— Пожалуй, я не буду ждать десерта, — сказал Лиггетт.

— Клубнику? Не будешь ждать клубники? — спросила Эмили.

— О, замечательно. Клубника, — сказала Рут. — Папа, подожди непременно. Если уйдешь, мне придется съесть твою порцию и у меня от этого появится сыпь.

— Незачем уходить, — сказала Эмили.

— Надо. Я только что вспомнил об одном человеке. В связи с манто.

— Разве нельзя ему позвонить? В детективном агентстве наверняка есть телефон.

— Нет. Этот человек не частный детектив. Он полицейский, и если я ему позвоню, он должен будет написать рапорт. Я свяжусь с ним через друга, Кейси из Таммани-холла.

— И где же? Разве нельзя позвонить этому Кейси и назначить встречу?

— Эмили, неужели я должен все подробно объяснять? Мне кое-что пришло на ум, и я собираюсь сделать это немедленно. Клубники не хочу, или, если она такая уж хорошая, можете положить ее в холодильник до моего возвращения.

— Ну, ладно. Надеюсь, это не кончится очередным кутежом до утра с твоими друзьями из Таммани-холла.

Не будь здесь дочерей, Лиггетт дал бы более резкий ответ, чем: «Мне надо было стать врачом».

Такси подвезло Лиггетта к аптеке неподалеку от Центрального вокзала, и он попытался связаться с Глорией по телефону. Позвонил ей домой, в несколько баров — и сам толком не зная зачем — в два отеля на Таймс-сквер. Женщина, видимо, ее мать, сказала, что Глория ушла на ужин и на вечеринку. Слова и тон были такими чопорными, что Лиггетт хотел рассмеяться в трубку. Он не мог понять (хотя пытался), злится теперь на Глорию за то, что та украла манто Эмили, или потому, что представлял ее обнимающейся с каким-то сопляком из Принстона. Вышел из телефонной будки потным, неловко себя чувствующим, со сбитой на затылок шляпой. Выпил у стойки стакан кока-колы, и, когда ставил его на стойку, раздалось гулкое клуп, звук, который издают при этом стаканы, но этот, должно быть, оказался с браком, потому что разбился и Лиггетт порезал палец, слегка, но это вызвало в аптеке панику. Фармацевт и продавец напитков были чересчур заботливы, это его так разозлило, что он нагрубил им и его решение не пить улетучилось. Он чувствовал себя очень значительным, стоящим гораздо выше их, однако порез пальца, почти безболезненный, но весьма раздражающий, и эти люди с их заботливостью вывели его из себя.

— Вызовите еще «скорую помощь», черт возьми, — сказал он и ушел на поиски выпивки.

Пятьдесят вторая улица между Пятой и Шестой авеню была заполнена машинами и их постоянным шумом. В этом хоре преобладали иип такси и аа-оо-аа «линкольнов». Это походило на свадебный вечер в маленьком городке: приглашенные внутри, а громкий шум независимо от них раздается снаружи.

Лиггетт вошел в бар и выпил шотландского с содовой у стойки. Бар оказался полон людей, собирающихся прийти в театр к самому началу спектакля, и жителей пригорода в желтовато-коричневых костюмах, они пили «Старомодный» и смеялись слишком громко для тех острот, какими могли обмениваться. Лиггетту не хотелось разговаривать ни с кем, даже с барменами. Он пил и курил, пил и курил, когда сигарета кончилась, принялся за картофельные чипсы, когда кончилась выпивка, закурил очередную сигарету и потребовал еще шотландского. Таким образом, он переждал шедших в театр и остался у стойки один. К этому времени мужчины в желтовато-коричневых костюмах целовались с красивыми женщинами. Эти люди слишком быстро пьянеют, решил, пьянея, Лиггетт. Он понимал, что выпил слишком много, и задавался вопросом, отправиться домой или напиться окончательно. Решил напиться, он будет чувствовать себя неловко, если вернется домой, где никогда не напивался; а если напьется здесь, ему может прийти какая-нибудь шальная мысль, которая приведет к тому, что он найдет Глорию. Где она может быть? Нью-Йорк большой, но мест, куда ходит Глория, немного. Театр исключается; там она не бывает. Значит, может находиться в любой квартире. От домов на реке Гарлем до смотрящих на Ист-Ривер, или в однокомнатной квартире в Гринвич-Виллидже, или в студии художника на Западных Шестидесятых, или где-нибудь на Риверсайд-драйв. В любой квартире.

Лиггетт приехал домой поздно, побывав в девяти барах водном квартале, в два его не пустили. Приехал, так и не увидев Глорию.

Глория проводила вечер с Эдди. Она пришла к нему, они поужинали в ресторане, где он съел много спагетти, ловко наматывая их на вилку. Выпили бутылку красного вина. Ресторан был хороший, с опилками на полу и бильярдным столом, где какой-то пожилой итальянец вел непонятную Эдди игру; нужно было пробить шар между двумя кеглями. Работал небольшой радиоприемник. Волну не меняли, и программа переходила от музыки к сообщениям, к приключенческому рассказу, к сентиментальным песенкам. Видимо, это была единственная станция, которую удавалось принимать хорошо, так как в полуквартале проходила линия надземки. Глория с Эдди были там единственными американцами, и никто не обращал на них внимания. Когда им требовался официант, приходилось звать его, так как он играл в карты с тремя посетителями.

— Чем занималась вчера вечером? — спросил Эдди.

— А, ходила в кино.

— В какой кинотеатр? — спросил он.

— В «Стрэнд».

— И что смотрела?

— О, Норму Ширер в фильме «Пусть незнакомцы целуются».

— Вот как? И понравился тебе фильм?

— Не особенно. Правда, Ширер понравилась. По-моему, она очень привлекательна.

— Она канадка. Из Монреаля. Знаешь, Монреаль в Новой Шотландии, — сказал Эдди.

— Монреаль не в Новой Шотландии.

— Знаю. А «Пусть незнакомцы целуются» не идет в «Стрэнде», если тебе интересно. Мне, разумеется, все равно, только не знаю, почему ты думаешь, что мне нужно лгать.

— Ну, я могла перепутать название кинотеатра.

— Нет. Название кинотеатра перепутать могла, но не название фильма, а «Незнакомцы» уже не демонстрируются на Бродвее. Так что не лги больше, чем необходимо.

— Если захочу, буду лгать. Что я делаю, тебя не касается.

— Мне ты часто лгать не будешь, так как меня не будет рядом.

— Почему? Ты уезжаешь?

— Нет. Куда мне ехать? Просто не буду с тобой видеться. Не хочу видеть тебя, раз ты мне лжешь. Я знаю о тебе почти все, что можно знать, и ничего не имею против той жизни, какую ведешь, потому что это твое дело. Только не трудись лгать мне. Приберегай ложь для тех, кому ты вынуждена лгать.

Эдди засмеялся:

— Разве что хочешь попрактиковаться на мне. Кстати, тебе это не помешало бы. Не думай, что Норма поверила в ту историю о вымышленном двоюродном брате и проигранной в карты одежде. За кого ты принимаешь людей? Думаешь, у них нет никакой сообразительности? Знаешь, это оскорбительно — выдумывать нелепую историю для объяснения того, что не нужно объяснять. Видишь ли, Норма моя девушка, и относительно нас у нее нет никаких заблуждений.

— Ты объяснил ей?

— Конечно, объяснил.

— Как? Что ты ей говорил?

— Сказал, что у нас с тобой нет романа.

— Кто затронул эту тему? Ты заговорил первый, или она спросила тебя? Как это получилось?

— Не знаю, — сказал Эдди и задумался. — Это произошло, когда мы только познакомились. Она спросила, влюблен ли я в кого-то, я ответил — нет, а она спросила, что у меня с девушкой по имени Глория, с которой, как ей кто-то сказал, я постоянно вижусь. Кроме твоего имени, она ничего не знала. Я ответил, что ты платоническая подруга, вот и все.

— Все ли?

— Почти. Остальное не стоит повторять.

— Не сказала она, что если мы с тобой платонические друзья, то ты у меня единственный платонический друг?

— Нет. Не совсем так.

— Не совсем, да? Но ты знаешь, она сказала что-то в этом духе, разве нет?

— Слегка в этом духе. Ну какого черта, Глория, да. Она не так выразилась. Спросила, как я могу видеться с такой хорошенькой девушкой, как ты, и поддерживать платоническую дружбу.

— И ты разозлился, так как решил, что она смеется над тобой. Не очень лестно быть единственным мужчиной, с которым я не спала.