— Такие, как я, стоят между невежественными дураками вроде вас и злобными животными вроде него! — Он указал на индейца, продолжавшего молча слушать.

— Но майор… — отступил перед его натиском отец Кристобаль. — Я не имел понятия… Я буду просить вице-короля…

— Не беспокойтесь, — усмехнулся Диего. — Я не желаю, чтобы кто-то говорил вице-королю, что я не в силах справиться со своей службой! Я пойду с вами. И я исполню свой долг: сделаю солдат из этого грязного сброда, и мы отправимся в Санта Фе.

Он еще раз обвел глазами площадь. Сзади молча ждали своей участи бывшие преступники, которым надлежало стать солдатами.

— Но большего я делать не буду. Вам понятно? — Майор метнул свирепый взгляд на отца Кристобаля.

Тот отвел глаза и встретился со взглядом пленного индейца, на лице которого появилась быстрая свирепая улыбка, заставившая отца Кристобаля поежиться.

Все ли доживут до конца шестимесячного пути к Санта Фе? А суждено ли дожить ему самому? И от этих мыслей он снова вздрогнул.

Сузившимися от презрения глазами наблюдал Пума, прислонившись к тюремной решетке, как этот тощий бледнолицый священник отбирает солдат для своего похода. Ха, солдат! С бесстрастным лицом Пума сплюнул на пыльную землю в знак своего презрения. Пуму не интересовало, видят его плевок испанцы или нет. Он — апач. Его не интересует мнение испанских собак.

Внезапно на него нахлынули воспоминания о его отце-испанце, и синие глаза заулыбались. Нет, он апач! Пума прогнал воспоминания прочь. Апачи отомстят этим глупцам-испанцам. Так же, как отомстили они племени пуэбло, тева, тива, керезан, — всем, кто стоял на пути справедливой добычи апачей; чьих коней, рабов и припасы они забирали себе в своих набегах! Пума сам принимал участие в нескольких набегах — на испанские караваны, на деревни тева… До тех пор, пока… пока он сам не был продан обманом в рабство своими собственными людьми, а вернее, Злым, сыном вождя.

Большие руки Пумы сжались в кулаки при одном воспоминании. Длинный тонкий шрам на правой руке побелел — то был талисман его мести, напоминание о подлом предательстве.

В этот раз Злой пытался еще раз убить его. Тогда, когда он предпринял первую попытку, это выглядело как несчастный случай; никто не догадался бы о том, почему Пума попал под копыта табуна взбесившихся лошадей. Во второй раз Злому не повезло — он напал на Пуму в тот момент, когда тот чистил своего любимого жеребца. Верный конь дал знак Пуме, но оставались считанные мгновения, и Злой успел-таки вонзить свой кинжал, только не в спину, а в руку Пумы. Подоспевшие воины разняли Пуму и Злого и притащили их к вигваму вождя племени касиков.

— В чем ты виновен, сын мой? — спросил старик касик. Злой стоял молча, поэтому касик обратился к Пуме.

— Что случилось, Пума? Что у тебя с рукой?

Пума не обращал внимания на капающую кровь. Его лицо окаменело. Он не стал унижаться до того, чтобы пожаловаться вождю на его единственного сына.

Вождь терпеливо ждал ответа, пока не вмешался один из воинов:

— Они дрались. Злой напал на Пуму с ножом.

Вождь нахмурился:

— Это плохо. Нет ничего позорнее, чем апачу убивать апача!

В самом деле, в племени апачей ничто не подвергалось большему осуждению, чем убийство другого апача.

— Он — не апач! — вскричал Злой. — Выгони его! Пусть живет с койотами и кроликами! Может быть, испанские собаки подберут его! Он — сын поганого испанца!

Раздались восклицания. Их окружила толпа.

Вождь подождал, пока восстановится тишина. На его морщинистом лице не отразилось никакого волнения:

— Дурно говорить так апачу об апаче. Пума рожден апачем. Его мать — из нашего племени.

— Я не требую, чтобы изгнали его мать, — не уступал Злой. — Выгони его!

Вождь молчал. Молчание длилось долго. Его нарушил сам вождь:

— Пообещай мне, Внушающий Страх, что не будешь враждовать больше с Пумой, — вождь глядел на сына в упор, произнеся его настоящее имя, данное при рождении.

Когда к апачу обращались, называя его истинным апачским именем, этому придавалось самое серьезное значение.

Внушающий Страх, позже названный Злым, метнул взгляд на отца:

— Я не могу солгать тебе, отец, и не могу обещать этого.

Выражение затаенной боли появилось на лице вождя. Он вновь надолго замолчал. Толпа начала расходиться. А вождь все хранил молчание. Наконец, он изрек:

— Этот день был для меня днем печали. Боль поселилась в моем сердце. Но я должен сказать тебе: это ты должен покинуть наше племя, Внушающий Страх. Ты изгоняешься на четыре года.

Он повернулся и медленно, с трудом пошел внутрь вигвама. Полог сомкнулся за ним.

Индейцы продолжали слоняться возле вигвама вождя; затем постепенно разбрелись кто куда, оставив Злого и Пуму вдвоем.

— Будь осторожен, — прорычал Злой. — Изгнанный или нет, я все равно убью тебя.

В его черных глазах было море ненависти. Он отступил во тьму и направился к своему вигваму.

Пума долго следил за ним взглядом; потом пожал плечами и направился к лошадям. Ненависть не излечивается. Пума давно испытал на себе силу ненависти Злого, когда еще они оба были детьми. Тогда отец Пумы оставил их с матерью, ушел из их деревни. Казалось, с завоеванием испанцами земель индейцев ненависть Злого все возрастала.

Пума спокойно продолжал чистить пегого жеребца по кличке Сметающий Врага. Внезапно конь снова предупреждающе фыркнул. Пума резко отпрянул, готовый отразить удар. Но это был не Злой.

Пума успокоенно взглянул на подошедшего.

— Ты едешь с ним?

Это был Угнавший Двух Коней. После молчания тот ответил:

— Да, я уйду тоже.

Пума продолжал заниматься конем. Не его дело, что тут ищет Угнавший Двух Коней.

— Когда-то мы были друзьями. Но не сейчас?

— Не сейчас, — согласился Угнавший Двух Коней.

— Я не изменился с тех пор, — продолжил Пума.

Пума похлопал коня по бело-пегой шкуре. Жеребец по кличке Сметающий Врага выкатил глаза. Глаза коня тоже были синими, и это было одной из причин, по которой на нем остановил когда-то свой выбор Пума. Только двое их и было во всей деревне с синими глазами.

Угнавший Двух Коней загадочно произнес:

— Слишком много испанцев стало в этой стране. Стране апачей.

Пума ничего не ответил. Что тут было говорить? Он вообще не помнил времен, когда в их стране не было испанцев, хотя старики вспоминали о таких временах. Что касается апачей, испанцы теперь представляли для них богатую добычу в их набегах. Вот и все.

— Отступники, — спокойно проговорил Пума, — всегда на коне. Они не знают покоя, у них нет дома. И каждый человек из племени имеет право убить их.

Угнавший Двух Коней расхохотался:

— Я предпочту умереть в седле, как воин, чем жить дома как старая женщина.

Пума подавил в себе злой ответ, который уже был на его губах. Вместо этого он мягко сказал:

— Мужчина, воюющий с женщинами и детьми, — не воин.

— Я не воюю с женщинами и детьми.

— Но теперь тебе придется делать это. Злой будет вынужден зарабатывать себе на пропитание. Для этого ему нужны будут рабы. Он станет продавать их ютам, команчам, испанцам или менять на оружие. Он безжалостен. И ты тоже станешь таким, если пойдешь с ним.

Угнавший Двух Коней отодвинулся во тьму.

Пума, облокотившись о бок коня, закрыл глаза и чуть слышно сказал:

— Да, много времени прошло с тех пор, как мы были детьми — и друзьями.

— Ты не друг мне! Злой — мой друг, — сказал Угнавший Двух Коней и повернул прочь.

— Я буду заботиться о твоей матери и сестре, — сказал Пума. — Я обеспечу их мясом и защищу.

Угнавший Двух Коней резко обернулся и подошел к Пуме. Он внимательно поглядел ему в лицо, но не сказал ни слова. Вновь повернулся и пошел прочь.

— Иди, и пусть пути наши пересекутся мирно, — торжественно провозгласил Пума.

— Только мирно, — так же торжественно отозвался Угнавший. Он вскочил на коня и исчез во тьме.