малыш имел в детстве все самое лучшее… Печальное детство — самого Евгения Богратионовича не должно ни в чем повториться!

На другой день после возвращения Вахтангова из летней поездки К. С. Станиславский просит записывать за ним замечания на репетициях «Гамлета», расспрашивает о летних работах, а еще через день просит составить группу из молодых артистов для занятий по его «системе». Настойчивый, вечно юный «старик» не оставляет ученика в покое. На третий день он поручает ему составление задач для упражнений. Еще через день обещает дать помещение для занятий и необходимые средства. Поручает поставить несколько миниатюр и показать ему. Просмотрев отрывок из «Огней Ивановой ночи», утверждается в своем мнении. Перед ним, несомненно, незаурядный молодой артист, талантливый и упорный продолжатель его дела. Между К. С. Станиславским и Е. Б. Вахтанговым возникает «тайный заговор».

Большинство уже сложившихся артистов труппы Художественного театра оказалось не очень восприимчиво к требованиям «системы» К. С Станиславского. Одни попросту не желают переучиваться и снова садиться на «школьную скамью»; другие искренно не верят, что из этого может выйти что-нибудь серьезное. Они любят Константина Сергеевича, но считают его «чудаковатым» и «трудным» с его вечными исканиями и опытами. А многие в труппе встречают «систему» с милыми улыбками, за которыми скрывается враждебность или равнодушие. Станиславский вдруг замечает, что к нему относятся иронически.

Он предупреждает Вахтангова перед занятиями с группой актерской молодежи: