Всякий раз, когда брился, Эдди напевал под нос «Я обрел ритм». Дело в том, что однажды он использовал эти слова во фразе: «У меня были вши, но я обрел ритм». Впервые он придумал эту фразу в ванной, когда брился, и всякий раз вспоминал ее, по крайней мере пока на смену ей не приходило что-то другое. Он не говорил никому, что мог бы использовать это словосочетание в одной из фраз; оно не соответствовало его чувству юмора. Когда-нибудь он услышит эти слова от кого-то и перестанет о них думать. Именно это зачастую случалось с Эдди. Он придумывал каламбуры, никому о них не говорил, а потом слышал их от кого-то, и они переставали быть его собственностью. Это наводило его на размышления: он думал, что это говорит о каком-то его серьезном недостатке. О каламбурах Эдди особенно не беспокоился, но то же самое происходило с его работой, его рисунками. Как-то у него была идея, которую он осуществил, — рисунки, которые делал в колледже. Но кроме того, он придумал и разработал технику, очень напоминавшую технику Джеймса Тёрбера[40]. Что касается себя, он знал, что это реминисценция техники, использованной в 1917 году в книге Эда Стритера «Дорогая Мейбл» с рисунками Билла Брека, но ничего не предпринимал со своей идеей, потом появился Тёрбер со своей идеей и получилось так, что кто такой Тёрбер, знали все — а люди, знавшие, кто такой Браннер, поспешили забыть о нем.

Все это проносилось через сознание Эдди, будто кровь, текшая в жилах сиамских близнецов; существовала совершенно другая половина его сознания.

Затем Эдди обратился к этой другой половине и ненадолго предался радости нынешнего дня, первой радости такого рода с тех пор, как приехал в Нью-Йорк. Меньше двух часов назад он вернулся в свою квартиру, закурил трубку, посмотрел на мебель и подумал о своем недостатке — два часа назад ему пообещали временную работу и дали надежду на постоянную. «Не скажу „да“ и не скажу „нет“, — заявил ему тот человек. — Определенно скажу только, что мы можем использовать ваши рисунки».

Работа эта была в кинокомпании, в художественной мастерской рекламного отдела. Два года назад Эдди несколько раз обращался туда в поисках работы, так как в этом отделе работал выпускник Стэнфорда, бывший старше его на два курса. Но в то время стэнфордец страшился мысли взять на себя ответственность за увеличение платежной ведомости компании на один оклад. Он знал, что должностные лица компании обеспокоены собственным непотизмом и увольняют родственников своих родственников. Эдди сказал — ну что ж, на всякий случай он оставит несколько рисунков, и не получал оттуда никаких вестей.

Потом, в это утро, он отправился в ту контору впервые почти за два года. Спросил о своем старом друге, ему сказали, что старый друг теперь в Голливуде. Может ли он повидать кого-нибудь из отдела? Да, можно начальника художественной мастерской. Начальник выслушал с интригующим вниманием рассказ Эдди о его появлении здесь два года назад. Сказал:

— А, понимаю. Вы личный друг мистера Де Паоло?

— Да, я знал его в колледже.

— Не получали от него вестей в последнее время?

— В последнее время нет. Насколько я понимаю, он в Голливуде, — ответил Эдди.

— Да, но мы ждем его возвращения через день-другой. В четверг или в пятницу.

— Что ж, я приду тогда повидаться с ним. Передайте ему, пожалуйста, что здесь был Эдди Браннер. Скажите, что у меня есть для него кое-какие идеи.

— Для Жука Бенни? — спросил начальник.

— Нет.

— Нам нужны какие-то для Бенни.

— Нет, у меня есть несколько своих рисунков, которые, думаю, он мог бы использовать.

— О, вы рисуете?

— Да.

— М-м-м, — протянул начальник и принял задумчивый вид. — Одну минуту, мистер Браннер.

Начальник вышел и вернулся через пять минуте пачкой грубых рекламных набросков.

— Сможете что-нибудь сделать с ними?

— Еще бы. Это как раз моя сфера, — ответил Эдди. Наброски были сделаны для рекламы фильма о студентах. — Хотите, чтобы я попробовал?

— Конечно. По-моему, эти наброски паршивые, а ребята в отделе просто не могут найти нужный подход. Без выпячивания женских прелестей. Они могут рисовать женские груди, пока у меня не возникнет желание съесть эту бумагу, но у этих девушек не должно быть таких грудей, вы меня понимаете. Мне нужно что-то в духе Джона Хелда-младшего. Вам понятно? Комичные девушки. Пусть они будут женственными, но выделять сексуальную сторону не нужно. — Начальник улыбнулся и покачал головой. — Черт возьми, мы устроили рекламную кампанию, у нас было все, кроме старика отца, во всех городских газетах. Фильм был никудышным, «Странная девственница», но успешно шел на экранах вторую неделю, таким был кассовым, и все остальные компании в городе жаловались в цензурный комитет по поводу нашей рекламы, поэтому заслугу в успехе фильма приписали нам. Может, видели эту кампанию?

— Видел, конечно.

— Там был рисунок, где она лежит с раскинутыми ногами, а рядом стоит парень! Я сам его сделал. Из-за этого рисунка у нас даже вышел скандал с Андре Хасинто. Он оказался в городе, и когда появились рекламные рисунки, приехал сюда и поднял шум, до того был зол.

«Послушайте, — сказал, — нравится мне этот рисунок или нет, но вы, черт возьми, не имели никакого права помещать в рекламе то, чего нет в фильме». Это вызвало у меня смех, если принять во внимание, как выглядела та реклама, которую делал он; пройдет много времени, прежде чем ее поместят в какой-нибудь из фильмов, которые снимают в Голливуде. Разве что в один из тех, что снимают на Западной Сорок шестой улице. Во всяком случае, сейчас. Но в общем, кампания была превосходной. Другие компании жаловались в цензурный комитет, но я скажу вам, что получил два очень неплохих предложения от тех компаний, которые жаловались громче всех. Но для фильма о студентах нам нужна совершенно иная техника. Понимаете? Дамы, но привлекательные и комичные. Выделите комичную сторону. Я вот что сделаю, мистер Браннер. Возьму ответственность на себя. Сделайте пару таких набросков, о которых я говорил, и если они мне понравятся, я заплачу вам по высшей ставке, двадцать пять долларов, за все, что мы используем, а потом, возможно, мы придем к какому-то соглашению о дальнейшей работе.

Эдди сделал несколько рисунков, этот человек сказал, что они великолепны. Один он возьмет. Мистер Де Паоло будет доволен, сказал он. Выписал чек на двадцать пять долларов и попросил Эдди прийти в пятницу.

— Если хотите повидаться с мистером Де Паоло, может быть, я перед этим повидаюсь с вами.

Существовала возможность, что для Эдди там найдется постоянная работа.

Перед уходом Эдди выяснил, что его старый друг Де Паоло напал на золотую жилу; он руководил работой над Жуком Бенни, плагиатом компании с Микки-Мауса…

Эдди подсчитал, что на двадцать пять долларов в неделю он даже сможет ходить иногда в кино и понять идею Жука Бенни. Трудно было надеяться на постоянную работу в художественной мастерской, где определенно платили в неделю больше двадцати пяти долларов, но если дружба с Де Паоло уже принесла ему такой успех, трудно сказать, как далеко он пойдет, когда Полли — Де Паоло — приедет в город, конечно, если только Полли не зазнался и не отвергнет его. Но он не думал, что Полли стал заносчивым. Обладающим большой властью — возможно, но не спесивым.

И Эдди затягивался дымом табака, который достал со дна жестянки, где он был все еще чуть влажным и не утратил приятного запаха. В настоящее время у него в кармане было двадцать три доллара и какая-то мелочь. Пять долларов нужно будет истратить на консервы, их хватит минимум на неделю. Останется восемнадцать. Повести Норму на концерт Джо Лебланга. Объяснить положение Норме, которой он позволял вносить за него квартплату в виде ссуды, за это он давал приют младшему брату Нормы, учившемуся на третьем курсе Пенсильванского университета. Брат приезжал на выходные два раза в месяц, чтобы повидаться с подругой Нормы. У Нормы были свои деньги, оставленные бабушкой, кроме того, она работала секретаршей профессора-ассистента в Нью-Йоркском университете. Они с братом были сиротами, у брата тоже были свои деньги, но находились под опекой, пока ему не исполнится двадцать один год.