служат воспоминания тех людей, которые знали поэта близко, в быту, и чей

собственный уровень был достаточно высок, чтобы за репутацией и славой

увидеть и оценить обычного земного человека.

В этом плане особенного разговора заслуживают воспоминания А. О.

Смирновой-Россет, написанные с ярко выраженной полемической установкой и

более всего препятствующие канонизации образа Жуковского своей бытовой

живостью. Любопытно, что эта незаурядная женщина, отличавшаяся высокой

образованностью и безупречным литературным вкусом, эта ценительница всего

лучшего, что было в современной ей литературе, эта наделенная острым

литературным чутьем читательница, к чьим суждениям прислушивались Пушкин

и Гоголь, Жуковский и Лермонтов, не пытается писать о Жуковском как о поэте.

Ее собственный литературный дар не позволяет даже допустить мысли о том, что

она не смогла бы этого сделать. Но герой ее воспоминаний о Жуковском --

подчеркнуто повседневный бытовой человек: находчивый, остроумный, детски

простодушный, слегка влюбленный, добрый и верный друг, любитель анекдота и

рискованной шутки.

Единственная ипостась поэтического в облике Жуковского, созданном

Смирновой, -- это его способность и любовь к писанию "галиматьи", органически

свойственная творчеству радость творчества, выражающаяся в раблезианской

фантазии шуточных гекзаметров поэта. Трудно предположить, что Смирновой

было чуждо высокопоэтическое в Жуковском. Однако она предпочла

акцентировать в нем житейское, живое и на первый взгляд незначительное и

сделала это сознательно. Мемуары Смирновой, единственные в своем роде,

дополняют образ поэта, наделяя его теми чертами, без которых поэтическое

становится хрестоматийным. Смирнова тоже сохранила только одну грань

личности Жуковского, но ту, без которой все остальное теряет свою жизненность.

Характерно, что даже те люди, которые не могли знать поэзии

Жуковского, сразу видели в нем выдающегося человека. В этом смысле

своеобразный оселок масштаба его личности -- воспоминания его мимолетных

немецких знакомых, и особенно воспоминания Адельгейды фон Шорн.

Мемуаристка видела русского поэта всего один раз, восьмилетней девочкой, -- и

уже никогда не забыла этого впечатления.

Воспоминания о Жуковском-поэте, за исключением святая святых -- его

творческого процесса, дают довольно полное представление о его повседневной

литературной жизни. И здесь обращает на себя внимание своеобразная

центральность его фигуры в литературном быту Петербурга и Москвы. Без

Жуковского не обходится ни одно литературное мероприятие -- заседания

Дружеского литературного общества и общества "Арзамас", издание журналов

"Вестник Европы" и "Сын Отечества", литературные полемики 1810--1820-х

годов и 50-летний юбилей литературной деятельности И. А. Крылова. Жуковский

-- одна из самых заметных фигур в литературных салонах. "Субботы" Жуковского

собирают цвет литературных сил. Присутствие Жуковского равнозначно бытию

русской литературы.

Особенно показательно кипение литературных страстей вокруг баллад,

переводов и самого элегического тона поэзии Жуковского. Его поэтическое

новаторство по-разному воспринималось его современниками. Полемика о

балладе -- и обвинение в отсутствии народности (у оппонентов Жуковского,

впрочем, ее было не больше); полемика об элегии -- и обвинение в

антиобщественности, вопиюще несправедливое; полемика о переводе -- и

обвинение в отсутствии оригинальности. Все эти обвинения периодически

раздаются в адрес Жуковского наряду с восторженными похвалами и нередко они

звучат из уст даже таких близких друзей и соратников, как П. А. Вяземский.

Жуковский -- центральная фигура, вокруг которой бушуют волны полемики, но

сам он сторонится их: "Около меня дерутся за меня, а я молчу. <...> Город

разделился на две партии, и французские волнения забыты при шуме парнасской

бури. Все эти глупости еще более привязывают к поэзии, святой поэзии, которая

независима от близоруких судей и довольствуется сама собой" {Уткинский

сборник... С. 18--19.}.

Высший критерий оценки в этой сложной картине литературного

движения -- суд и мнение Пушкина. Пушкин, оторванный ссылкой от

литературной жизни столиц, страстно желает знать: что Жуковский? что пишет

Жуковский? что думает Жуковский о второй главе "Евгения Онегина"? И при

всех колебаниях общественного мнения о поэзии Жуковского мнение Пушкина

остается неизменным. "В бореньях с трудностью силач необычайный", "Никто не

имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его",

"Гений перевода", "Былое с ним сбывается опять" -- вот вехи пушкинской

позиции в войне вокруг Жуковского на русском Парнасе.

Жуковский и Пушкин -- это сюжет не только литературоведческий, но и

биографический, и нравственный. Роль творчества Жуковского в формировании

пушкинской поэтической системы исключительно велика. Но еще больше роль

Жуковского-человека во всей жизни Пушкина: от счастливого лицейского

юношества до трагической гибели поэта Жуковский -- неизменный спутник и

"гений-хранитель" Пушкина. В истории дружбы двух поэтов, в привычке

Пушкина прибегать к помощи и совету Жуковского в любом затруднительном

случае, в его безусловной вере в Жуковского -- нравственная канва летописи

жизни очень доброго и очень мужественного человека, каким предстает

Жуковский в воспоминаниях современников, повествующих о его отношениях с

Пушкиным (А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, В. А. Соллогуб, К. К. Зейдлиц).

Факты участия Жуковского в судьбе Пушкина общеизвестны -- и здесь дело не

только в них, а в их значении для понимания нравственных основ личности

Жуковского. Главная сфера безусловности в мозаичной мемуарной биографии

поэта -- это его легендарная доброта, щедрость, готовность в любую минуту

прийти на помощь тому, кто в ней нуждается.

Трудно найти среди мемуаристов хоть одного человека, который не был

бы обязан Жуковскому моральной и материальной поддержкой, заступничеством

перед сильными мира сего в угрожающих обстоятельствах, ободрением в начале

литературного поприща. Вероятно, ни один из писателей ни до, ни после

Жуковского не отзывался на такое количество просьб о помощи, протекции, об

устройстве на службу, о назначении пенсиона, об облегчении участи и так далее,

сколько выполнил их Жуковский. Его благодеяния перечислить просто

невозможно: с того момента, как он получил доступ ко двору в качестве

официального лица, вся его жизнь была полна ежедневными хлопотами по таким

прошениям. Нет необходимости называть имена мемуаристов,

засвидетельствовавших этот активный гуманизм поэта: о нем пишут все.

Конечно же, не только официальное положение Жуковского при дворе

было причиной все возрастающего количества просьб о помощи: он больше

других имел возможностей сделать что-то реальное. Но наличие возможности не

есть еще гарантия ее использования. Главная причина репутации Жуковского как

всеобщего заступника -- свойство его натуры, доброта, которая была и основной

гарантией внимания к просящему, и действия во исполнение просьбы.

Насколько устойчивой и общеизвестной была эта репутация,

свидетельствует одна любопытная особенность бытования подобных

воспоминаний: они имели тенденцию обособляться от своего контекста и из

разряда письменных авторских свидетельств переходить в разряд устного

анонимного анекдота, поскольку ссылка на свидетеля в данном случае уже не

требовалась. Такая судьба постигла рассказ А. О. Смирновой-Россет о