Текст разрешения был составлен почти слово в слово так, как просил Карл: «Настоящим я обещаю, заверяя обещание королевским словом, что в точности и досконально выполню все то, что мой дорогой сын обязуется сделать от моего имени. Дано в Гринвиче 11 мая. Яков R[ex]». Опасное обязательство! Вскоре Якову I пришлось пожалеть об этом.
Дело в том, что, невзирая на советы Бекингема, который теперь уже понимал, что каждая уступка испанцам влечет за собой бесконечную цепь новых условий, Карл упорно стоял на своем. Он согласился на католическое воспитание своих будущих детей до достижения ими двенадцатилетнего возраста, на изменение текста присяги королю, делавшее ее приемлемой для католиков, на то, чтобы часовня инфанты была открыта для всех, и – что опаснее всего – на то, что король немедленно приостановит действие законов против католиков и потребует от парламента их отмены не позже, чем через три года. В то же время он написал папе письмо на латинском языке с уверением, что сделает все возможное для того, чтобы английские христиане могли «вместе исповедовать единство Церкви»{189}. Но, несмотря даже на это, испанские богословы считали уступки недостаточными: они потребовали, чтобы инфанта оставалась в Испании до тех пор, пока обещания принца не будут выполнены.
Бекингем разозлился. Он уговаривал Карла прервать эти «лживые и нечестные» переговоры и вернуться в Англию. Карл начал сомневаться. 31 мая он послал к отцу Фрэнсиса Коттингтона с сообщением о последних условиях испанцев. Одновременно, на том же корабле, Оливарес послал в Англию нового чрезвычайного посла, дона Андреса де Инхосу, который получил задание убедить короля Якова. Король спустился с небес на землю. Его письмо Карлу и Бекингему от 14 июня выдержано в патетических выражениях: «Мои дорогие мальчики, ваше письмо, привезенное Коттингтоном, чуть не убило меня. Боюсь, оно сократит мои дни, ибо теперь я уже не знаю, как удовлетворить ожидания народа и как объяснить происходящее Совету. Флот готов, и я решительно не могу найти предлога, чтобы и дальше задерживать его. Мое мнение таково: если испанцы не пожелают изменить своих условий, вы должны сразу же вернуться в Англию, даже не подписав договора. Если вы не вернетесь до зимы, боюсь, вы больше не увидите своего старого папу живым. Увы, как я сожалею, что позволил вам уехать! Мне наплевать на этот брак и на все остальное. Единственное, чего я хочу, это заключить вас в свои объятия. Да поможет мне Бог! Да поможет мне Бог! Аминь! Аминь! Аминь! Обещаю вам, что вас примут здесь с такой же радостью, как если бы вы добились всего того, ради чего уезжали. Да благословит Бог вас обоих, мой дорогой и единственный сын и мой единственный и лучший слуга (my sweet only son and my only best, sweet servant)»{190}.
Казалось, переговоры окончены. Но не тут-то было: Оливаресу снова удалось удержать Карла, пообещав, что он заставит папу римского и нунция прислушаться к доводам разума. 30 июля Бекингем сообщил своему «дорогому папе», что графиня Оливарес заступилась за них перед своим мужем (к этому мы еще вернемся), а инфанта, со своей стороны, решительно настроена помешать тому, чтобы принц уехал без нее, ибо теперь она «решилась выйти за него замуж». Можно было подумать, что все внезапно устроилось и остается лишь дождаться, когда король Англии назначит день бракосочетания{191}.
Яков опять уступил. И на этот раз он сделал решительный шаг. 13 июля он созвал Тайный совет и сообщил ему о ходе переговоров. Дипломатичный хранитель печати Уильямс заметил, что король Франции не стремится истребить протестантов в своем королевстве, а Генеральные штаты Соединенных провинций не запрещают католичества, и потому английский король может позволить католикам отправлять свой культ до тех пор, пока они подчиняются законам и не пытаются подорвать устои главенствующей церкви{192}. В конце концов Совет согласился с испанскими условиями, и 20 июля Яков I подтвердил свои обещания в присутствии двух испанских послов, Коломы и Инхосы{193}.
Вскоре последовали конкретные меры. Яков сообщил сыну и Бекингему: «Я сделал все, что мог [для католиков]. Я приказал отменить все штрафы, налагавшиеся на рекузантов, но не забывайте, что это стоило мне 36 тысяч фунтов дохода из Англии и Ирландии, а это составляет по меньшей мере треть приданого инфанты»{194}. (Подобное упоминание размеров штрафов, взимавшихся с католиков, показательно.) Затем, несколько превысив свои права, король согласился скрепить большой государственной печатью приостановление «всех законов, согласно которым рекузанты могут быть подвержены наказанию за следование римской католической религии в частных домах или по какому-либо другому поводу, касающемуся их совести, за исключением случаев скандалов или публичных демонстраций»{195}.
Яков писал, что если и после этого испанцы останутся недовольны, то они «хуже демонов»{196}. Но – увы – так и получилось: они и впрямь повели себя хуже демонов. Они пожелали не только отмены штрафов и приостановления действия законов, а начала парламентской процедуры для их полной отмены. Пока эта мера не принята, об отъезде инфанты не могло быть и речи. Принц мог уехать домой вместе с Бекингемом, но его невеста должна была остаться по меньшей мере до следующей весны. Что до приданого, которого столь жаждал английский король, то оно не будет отправлено раньше инфанты.
Все это принесло Карлу горечь и разочарование (Бекингем-то уже давно не питал никаких иллюзий), к тому же папа Григорий XV скончался в начале июля и его разрешение потеряло силу. Следовало возобновить переговоры с новым папой, Урбаном VIII Барберини, а тот оказался еще ретивее своего предшественника. Короче, все надо было начинать сначала. Бекингем считал, что нужно бросить это дело и немедленно вернуться в Англию. Однако упрямый по характеру Карл не желал уступать. В конце концов он согласился на то, чтобы инфанта осталась в Испании до весны, но хотел, чтобы брак был заключен до этого. В течение всего августа переговоры кружились вокруг этого пункта. Наконец, внезапно, вопреки всем ожиданиям, показалось, что узел распутан.
Донья Мария, принцесса Английская
Зная психологические особенности Карла Стюарта, довольно легко понять, почему он отказывался признать невозможность своего брака с инфантой: гордыня, неумение реально оценивать обстановку, чувство долга и неправильное понимание политических процессов – все это было характерно для него и впоследствии, до конца жизни.
Позицию испанцев, напротив, понять довольно трудно. Несмотря на постоянные заверения Оливареса, нелегко поверить, будто он действительно считал этот брак возможным. Религиозные препятствия казались непреодолимыми, и решение зависело как от притязаний папы и богословов, так и от судорожных реакций английского общественного мнения. («Приостановление законов против католиков может быть осуществлено только после решения парламента. Я умоляю Ваше Величество задуматься над тем, какие ужасные следствия может повлечь за собой подобное беззаконие», – писал королю Якову архиепископ Эббот{197}.) Что до Пфальца, то теперь, менее чем когда-либо, можно было надеяться, что Испания поддержит идею его возвращения Фридриху: на этот счет Оливарес высказался совершенно ясно.
Учитывая все вышесказанное, трудно понять, какой интерес мог представлять для Испании этот брак. Скорее всего переговоры служили испанцам просто обманным ходом (как, впрочем, и для Англии). Вместе с тем, начиная с середины июля, Оливарес и король Филипп постоянно делали шаги к примирению. 19 июля Карл и Бекингем написали своему «дорогому папе», что они надеются привезти инфанту в Англию ко Дню святого Михаила{198}. И действительно, 26 июля было подписано предварительное соглашение о браке. Инфанта Мария получила титул принцессы Английской и засела за изучение английского языка. Казалось, все решено.