На закате дня 7 марта путешественники въехали в Мадрид и в восемь часов вечера, прикрыв лица плащами, постучались в дверь английского посольства{157}.
Беспокойство в Англии: во всем виноват Бекингем
Отъезд принца и главного адмирала не мог долго оставаться тайной. Король сообщил о нем Тайному совету 20 февраля, в день, когда путешественники прибыли в Париж. Все члены совета выразили удивление и беспокойство. Большинство из них (за исключением сторонников союза с Испанией) возмутились тем, что решение о таком авантюрном предприятии приняли, не спросив их мнения.
Хранитель печати Уильямс, обычно столь осторожный и сдержанный, позволил себе написать Карлу укоризненное письмо: «Вашу поездку все считают крайне опасной. Поскольку Вы не получили приглашения от испанского короля и переговоры о Вашем браке едва начаты, Вам придется столкнуться с множеством ловушек со стороны Испании и Рима, а присутствие Вашего Высочества может побудить их к ужесточению условий договора»{158}. Он почти слово в слово повторил доводы, которые в свое время приводил король, пытаясь отговорить «двух мальчиков» от этой авантюры.
Общественное мнение неистовствовало. Говорили, что принц поехал за море, чтобы броситься в объятия папистов и предать дело протестантизма. Ответственность за экспедицию почти единодушно возлагали на Бекингема. Из письма Уильямса фавориту: «Вы должны знать, милорд, что если, не дай Бог, с Его Высочеством случится какое-нибудь несчастье, вина падет на Вас. Я обязан сказать Вам правду, и, если это Вас обидит, я уверен, что Вы меня простите, учитывая чистоту моих намерений»{159}.
Кое-кто заговорил об измене и стал требовать официального расследования. Брак принца с инфантой мало кто одобрял. Все понимали, что присутствие королевы-католички – это лишь первый шаг к узаконению католичества в Англии.
25 февраля король Яков послал в Мадрид графа Карлайла, бывшего виконта Донкастера, чтобы тот давал там молодым людям советы, как следует себя держать. Карлайл был знатоком придворного этикета.
Вскоре в Испанию отправились лорд Маунтджой, лорд Эндовер, лорд Воган, виконт Кенсингтон, множество врачей, священников, пажей, слуг – всего более двухсот человек, присутствие которых в Мадриде создало массу проблем для испанцев. Многие из этих людей впоследствии вернулись в Англию недовольные и разозленные и внесли свой вклад в разжигание ненависти к Испании.
Что до Якова I, то, как только его «два мальчика» уехали, он начал считать дни в ожидании их возвращения и даже написал стихи в честь «Джека и Тома»:
Ах, отчего омрачены сегодня
Все души и сердца в Аркадии счастливой?
Травою не прельщаются стада,
Ягнята не резвятся, их не кормят овцы.
Лишь алтари дымят и слышатся мольбы
О скором возвращеньи Джека с Томом.
Откуда эта грусть? Какой недуг Сразил аркадских пастухов счастливых? Увы, надежда наша и опора Властитель дум принц Джек уехал нынче,
А вместе с ним и Том, слуга надежный, Владыки Пана верный друг и раб.
О, пастухи! Вы, любящие их, Не предавайтесь горю, не ропщите. Возрадуйтесь: их небеса вернут Под отчий кров. Доверьте все заботы Владыке Пану: Джеку он отец, а Тому – друг{160}.
Уже на следующий день после отъезда Джека и Тома король написал им: «Да благословит Вас Бог, мои дорогие дети (my sweet babies), и пусть он дарует Вам скорое и счастливое возвращение»{161}.
Неделю спустя король в письме предостерегает «своих дорогих мальчиков, смелых рыцарей, достойных того, чтобы быть описанными в романе», от безрассудств, ибо посол Франции проинформирован о их поездке. Мы, впрочем, не знаем, каким образом эти письма доходили до адресатов.
Король надеялся, что отсутствие его «дорогих детей» продлится недолго. В письме от 27 февраля он просил Стини поторопиться с возвращением в Англию, как только будет назначен день свадьбы бэби Чарльза, потому что надо многое приготовить к приему молодых супругов. Король носил портрет Стини, «подвешенный на голубом шнуре под камзолом возле сердца». Спустя пятнадцать дней были уже готовы корабли, которым предстояло привезти Карла и инфанту, а также достойный эскорт для защиты от пиратов.
Карл Стюарт под небом Испании
Вечером 7 марта 1623 года (17 марта по испанскому календарю), когда уже сгущались сумерки, перед послом Бристолем предстал и Том Смит, то есть маркиз Бекингем, и Джек Смит, наследный принц Англии. Впрочем, Бристоль постарался изобразить крайнее удивление. Впоследствии он сетовал на то, что его поставили перед свершившимся фактом и его доводы не были услышаны.
Присутствие в Мадриде принца и главного адмирала нельзя было скрыть от испанских властей, не рискуя вызвать серьезные осложнения в международных отношениях. На следующее утро Бристоль честно предупредил Гондомара, с которым у него давно установились дружеские отношения. Гондомар поспешил поприветствовать Бекингема и выразил ему свою радость. Присутствие принца было весьма некстати, оно создавало трудности для соблюдения неписаного протокола, нарушить который могли только король Филипп и граф Оливарес. Гондомар отправился к Оливаресу, который, если верить легенде того времени, воскликнул: «Что это с Вами? Уж не прибыл ли в Мадрид английский король?» На что Гондомар якобы ответил: «Не король, но принц». Анекдот слишком красивый, чтобы быть правдой, но яркий, хотя и отдает театральностью{162}.
Встреча Бекингема и Оливареса была назначена на вторую половину дня и должна была состояться в присутствии Бристоля и Гондомара. С этого момента инкогнито отменялось, присутствие двух англичан становилось частью европейской политики.
В 1623 году Филиппу IV было 28 лет. Он еще не стал тем помпезным рыцарем, портрет которого спустя несколько лет написал Веласкес, и ему еще было далеко до образа печального старца, с которым встретился Людовик XIV на Фазаньем острове при подписании Пиренейского договора в 1659 году [37]. В интересующее нас время он был серьезным и молчаливым молодым человеком, любителем охоты и приверженцем этикета. Тридцатишестилетний граф Оливарес управлял государством, нося официальный титул «valido» (фаворит) [38]. На первый взгляд может показаться, что его положение было аналогично положению Бекингема в Англии, но между ними существовало огромное различие! Как между днем и ночью. Оливарес олицетворял тип человека, целиком посвятившего себя политике, решившего вернуть Испании мощь и богатство времен Карла V и Филиппа II. Он очень быстро понял поверхностность Бекингема; их взаимная неприязнь довлела над ходом переговоров.
Кроме короля и его министра, к испанскому двору принадлежали королева Изабелла де Бурбон, сестра Людовика XIII, которой исполнился двадцать один год, два младших брата короля и, разумеется, инфанта Мария, чей предстоящий брак стал основой всей завязавшейся авантюры. Нравы того времени не позволяли принцессе, тем более испанской, принимать политические решения. Однако по мере развития дела оказалось, что Мария решительно противится тому, чтобы ее насильно выдали замуж, и дипломатам и государственным деятелям приходилось считаться с ее личным мнением, хотя она и выражала его сдержанно и мягко.
Принцу Карлу, который сам отличался высокомерием и чопорностью, было нетрудно привыкнуть к церемонности мадридского двора. Другое дело Бекингем, привыкший к беспорядочному поведению при дворе Якова I и мало склонный к сдержанности. Даже если не принимать на веру обвинения, высказывавшиеся его врагами, которые впоследствии хотели вменить ему в вину неудачное завершение переговоров, несомненно, что его неприязнь (взаимная) к испанским порядкам сыграла не последнюю роль в печальном исходе дела.