Напрягая все силы, Нина подтащила его к кровати, уложила на постель. Промыла царапины на лице, а затем, разрезав рубашку, рану на плече. Сняла башмаки, укрыла простыней и оставила спать. Но едва порозовело небо на востоке, мужчина очнулся, как от толчка, и оглядел комнату широко раскрытыми, испуганными глазами. Увидев хозяйку, улыбнулся, пытаясь согнать с лица гримасу боли от раны.

Нина принесла ему вина, черный хлеб, сыр и с улыбкой смотрела, как он с жадностью набросился на еду. Раненый выпил три кружки вина, но есть больше не стал, сказав, что хозяевам тоже надо есть, а он имеет право только на долю гостя. Эти слова развеяли последние страхи Нины. Она присела на краешек кровати, спросила кто он, что привело его в Джимелло Миноре и откуда взялась рана на плече.

Говорил мужчина со странным для нее акцентом. Солдат, артиллерист гарнизона Реджо. Союзники захватили Сицилию. Английская армия переправилась через Мессинский пролив и двинулась в глубь полуострова. Реджо пал. Его часть разбили, он убежал. Вернись в армию, его подлечили бы в госпитале и вновь бросили в бой. Если б попал к англичанам, оказался бы в лагере военнопленных. Поэтому он решил пробраться в Рим, где жила его семья. Днем прятался, шел только ночью, питался тем, что удавалось украсть. Прошлой ночью натолкнулся на английский патруль, по нему открыли огонь. Пуля все еще сидела в плече. Если не удалить ее, он умрет.

Простая крестьянка, она всему поверила. Потому что мужчина ей понравился, а она была одинока, Нина согласилась спрятать его и заботиться о нем, пока не заживет рана. Ее хижина находилась чуть в стороне от деревни, туда редко кто заходил. Такой была завязка, обычная и безыскусная, похожая на сотни других историй об одиноких женщинах и дезертирах. Но из маленькой искры разгорелся яркий костер, а завершилось все трагедией, и затем в мирной жизни у нее остались только воспоминания.

Войдя в дом, Нина увидела, что лампа притушена, а Паоло спит, свернувшись калачиком на кушетке. У противоположной стены тускло блестели бронзовые шары большой кровати, в которой он был зачат и рожден. До недавнего времени мальчик спал с ней, по обычаям юга, где целые семьи спали в одной большой постели. Все: мужья, жены, малыши, неженатые юноши и незамужние девушки. Но для одинокой матери и ее сына такое не годилось, поэтому Нина купила кушетку, и теперь они спали по отдельности.

Она закрыла дверь, задвинула засов, поставила корзину на пол и скинула сандалии. Юноша следил за пей, чуть приоткрыв глаза, притворяясь спящим. Каждую деталь последующего ритуала он знал наизусть, хотя давно не принимал в нем участия.

Нина Сандуцци пересекла комнату и остановилась перед грубо сколоченным шкафчиком у изголовья кровати. Вытащила из-за пазухи маленький ключ, которым открыла дверцу. Достала плоскую коробку, завернутую в белую бумагу. Вынула из коробки мужскую рубашку, старую, рваную, в пятнах, словно от ржавчины. Прижала ее к губам, затем повесила на спинку стула. Стало ясно, что дыры в рубашке – от пуль, а пятна – от крови. Нина тяжело опустилась на колени, уткнулась лицом в сидение и начала молиться.

Как обычно, юноша, хотя и пытался, не мог разобрать ни слова. Когда он молился вместе с ней, она просила его прочитать «Отче наш», как в церкви, потому что его отец был святым, совершившим подвиги во имя Бога, как святой Иосиф, ставший приемным отцом Младенца. Но она никогда не открывала перед ним тайны своей молитвы, и он, как это ни странно, раньше ревновал. Теперь же Паоло смотрел на все это, как на женские дурачества.

Помолившись, Нина Сандуцци убрала рубашку в коробку, завернула в бумагу и заперла в шкафчике. Подошла к сыну, наклонилась, поцеловала и направилась к своей кровати. Паоло Сандуцци лежал, закрыв глаза и ровно дыша, хотя ему и хотелось поцеловать мать, хотелось, чтобы она обняла и прижала его к груди, как делала раньше. Теперь, правда, такие нежности вызывали у него неприязнь, хотя он и не мог объяснить, почему. Может, по той же причине Паоло закрывал глаза или отворачивался, когда Нина раздевалась, вставала ночью но малой нужде…

Скоро он заснул. Ему снилась Розетта, стоящая на скале у ручья. Он побежал к ней, полез по склону. Ее губы разошлись в улыбке, глаза ярко блестели, руки протянулись к нему. Но прежде чем она обняла его, руки девочки стали руками Николаса Блэка, а радостное личико сменилось бледной физиономией художника. Сандуцци застонал и открыл глаза, не зная, был то сон или явь.

Наступил последний вечер пребывания Блейза Мередита в доме епископа Валенты. Как обычно, они вместе пообедали, побеседовали на разные темы, а после трапезы Аурелио предложил выпить кофе в его кабинете.

Прошли в просторную, светлую комнату с полками книг от пола, до потолка, письменным столом, аналоем, несколькими стальными сейфами и двумя кожаными креслами перед большой майоликовой печью. Обстановка кабинета в полной мере отражала черты хозяина: интеллигентность, аскетизм, практичность.

Слуги принесли кофе и запыленную бутылку старого бренди, прямо из подвала, с запечатанным горлышком. Епископ сам открыл бутылку и разлил драгоценный напиток.

– Возлияние, – улыбаясь, сказал он Мередиту. – Последняя чаша вечера любви. – Он поднял бокал. – За дружбу! И за вас, друг мой!

– За дружбу, – отозвался Мередит. – Как жаль, что я познал ее так поздно!

Они выпили, как положено мужчинам, не спеша, маленькими глоточками, смакуя каждую каплю ароматного напитка, но до дна.

– Мне будет недоставать вас, Мередит, – мягко промолвил епископ. – Но вы вернетесь. Если вы заболеете, дайте мне знать, и я привезу вас сюда.

– Хорошо. – Взгляд Мередита не отрывался от бокала. – Надеюсь, мне удастся закончить порученное дело.

– Я приготовил вам маленький подарок, друг мой. – Епископ сунул руку в нагрудный карман, вытащил коробочку, обтянутую выделанной флорентийской кожей, и протянул Мередиту. – Откройте ее!

Мередит нажал на защелку, крышка откинулась, он увидел лежащий на шелке медальон, золотой шарик размером с ноготь большого пальца, на витой золотой цепочке. Достал медальон, положил на ладонь.

– Откройте медальон, – предложил епископ.

Но пальцы Мередита дрожали, поэтому Аурелио взял у него медальон и открыл его сам. Мередит ахнул от восхищения.

В золотом обрамлении сиял большой аметист с вырезанным на нем древнейшим символом христианской церкви – рыбы с хлебами на спине. Символ имени Христа.

– Его изготовили очень давно, – пояснил епископ. – Возможно, в начале второго столетия от Рождества Христова. А нашли при раскопках катакомб в Сан-Каллисто и подарили мне по случаю посвящения в епископы. Медальоны – обычное римское украшение, но этот, должно быть, принадлежал одному из первых христиан, возможно, мученику. Я хочу, чтобы вы взяли его себе… ради нашей дружбы.

И Блейз Мередит, всегда такой хладнокровный, растрогался, как никогда в жизни. На глаза навернулись слезы, голос дрогнул:

– Что я могу сказать, кроме «благодарю вас»? Я буду носить его, пока не умру.

– Не думайте, что он достанется вам бесплатно. К сожалению, я должен назначить за него цену. Вы выслушаете мою напутственную проповедь.

Мередит рассмеялся.

– Я бы и так не позволил себе уехать без нее.

Епископ вновь разлил бренди, откинулся в кресле, пригубил свой бокал. Но начало оказалось весьма неожиданным.

– Я все думаю, Мередит, об этом храме мужского члена. Как по-вашему, что я должен с ним сделать?

– Не знаю… Наверное, разломать его.

– Почему?

Мередит пожал плечами.

– Ну… это же чистое язычество, идолопоклонство. И кто-то, несомненно, ходит туда. Поклоняется этому куску мрамора.

– Возможно, – епископ задумчиво кивнул. – А может, все обстоит гораздо проще?

– В каком смысле?

– Может, мы имеем дело с шутливым суеверием. Бросают же люди монетки в фонтан Треви, полагая, что тем самым они гарантируют себе возвращение в Рим.